- А если кто-нибудь заболеет и пропустит неделю, как тогда? - спросили ребята.
- Будем ставить его флажок на ту неделю, с которой он присупил к занятиям.
- Значит, болеть выгодно, - подсчитал кто-то. - Отставал, отставал, а тут раз - и вместе со всеми!
- Чего там выгодно! Поставить его неделей выше - и все дела.
Это уже начиналось серьезное обсуждение условий соревнования. Ребята уточняли детали, чтобы все было по справедливости, а я гнул свою линию, убеждая, что на Кавказ поедут все желающие, надо только немного подтянуть отстающих. Мы начали распределять, кто и кому будет помогать в своих звеньях, но когда дошла очередь до одного из слабейших учеников, он сказал, что ему помогать не надо.
- Думаешь, справишься один? - спросил я.
- Нет, - угрюмо ответил мальчишка. - Просто я никуда не поеду и в соревновании участвовать не буду.
- Почему?
- Не хочу подводить товарищей.
Сказано это было с такой болью, что первый червячок сомнения в правильности наглядного разделения класса на способных и неспособных зашевелился во мне.
- Ты не прав, - сказал я. - Нам без тебя будет трудно в горах. Все знают, что в походах ты работаешь больше и лучше многих. А как ты помогаешь на маршруте девочкам! Нет, без тебя мы просто не сможем обойтись. Правда, девчонки?
Девчонки запищали, зазвенели своими голосками, а начальник Штаба лагеря Лена Гусева положила мальчишке руку на плечо:
- Ты, Мишка, не дури. Я из тебя хорошиста сделаю, увидишь!
Протрубили трубы, загремели литавры, развернулись знамена, и мы двинулись в свой нелегкий поход.
Через две недели завуч спросила:
- Что вы там сделали с классом? В журнале почти нет двоек.
Я коротко рассказал.
- Вообще-то соревнование по успеваемости не приветствуется, - сказала завуч. - Но результаты, как говорится, на лице.
Учителя говорили, что на уроках ребята прямо рвутся к доске, а при хороших оценках слабым ученикам даже аплодируют.
Я и сам видел, что учеба перестала быть личным делом - в каждом звене помогали друг другу, а с теми, кто не успевал приготовить уроки в установленный срок, занимались и после самоподготовки. И что важно: вчерашние лентяи не старались улизнуть с дополнительных занятий и парились еще минут сорок вместе со своими терпеливыми шефами.
- Ну что же ты третий раз на одной и той же строчке спотыкаешься! удивляется Лена Гусева и передает подопечному басни Крылова. - Прочти внимательно. А теперь вслух и с выражением.
Лена чуть раскачивается в такт стихам, руками и мимикой показывает, как это надо - с выражением.
- Опять забубнил, - огорчается она. - И что ты, Мишка, на потолке ищешь? Смотри лучше в мои прекрасные глаза!
- Очень ты мне нужна, - смущается Мишка. - Ладно, давай в последний раз, а то мне в мастерскую слесарить надо.
На следующий день, в начале самоподготовки, Лена торжественно оповещает меня, что Мишка получил по литературе пятерку. Я выражаю предельное восхищение, а ребята аплодируют и кричат, что к концу года у нас появится новый отличник.
- Он хоть поблагодарил тебя?
- Ага, - кивает Гусева, - поблагодарил. Так по плечу треснул, что я аж присела.
Целый месяц три звена шли единым фронтом, штурмом беря одну неделю за другой. Вечерами мы подсчитывали с Леной наши победы, а тех, кто мог задержать движение вперед, точнее, вниз, к субботней черте, брали под особый контроль. Часто подсаживались к нам старые лагерные волки - Сурков с Овчинниковым и будущий отличник Мишка. Я спрашивал ребят, не выдохнемся ли до конца четверти, и Овчинников бросал свое любимое словечко:
- Сдюжим!
Но тут, где-то в начале марта, затормозились сразу два звена. Да не из-за одного, а из-за нескольких человек! Я бросил на подмогу лучших учеников класса, строй флажков выравнялся, но к следующей субботе - снова остановка, и теперь уже трех звеньев.
