Однажды я подсмотрел такую сценку.
На коленях у командира отряда покойно устроился один из малышей.
- Толик, - нежно ворковал командир, - ты же умный мальчик, ты же можешь помочь всему отряду. Давай я с тобой позанимаюсь, а ты на каждом уроке поднимай руку. Четыре урока - это же четыре пятерки. Сколько это будет очков? Правильно, двести. Разве я могу столько заработать? Ты знаешь, какая программа в десятом классе? Ого!
И малыши таскали в отряд победные очки, восхищая старших воспитанников.
С великовозрастными неучами пришлось заниматься мне, хотя мои школьные знания по математике выветрились основательно. Мы совместно продирались сквозь математические дебри, споря и подтрунивая друг над другом, но все-таки двигались вперед. Для себя я запомнил, что незачем казаться энциклопедистом во всех областях, и что пробелы в собственном образовании можно тоже использовать: втолковывая мне математические премудрости, старшеклассники сами усваивали их.
Мысль Яна Амоса Каменского о том, что для прочного усвоения знаний надо найти слушателя даже за деньги, пришлась здесь как нельзя кстати. В дальнейшем, уже в туризме, я требовал от ребят, усвоивших какие-то технические приемы, учить этому новичков, и польза от такой учебы была обоюдной.
Меня не тревожило, что борьба за оценки на уроках, за чистоту и примерное поведение на самом деле была только погоней за победными очками, открывавшими путь в Ленинград. Пусть для начала это будет ведущим мотивом, раз другого у нас не было. Ребята преспокойно могли жить и в неубранных спальнях, и учиться как уж там выйдет. Но Ленинград манил своими дворцами и музеями - здесь уж я постарался, - и ради этой поездки стоило попотеть. Ну и конечно, то, что с последнего места мы за один месяц перескочили на первое, тоже нельзя сбрасывать со счета. Гордость за свои дела - не такое уж плохое качество, если есть чем гордиться по-настоящему.
Когда в интернат зашла бывшая воспитательница отряда, пятиклассник бросился к ней с криком:
- А мы теперь на первом месте!
Не "Здравствуйте!", не "Вы будете у нас работать?", а "Мы на первом месте!" И эту появившуюся гордость за отряд я мысленно записал в свой актив.
Погоня за очками иногда приобретала самые невероятные формы. На собрании командир отряда сообщает, что по его подсчетам за неделю мы окажемся на втором или даже на третьем месте - перебор с двойками, а тут еще наш третьеклассник несся по коридору, кого-то сшиб и врезался в старшую воспитательницу, вот ему и навесили сотню штрафных очков. А до подведения недельных итогов остается два дня. Как исправлять положение? И мы договариваемся с завхозом - и ночью перекладываем метров пять выбитого кафеля в коридоре на подходе к столовой. Ночью же наша умница-десятиклассница срочно готовит доклад для какой-то коференции, добивается выхода на сцену - и мы снова впереди.
Постепенно я начал замечать, что мои скромные познания в области педагогики и социальной психологии реализуются на практике. Отдельные моменты жизни отряда можно было хоть и с небольшими погрешностями, но прогнозировать.
Как и ожидал, борьба за поездку в Лениград, оставаясь целью нашей работы, перестала требовать чрезмерных усилий: вопрос о поездке был решен никто догнать нас в соревновании уже не мог. Но жизнь в отряде не затихала. Я не говорю о рабочих моментах, таких, как дежурство по столовой или уборка помещений - это выполнялось в полуавтоматическом режиме, а в оборудованную нами отрядную комнату в стиле "интернатский модерн" водили все заезжие делегации. Я говорю о досуге ребят, об их учебе и главное - о взаимоотношениях. Возрастные рамки в отряде как бы раздвинулись. Теперь не только семиклассники свободно общались со старшими ребятами - это было понятно: у них появились общие дела. Но и малыши не боялись тормошить семнадцатилетних, чтобы те поиграли с ними. А ведь совсем недавно третьеклассники на всякий случай уступали дорогу старшим ребятам, опасаясь получить хотя и незлобливый, но ощутимый тычок. Я видел, что взрослым парням нравилось возиться с малышами. Возможно, впервые старшие почувствовали свою нужность этим несмышленышам, влюбленно крутившимся у их ног. Чуть грубоватая забота о младших напоминала отношения в семье.
- А ну, бегом к умывальнику - посмотри, на что у тебя руки похожи!
- Завяжи шнурок, а то грохнешься, возись потом с тобой!
- Настя, пришей ты этому лапоухому пуговицу, он же ее к вечеру потеряет!
Малыши даже начали терять чувство меры, наглели и приставали к старщим в самое неподходящее время - во время приготовления домашних заданий или наших философских бесед. Одно время у малышни появилось что-то вроде новой игры: они прятались возле коридорной двери, ожидая прихода своих шефов с уроков, и с визгом повисали у них на спинах. Так и шли здоровенные парни к своим спальням с подпрыгивающими за плечами седоками. А я отворачивался, чтобы никто не видел моего идиотски счастливого лица...
