Я пошел в лагерь в окружении притихших ребят, На осклизлой тропинке образовалась колонна под капюшонами плащей. Впереди меня несли в клеенчатом мешке краеведческий альбом и коробку с флакончиками туши, позади - красные папки с черновыми записями. Замыкали колонну дежурные с мисками нетронутого ужина на вытянутых руках. На плечи мне наброси-ли офицерский плащ, а в лесу несколько человек вышли вперед и отодовигали мокрые ветки от моего лица. Все это напоминало похоронную процессию, и было очень неловко чувствовать себя главным героем печального ритуала.
Меня усадили (хорошо, что не положили) возле костра на бревно, немедленно покрытое сухой клеенкой, на колени поста-вили миску с заново подогретой кашей и, уберегая от дождика, раскрыли зонтик с торчащими в разные стороны спицами.
Я посмотрел на скорбные лица своих туристов и рассмеял-ся:
- Вы думаете, я смогу есть при таком почетном карауле? Садитесь!
Напряжение лопнуло разом, и ребята шумно расселись вокруг меня.
- Тихо! - сказал Голиков. - У кого карты ?
Ему протянули колоду.
- Виктор Яковлевич, - сказал Голиков, - мы понимаем, как много вы делаете для нас. Вот смотрите, - и Коля бросил карты в костер. - Больше к нам претензий не будет.
Мне надо было держать ответную речь, и я сказал:
- Подъем в шесть утра. Пока не закончим оформлять документы, с места не трогаемся. До поляны слета тридцать километров. Завтра проедем двадцать. Во время обеда постирать ковбойки. Сушить на плечах или на рюкзаках. Вопросы?
Вопросов не было.
- Тогда час на пение, и в двенадцать отбой. Надо выспаться.
Я подошел к своему рюкзаку, чтобы постелиться, но ничего делать не пришлось: спальник и все необходимое уже было раз-ложено в палатке.
Из педагогического дневника:
"28 июня 1957 г. ...Если ребята видят, что руководитель делает много больше, чем от него ожидали, или, будем говорить так - если ребята видят, что руководитель заботится об их благе, про-тиводействие руководителю снимается само собой".
Позднее я увидел, что мой победный тезис далеко не абсо-лютен. Как уже говорилось, многое зависит от личных качеств руководителя.
Ночью дождь усилился, и к полудню, не вылезая из пала-ток, мы наконец-то закончили оформление всех материалов. Ехать по утонувшим в грязи тропам не было никакой воз-можности. Километров пятнадцать мы катили велосипеды по липкому месиву, извазюкавшись "выше крыши". Дождь иногда прекращался, потом снова начинал нудно моросить, а когда мы остановились на ночлег, ливануло уже основательно. К моему удивлению, едва поставив палатки, ребята пошли к ручью стирать тренировочные костюмы и ковбойки - нашу единую форму, выданную шефами во временное пользование. Сушили одежду над костром, чуть ли не окуная ее в булькающие ведра...
Из-за непогоды соревнования на слете отменили. Нас выстроили на линейке, похвалили за мужество и попросили сдать все походные отчеты, по которым уже в Москве будут определены победители. Через несколько дней позвонили в школу и поздравили нашу команду, поделившую первое место с туристами из другой школы, номера которой теперь не помню.
Конечно, мы были рады. Но я не мог забыть едва не вспыхнувшего конфликта во время оформления дневников. Привычка во всем доискиваться причины, из которой неминуемо вытекает следствие - учили же меня в институте диалектическому мышлению! - заставляла перебирать факты и фактики, предше-ствовавшие событию, а не валить все на безответственность учеников.
Да, отсутствие такого командира, как Женя Радько, безусловно сказалось на четкости действий группы. Да, ребята начали уставать - кстати, как я потом убедился, это очень влияет на поведение новичков. Да, мы взялись выполнять несколько дополнительных краеведческих заданий - ошибка, которуя я в дальнейшем старался не повторять. Все это так. Но прямого отношения к едва не сорванному оформлению материалов похода это не имеет. Тогда что же?