Что-то у нас начало разлаживаться. Один из шефов вдруг заявил, что отказывается заниматься с товарищем, который вместо того, чтобы шевелить мозгами, постоянно ждет его помощи. Другие молчали, но я видел, что их подопечные тоже стоят им поперек горла. Эти недавние двоечники, уверовав, что им всегда и во всем помогут, вспомнили о прежней вольготной жизни и с какой-то снисходительностью позволяли шефам возиться с собой. Конечно, это раздражало сильных учеников, и, потеряв терпение, они просто отдавали своим подопечным тетради для списывания. Иногда в конце самоподготовки вспыхивали настоящие ссоры, когда один кричал, что все выучил, а другой - что ничего подобного! Я пытался разобраться во всем коллективно, но ничего, кроме взаимных обвинений, не получилось: те, кто рвался вперед, говорили, что их нарочно задерживают на каждой неделе, а недобравшие нужных очков кричали, что все это случайно и они еще покажут себя.
После двух таких общих собраний я не рискнул проводить третье из-за боязни, что ребята открыто начнут враждовать между собой. Лена Гусева и Юра Овчинников сказали, что класс начинает делиться на два лагеря, и те, кто плетется позади, радуются тройкам других учеников.
По счастью, третья четверть заканчивалась, и класс не успел окончательно пересобачиться. Хорошистов у нас прибавилось, а у остальных троек стало поменьше. Я надеялся, что после весенних каникул страсти улягутся, и пока ребят не загрузили домашними заданиями, можно будет выравнять строй флажков.
Я собрал всех, кто шел впереди, и просил снова заняться с отстающими, ведь до контрольного срока остается всего полтора месяца. Всего полтора! Но разговор получился каким-то вялым, ребята уже не верили, что можно исправить положение, и мне показалось, что обида на тех, кто срывал горное путешествие, была даже сильнее желания поехать на Кавказ.
- Да ну его, этот Кавказ, - сказал Мишка. - Я, может, и не хочу никуда ехать, но ведь никого не задерживаю, правда?
- Правда, - сказала Лена Гусева. И что ты предлагаешь?
- Морду им набить надо, вот что!
- Первое предложение поступило, - улыбнулся я. - Какие еще будут?
Но ребята угрюмо молчали. Я пытался расшевелить их, убеждая, что ничего еще не потеряно - и когда ребята заговорили, сначала неохотно, а потом горячась и раздражаясь, узнал такое, о чем мне, взрослому человеку и воспитателю, следовало догадаться самому, прежде чем начинать жестокий эксперимент.
Ребята рассказали, что отстающие начали просто издеваться над ними и не хотят заниматься, а я ругаю не этих дураков, а их шефов; что те, кто всех тормозят, поддерживают друг друга и смеются над остальными, говоря, что все равно никакого Кавказа не будет; что у Лены Гусевой подруга в другом звене, и Лена свое звено еще, может быть, вытащит, а там, где подруга, ничего уже не получится. И подруга уже устроила истерику в спальне и тягала двоечницу за волосы. И что Лена без подруги на Кавказ не пойдет, а уедет с ней в деревню.
Юра Овчинников заявил, что Мишка только собирается бить морды, а он, Юра, уже набил, и пусть не думают, что на том кончится - они с Мишкой наведут в своем звене порядок.
Что было делать? Прежде всего я попросил забыть о кулаках и поискать какой-нибудь другой выход. Сплоченности класса все равно не получилось, и только по моей вине. Оставить всех без путешествия - значит перессорить ребят так, что это не забудется и в следующем году. Отказаться от соревнования тоже нельзя: в победителях останутся двоечники. Тогда что же? Решать надо сейчас. Переносить вопрос на начало четверти - все равно что не ставить его: в начавшемся раздрае предложения одной группы будет непременно срывать другая.
Мы так и сяк пересматривали условия соревнования, пока вездесущий Витя Сурков не сказал:
- Мое дело - сторона, я все равно еду к бабушке. А вам надо вот что сделать. Оставьте все как есть, но скажите, что с 15 апреля каждый двигается сам по себе. Кто хочет, пусть просит помощи, а кто не хочет - не надо.
- А дальше? - спросила Гусева.
- А что дальше? В горы пойдут те, кто 15 мая окажется за красной линией. Третью четверть мы всех тащили? А теперь один месяц пусть каждый поработает на себя. Это будет правильно.
- Неправильно, - сказал я. - При таком условии половина класса дома останется. А мы заинтересованы...
- Это вы заинтересованы, - перебил Мишка. - Мы что, мешали кому-то идти с нами? Ничего, кто хочет - догонит.
- Мишка прав, - Гусева раскрыла тетрадь со своими пометками.