Наши авиамодели и змеи кружились над интернатом, фотоработы украшали холлы, а вышивки - спальные комнаты. На занятия по истории живописи и философского кружка приходили старшеклассники из других отрядов, и дежурные воспитатели, устав ругать, за долгие сидения после отбоя, махнули на нас рукой. Иногда на наши занятия приходил Михаил Владимирович и тут же включался в дискуссии, громогласно отстаивая свою правоту. Когда на шум снова прибегала дежурная воспитательница, Михаил Владимирович с дурашливой серьезностью пресекал ее возмущение, прикладывал
палец к губам и таращил глаза - не мешайте, у нас тут важное дело! Дежурная улыбалась: обижаться на директора, вдруг становившегося большим ребенком, было невозможно.
- А как же с макаренковскими принципами точности и определенности в режиме? - ехидно спрашивал я, когда мы оставались одни.
Непробиваемый Михаил Владимирович разваливался в кресле и довольно хохотал:
- Знаешь, кто ты есть? Ты самый настоящий начетчик! Посмотри у Макаренко в пятом томе - там после этих принципов оговорены исключения!
- Оговорены! - не сдаюсь я.
- А мы их тоже оговорим, - смется Кабатченко. - Завтра же скажу, что воспитатели могут заниматься после отбоя со старшими. Думаешь, таких много найдется? - Михаил Владимирович становится серьезным. - Режим - не самоцель, и нарушать его так приятно. Если для пользы дела, конечно.
"Польза дела" у Кабатченко могла быть своеобразной.
Он мог заглянуть в класс до прихода учительницы:
- У вас какой урок?
- Геометрия, - отвечают семиклассники.
- Ребята, у меня свободный час. Погода хорошая, айда в футбол погоняем. Только бегом и на цыпочках, чтобы не застукали. А девчонки - болеть!
Минут через десять на площадку прибегает взволнованная учительница и видит директора в закатанных брюках и майке, выделывающего финты в куче ребят.
- Михаил Владимирович! Я вас обыскалась, у меня урок сейчас!
- А-а, - огорчается Кабатченко, - что вы мне под ногу кричите! Из-за вас такой мяч потерял!
- Урок у меня!
- Ну и отдыхайте, раз нет урока! - кричит Кабатченко. Он отбивает мяч головой, перебегает на дальний край поля, принимает пас, обводит одного защитника, отталкивает другого и бьет мимо ворот. - Не мешайте работать! кричит он издали.
Смеются ребята, смеется учительница - что взять с такого директора!
- Все! - смотрит на часы Михаил Владимирович. Конец! Быстро сполоснуться - и в класс! А ты, - он щелкает мальчишку по носу, - если будешь лягаться, я тебе в следующий раз две ноги отобью!
Оба хохочут, и мальчишка бросается догонять ребят.
После обеда вместо прогулки футболисты и болельщики собираются в классе. Михаил Владимирович - в белой рубашке и при галстуке.
- Какая у вас тема сегодня ? Так. Что ж, начнем.
Михаил Владимирович - историк по специальности - ведет урок геометрии свободно, будто ничем иным никогда и не занимался.
После урока он остается в классе и ждет, пока ребята выполнят домашнее задание, которое он получил от учительницы еще на перемене. Ну, и кто после этого бросит в нашего директора камень?
Мы часто засиживались с Михаилом Владимировичем после отбоя.
- Тут ведь какая штука, - устало откинувшись в кресле и вытянув большие ноги, рассуждал он. - У ребят не очень радостные судьбы, а мы их постоянно заталкиваем в монотонный режим. Понимаешь - изо дня в день, изо дня в день одно и тоже! Подъем по горну, уборка, потом уроки от звонка до звонка. Даже в столовую надо приходить в точное время. И вот так - одиннадцать лет! Ты бы смог выдержать?
- А как иначе?
- Никак, - вздыхает Кабатченко. - Иначе никак не получается.
Он грохает кулаком по подлокотнику кресла и хватается за ушибленную руку:
А, черт! Так надо же дать ребятам выбраться из этого одуряющего однообразия! Парню хочется дочитать книгу, а его усаживают готовить уроки. Да знаю, знаю! - останавливает меня Кабатченко. - Режим приучает к точности, к ответственности, к этому... Ну, подскажи - забыл.
- Это все из области ля-ля, - говорю я. - У тебя есть какие-то предложения?
- Нет. Нету у меня никаких предложений. Но уверен: в каких-то моментах режим может нарушаться. Да не кивай ты на свой лагерь! - взрывается он. "Режим дня не меняется ни при каких условиях"! Подумаешь! Там совсем другое дело. Вы за счет режима увеличиваете свободное время ребят. Свободное! Когда каждый занимается чем хочет. А здесь... - Кабатченко замолкает и осторожно стучит кулаком по креслу. - Вот я прихожу на ваши занятия по философии. А почему? Потому что в спорах ребята орут на меня. На меня, на директора! Я же нарочно их завожу.