И тут я сделал открытие, которое долгое время скрывал от других туристских руководителей и которое постоянно обеспечивало нам первые места на городских слетах в конкурсах краеведческих дневников.
Дело в том, что для записи в походе краеведческих заданий берется большой альбом, желательно в твердой обложке, или большая общая тетрадь. Кто пошустрее, каждую страницу разрисовывает еще дома виньетками и заставками. А дальше старательная девочка с каллиграфическим почерком заполняет альбом отредактированными руководителем материалами. Если к заданию относятся несерьезно, то и редактирование не требуется - все отдается на усмотрение ребят, точнее, двух-трех человек, ответственных за эту работу.
За многие годы участия в городских соревнованиях я встречал на подходах к слету группы, которые даже не знали о своих краеведческих заданиях.
- Но ведь вы бывали в музеях или осматривали какие-нибудь памятники?
- Не-к...
Таким группам заполнить дневник ничего не стоит - подумаешь, три-четыре страницы текста!
Но когда материалы собирают все туристы, на каллигра-фическую девочку сваливается очень большой объем работы, и никакая очередность в написании дневника здесь не поможет - альбом-то один! Вот с этим я и столкнулся в своем первом выходе на городской слет. Я был постоянно привязан к заданиям и чувствовал, что теряю контакты с ребятами. Я знал, что надо обсудить с командиром бытовые вопросы, знал, что надо проверить наличие продуктов и поговорить с восьмиклас-сниками, устроившими ночью в палатке хоровое пение, но ничего не успевал. Ушли в никуда викторины у костра и мои рассказы; прекратились тренировки по установке палатки. Чем меньше дней оставалось до прихода на поляну слета, тем больше листков требовалось прочитать, исправить, дополнить и проследить, чтобы все было занесено в общий дневник. Так же напряженно работали и двое картографов, ежедневно дополняя карту новыми знаками и делая топографическую съемку местности в районах наших ночевок. Зато остальные ребята слонялись без дела и даже привычные работы на биваке выполняли как-то неряшливо и неторопко.
Еще в походе я начал подозревать, что в организации заполнения краеведческого дневника есть какой-то изъян, отрывающий меня от ребят и позволяющий многим отойти от общих забот. Но только дома, в спокойной обстановке, появилась возможность разложить все по полочкам.
Итак, что бы я хотел иметь в идеале?
В сборе краеведческих материалов принимают участие все туристы, кроме картографов и дежурных по кухне на данный день.
Собранный материал сдается ответственному за дневник не позже следующего дня.
Руководитель и литературная группа просматривают черновые записи, которые после утверждения тут же оформляются в дневнике.
При таком порядке, - рассуждал я, - каждый будет иметь конкретное дело и достаточное для походных условий свободное время, а у руководителя появится возможность общения с ребятами и организации их досуга.
Что для этого надо сделать ?
Отменить стадное хождение на краеведческие задания. Организовать краеведческие группы по два-три человека. В каждой группе должен быть временный командир, отвечающий за сбор и оформление материалов.
Ежевечерне подводить итоги краеведческой работы, выслу-шивая отчеты командиров групп и отчет ответственного за дневник.
Собственно, здесь не было ничего нового - просто я переносил в походы принципы макаренковских сводных отрядов. Но это в теории. А на практике я представлял, как ежевечерне несколько групп будут стоять в очереди у краеведческого дневника и все равно не успеют его заполнить. На следующий день ко вчерашним очередникам добавятся новые, и вал неоформленных материалов будет нарастать, и не важно, кто заполняет дневник - девочка с каллиграфическим почерком или командиры сводных групп.
И тут мы подходим к моему открытию.
А что, если отказаться от альбомного дневника? Ведь никто не требует от нас сделать его покрасивше. Оценивается только содержание, и даже на орфографию и пунктуацию судейская коллегия закрывет глаза - просят только писать поразборчивей.
