Прозвенел звонок.
Вечерние сумерки опустились над Москвой. После ужина каждый студент в комнате, где жил Адиль, занимался своим делом. Один, разбросав по столу книги и тетради, писал конспекты, другой гладил брюки, третий собирался на свидание: брился, приводил себя в порядок.
Бориса не было.
В последнее время Адиль получал письма не только от учителя Салеха, но и от Мансуры. Он был рад, что двоюродная сестра приехала учиться в Баку. Одно волновало юношу: как она уживется с Дилефруз? Он осторожно, намеками, спрашивал об этом в письмах. Мансура отвечала, что в доме к ней относятся неплохо. Адиль не особенно верил.
Сейчас, сидя на подоконнике, он читал письмо, только что полученное от учителя Салеха.
Старик писал:
"Дорогой сынок Адиль!
Шлю тебе искренний привет и крепко целую. Сынок, вчера опять получил твое письмо и очень обрадовался. Ты ведь знаешь, я всегда любил тебя, как родного. Твои письма доставляют мне много радости.
Милый Адиль! В моей жизни произошло большое событие. За долголетнюю педагогическую деятельность правительство наградило меня орденом Ленина. Мне кажется, я помолодел на тридцать лет...".
Адиль был рад за старого учителя. Он вспомнил Баку, свой дом, виноградный навес во дворе. Вспомнил, как впервые увидел Джейран. Она стояла, облокотившись на перила балкона соседского дома. Он играл на таре. Девушка смотрела на него и улыбалась...
Адиль глубоко вздохнул, сунул письмо в карман, оделся и побежал на почту дать учителю Салеху поздравительную телеграмму. Через полчаса он снова был в общежитии.
В их комнате стояло шесть кроватей. Все, кроме одной, принадлежащей Борису, были аккуратно заправлены. Возле каждой стояла тумбочка. В углу красовался огромный, в рост человека, фикус. Над кроватью Адиля рядом с портретом матери висела тара.
Юноша опять подошел к окну.
В городе зажглись огни. Падал крупный пушистый снег. Казалось, большой двор общежития, деревья, забор покрыты толстым слоем ваты. Мороз причудливым узоpoм разрисовал окна. Луна, изредка проглядывающая сквозь серую мглу неба, походила на уличный фонарь, закутанный газовым шарфом. А снег все шел и шел...
Это была вторая встреча Адиля с русской зимой, В прошлом году, увидев однажды утром, что вся Москва лежит под снегом, Адиль испугался. Он слышал, что зимой в стужу можно легко отморозить нос и уши. Товарищи, видя, как Адиль старательно натягивает варежки, завязывает под подбородком концы ушанки, прячет нос в меховой воротник, подняли его на смех:
- Посмотрите, человек в футляре!
- Вот так кавказец, холода боится...
В довершение всего маленькая русская девушка, однокурсница Адиля, так залепила снежком между лопаток, что он чуть не заревел от злости. Ему хотелось догнать девушку, повалить на землю и натолкать за воротник снегу. У нее от мороза раскраснелись щеки, глаза озорно блестели, она весело смеялась и кричала на всю улицу: "Что, больно? Так тебе и надо!" Неожиданно Адиль сам расхохотался. Гнев как рукой сняло.
Со временем Адиль привык к московской зиме, полюбил прогулки на морозном воздухе и даже ходил с Борисом на каток. Правда, бакинец не сразу овладел этим увлекательным видом спорта, часто падал, вываливался в снегу, вызывая смех у окружающих. Но в конце концов он научился и стал кататься нe хуже Бориса.
Адиля вывел из задумчивости чернявый небольшого роста паренек, только что закончивший гладить брюки.
- А ну, красавец, может, ты нам сыграешь что-нибудь на таре? Скучища без Бориса Васильевича!
Другой парень, Володя, который только что брился, а сейчас старательно расчесывал обильно политые одеколоном волосы, поддержал его.
- Правильное предложение, - он снял со стены тару и протянул Адилю. Только прошу, настраивай не больше получаса. А то я опоздаю на свидание.
Адиль засмеялся, спрыгнул с подоконника и взял тару.
- Сыграть - сыграю, а вот с пением не приставайте.
- Нет уж, дудки! Тогда лучше пой, а не играй. Настроив тару, Адиль обернулся к товарищам:
- Ну, что же вам сыграть?
- Сыграй из "Аршин мал алана", а спой из "Мешади Ибада", - пошутил чернявый парень. - Он еще нас спрашивает! Играй что хочешь...
Наступила тишина. В комнате зазвучала живая, веселая мелодия, которая сразу захватила слушателей.
Сыграв вступление, Адиль вскинул голову и запел, несколько изменяя строчки стиха, некогда выученного наизусть:
Я не видел у красавиц глаз черней твоих,
Нет ни у кого на свете и кудрей таких.
Говорят, другая - ангел, хороша, стройна.
Я сравнил ее с тобою - блекнет и она.
Ты меня заворожила, сам хожу не свой,
Господи, какую силу взгляд скрывает твой!
Ты дотронешься рукою до цветов в саду,
И листочки у цветочков век не опадут.
Для Джейран пропел я песню, а она в ответ:
"Ах, Адиль, газели лучше в целом мире нет!"
Едва смолк Адиль, раздались одобрительные возгласы:
- Браво, бакинец! Молодец!
- Послушай, Адиль, умоляю, сыграй теперь какую-нибудь азербайджанскую песню.
- А, разве я сейчас исполнял не азербайджанскую? - серьезно спросил Адиль.
Володя хлопнул в ладоши и рассмеялся.
- Ты смотри, а я - то думал...
Открылась дверь. В комнату вошел Борис в желтом полушубке, валенках и шапке-ушанке, весь запорошенный снегом.
- Здравствуй, профессор Борис Васильевич! - Адиль, весело улыбаясь, подошел к дружку и, увидев, что тот держит в руках старый ботинок, добавил: - Кажется, ты немкого свихнулся от усердной учебы. Сдается мне, Борис Васильевич, прокурор из тебя не получится. Торгуешь старыми ботинками?
- Отдавал в ремонт. Только что из мастерской. Сейчас идем с Наташей гулять, - и он швырнул ботинок под кровать.