Так вот, Если ЖЕ вместо альбома взять в поход пачку линованных листов из больших общих тетрадей, то каждая группа сможет независимо от другой работать со своими материалами, переписывая их начисто после утверждения. При таком порядке ответственный за дневник может собрать за вечер хоть десять, хоть сто отчетов. И все! Каждая группа занята своими материалами не более часа, а руководитель освобождается от постоянного надзора за нерадивыми - на вечернем подведении итогов они обязательно всплывут и тут же у костра перепишут начисто свои отчеты.
Я мысленно проверял эту идею с разных сторон, понимая, что ухватился за хвост Жар-птицы. И уже в следующем слетном походе наши краеведческие папки распухали от материалов, и не было нервотрепки у руководителя и обид у ребят. Один день от другого мы отделяли цветной бумагой с нарисованной схемой перехода и, придя на слет, приступали к последнему священнодейству: в присутствии всей команды извлекался на свет десятидюймовый гвоздь, которым торжественно пробивались аккуратно выровненные листы. Дневник брошюровался ленточкой и укладывался в папку. Ребята передавали это сокровище из рук в руки, поглаживая переплет и даже целуя его.
Многие впервые видели дневник целиком, не очень представляя, как из отдельных листочков, среди которых были записи, сделанные не кем-то, а лично ими, получилась рукопись в шестьдесят страниц. И от того, что ребята гордились своим трудом, я радовался неизмеримо больше их.
Мы несли наши папки в Штаб слета мимо биваков других школ и почти везде видели отрешенных девочек, торопливо записывающих в свои альбомы то, что не успели записать в пути...
Когда я стал чуть поопытней, мы начали украшать свой краеведчесий дневник фотографиями сделанными в пути. Для этого брался широкопленочный фотоаппарат "Москва". Ночью в палатке, накрытой для верности спальниками, проявленную пленку накладывали на фотобумагу и прижимали чистым стеклом. Подсвечивали себе фонариком, завернутым в красный галстук. Другим фонариком делали засветку, и в трех небольших кюветах - проявление, промывка, закрепление - доводили операцию до конца. Фотографии, правда, получались маленькими, всего 6х9 см, но очень четкими. Когда мы в первый раз сдали свой дневник с фотографиями, нас заподозрили, что они сделаны в домашних условиях, перед выходом на слет. Пришлось показывать судьям нашу походную фотолабораторию, и первые места по краеведению мы воспринимали как заслуженную награду за большой труд.
В Ленинграде нас поселили в школе, приспособленной под временную гостиницу. В соседних комнатах жила вторая команда - победительница слета, и я познакомился с классным руководителем ребят, Инессой Федоровной Волк.
Я любовался ее подопечными - подтянутыми, вежливыми, без всякого словесного мусора в разговорах. Большинство моих туристов после объязательной экскурсионной программы разбегались по универмагам, а группа Инессы Федоровны уходила на поиски интересных книг. Вечерами, после посещения театров, соседи долго обсуждали увиденное, а мои ребята перебирали купленные днем безделушки. Обычно перед сном я что-нибудь рассказывал своим туристам, и на такие посиделки непременно приходили соседи, деликатно постучав и спросив, не помешают ли своим присутствием. Мы говорили о живописи, театре, литературе, и по вопросам и репликам гостей я видел, что они знают больше моих ребят. Инесса Федоровна работала с классом уже пять лет, и неведомыми мне путями подвела к тому уровню культуры, до которого моим туристам было еще далеко. Я завидовал стилю общения Инессы Федоровны с учениками, здесь было что-то домашнее, материнское. Она никогда не повышала голоса, я ни разу не слышал повелительных интонаций в ее речи, никто не бросался сломя голову исполнять ее распоряжения, да их и не было, а только: будь добр, пожалуйста, если не трудно... Я видел, как Инесса Федоровна, разговаривая с высоким юношей, мимоходом причесала его, потом повернула и что-то поправила в одежде. И парень послушно наклонял голову и поворачивался. Да разве я мог позволить себе причесать того же Колю Голикова? Ого, как бы он дернулся!
Наблюдая за мягкой суетливостью Инессы Федоровны и за ее от- ношениями с ребятами, я лишний раз убеждался, что копировать кого-то - дело бесполезное. Помню, как еще зимой в школе, на репетиции нашего драмкружка, одна из участниц мимоходом взяла лежавшую на рояле офицерскую фуражку, лихо надела ее набекрень, прихлопнула сверху и, с отчаянной грацией козыр-нув, положила фуражку на место. Выглядело это потрясающе задорно. Девушка пошла по своим делам и, уверен, даже не вспомнила бы, попроси ее сказать, что она делала несколько секунд назад. Эту сценку видела только ее одноклассница ребята сидели передо мной в зале, спиной к сцене. И тогда одноклассница будто случайно сделала несколько шагов к роялю, постояла немного, поглядывая в нашу сторону, и быстро повторила номер с фуражкой. Бедная девочка, она сама почувствовала как все получилось нелепо, и, смутившись, бросила фуражку на рояль. Не было у нее для такой сценки ни гусарской бесшабашности, ни женского шарма.
В то время я много читал театральной литературы и, конечно же, знал требование К.С. Станиславского к своим ученикам - в любой роли идти прежде всего от себя. Так что уж говорить о манере поведения не на сцене, а в жизни! В детстве, видимо, все так или иначе копируют понравившиеся жесты и позы своих знакомых или киногероев. Если это подходит человеку, то постепенно, при многократном повторении, органически вплетается в ткань его внешних физических действий. Если не подходит, то отбрасывается и забывается.
Взрослым такое копирование дается труднее, да и необходимость в нем возникает не часто, а если и возникает, то все равно остается нечто, присущее только данной индивидуальности. Посмотрите на гимнастические соревнования, особенно по обязательной программе. Спортсмены выполняют одинаковые упражнения, но выполняют каждый по-своему, и это называется стилем исполнения. Так вот, перенять чей-то стиль поведения я не мог, хотя что-то запоминал и старался приспособить для себя. Я начинал понимать, что в нашем ремесле такие мелочи, как выразительный жест, манера общения, одежда, тоже работают на успех, и пренебрегать этим нельзя. Пусть у меня нет обаяния Инессы Федоровны, нет ее милой женской хлопотливости, но ведь можно же научиться слушать собеседника так, как слушает она! А я постоянно ловил себя на том, что в разговоре бестактно перебиваю людей, мне хочется немедленно высказать свою мысль и, не дослушав, привести свои аргументы. Нередко такая манера уводила разговор в сторону от начатой темы - я это замечал, но отказаться от дурной привычки превращать беседу в монолог долгое время не мог. Кроме того, я говорил очень быстро, проглатывая окончания слов, помогая себе руками, молотившими воздух, как крылья связанной курицы. От всего этого надо было избавиться, и после знакомства с Инессой Федоровной я начал жестко контролировать себя - и доконтролировался до того, что через год пришлось учиться говорить чуть быстрее. Далеко не сразу, но я научился выслушивать собеседников, мучительно подавляя желание заговорить самому, научился экономному жесту и даже начал интересоваться книгами по риторике. Поздее я узнал, что занимался элементами рефлексии - какое симпатичное и научное слово! Но до главного докопаться было труднее: почему все-таки ребята Инессы Федоровны по своему поведению и культуре выгодно отличаются от моих ? Скорее всего, здесь не последнюю роль играло время: пять лет - вполне достаточный срок для воспитательной работы; но как эту работу проводить и на какие потаенные кнопки нажимать, я не представлял. Оставалось утешаться тем, что поставленные вопросы волновали меня и требовали ответа.