— Помощника за неделю до того убили туземцы на одном из Банкских островов, куда послали шлюпку за пресной водой. Не осталось никого, кто мог бы управлять судном. К матросам применили пытку. Международное право здесь не имело значения. Они готовы были признаться, но ничего не знали. Они рассказали про три костыля на деревьях побережья, но на каком острове это было — не могли сказать. Где-то на Западе, далеко на Западе — вот все, что они знали. Дальше эта история рассказывается в двух вариантах. По первому варианту — они умерли во время пыток. По другому варианту — они были повешены на реях. Как бы то ни было, эквадорский крейсер пришел домой без клада. Джонни Блэк привез три костыля в Пеено-Пеенее и оставил их немцу Оскару, но как и где он их нашел, он никогда не рассказывал.
Пенкберн упорно смотрел на бутылку с виски.
— Хоть бы два глотка! — простонал он.
Поразмыслив, Гриф налил немного. Глаза Пенкберна заблестели, он снова ожил.
— Ну, а теперь я дополню ваш рассказ, — сказал он. — Джонни Блэк все-таки проговорился. Он рассказал моему отцу. Написал ему из Левуки, прежде чем вернулся умереть в Пеено-Пеенее. Отец спас ему жизнь как-то ночью в притоне Вальпараисо. Один торговец жемчугом, объезжая по торговым делам местность к северу от Новой Гвинеи, выменял у негра эти три костыля. Джонни Блэк купил их по весу как медный лом. Каких-либо надежд, связанных с судьбой этих костылей, у него было не больше, чем у торговца жемчугом, но на обратном пути он задержался из-за «морской черепахи» на том самом побережье, где, по вашим словам, был убит помощник с «Флерта». Но помощник не был убит. Банкские островитяне держали его в качестве пленника. Он умирал от омертвения челюсти, вызванного раной от стрелы во время сражения на побережье. Прежде чем умереть, он рассказал историю о кладе Джонни Блэку. Тот написал из Левуки моему отцу. Сам Джонни был при последнем издыхании от рака. Мой отец уже десять лет спустя (в то время он был капитаном на «Перри») добыл эти костыли у немца Оскара. От моего отца, согласно его завещанию, эти костыли достались мне вместе с соответствующими разъяснениями. Я знаю остров, знаю широту и долготу берега, на котором эти три костыля были вбиты в деревья. Костыли теперь там, у Лавинии. Широта и долгота в моей голове. Что вы думаете насчет всего этого?
— Ерунда, — сейчас же выразил свое мнение Гриф. — Почему ваш отец сам не отправился туда?
— Отцу это было не нужно. Его дядя оставил ему большое наследство. Отец ушел с морской службы, и моя мать развелась с ним. Она тоже получила наследство — около тридцати тысяч долларов дохода в год — и переехала в Новую Зеландию. Я принадлежал наполовину отцу, наполовину матери и жил то в Соединенных Штатах, то в Новой Зеландии, пока в прошлом году не умер мой отец. Теперь я нахожусь исключительно в распоряжении матери. Отец оставил мне несколько миллионов, но ввиду моей слабости к алкоголю моя мать учредила надо мной опеку. При своем значительном состоянии я не могу получить ни одного пенни сверх того, что мне выдают. Но старик, прослышав про мою страсть к пьянству, завещал мне три костыля и относящиеся к ним сведения. Сделал он это без ведома моей матери, через своих адвокатов. Он говорил, что это наилучшее страхование жизни и что если у меня хватит выдержки добыть клад, то после уже я до самой смерти могу полоскать свои зубы в водке. В руках моих опекунов — миллионы, груды серебреников у моей матери, которые будут моими, если она отправится в крематорий раньше меня, и еще миллион, ожидающий, когда его выкопают, — а пока что я с трудом выпрашиваю у Лавинии на два стаканчика в день. Адское положение, не правда ли? Особенно при моей жажде…
— Где находится остров?
— Далеко отсюда.
— Назовите его.
— Ни за что в жизни, капитан Гриф! Вы легко заработаете на этом полмиллиона… Плывите по моим указаниям, и, когда мы будем на пути, в открытом море, я скажу вам название острова, но не раньше…
Гриф пожал плечами, указывая, что разговор окончен.
— Я дам вам второй стаканчик и отправлю вас на шлюпке на берег, — сказал он.
Пенкберн смутился. Он не ожидал этого. Минут пять он колебался. Наконец облизнул губы и сдался.
— Если вы обещаете отправиться со мной, я назову остров.
— Разумеется, отправлюсь. Для того и спрашиваю. Назовите остров.
Пенкберн посмотрел на бутылку.
— Я выпью еще стаканчик, капитан?
— Нет, не выпьете. Эта порция предназначалась вам, если бы вы отправились на берег. Если же вы собираетесь назвать остров, вы должны быть вполне трезвы.
— Остров Френсис, если вы этого желаете. Бугенвиль назвал этот остров — Барбура.
— Это самый уединенный остров на Малом Коралловом море, — сказал Гриф. — Я знаю его. Лежит между Новой Ирландией и Новой Гвинеей. Гнилая дыра теперь, но островок был недурным в те времена, когда там вбивали костыли с «Флерта», а торговец жемчугом выменивал их. Два года назад там вырезали команду парохода «Кастор», вербовавшего рабочих для плантаций в Уполу. Я хорошо знал капитана парохода. Немцы послали крейсер, бомбардировали остров, сожгли несколько деревень, укокошили двух-трех негров и стадо свиней — вот и все. Негры там всегда были ненадежны, но сорок лет назад они свирепствовали там. В то время они вырезали команду с китобойного судна. Как оно называлось? Постойте, я взгляну.
Гриф подошел к книжной полке, извлек обширный «Руководитель к плаванию по Южному Тихому океану» и перелистал несколько страниц.
— Да! Вот он! «Френсис, или Барбур, — бегло читал он. — Туземцы воинственны и вероломны… меланезийцы… людоеды. Китобойное судно „Уэстерн“ уничтожено… Мели… мысы… якорные стоянки… А, Редскар; бухта Оуэн, бухта Ликикили… более подходящая… Глубокая выемка, хорошая стоянка в девять фатомов глубиной… Там, где белый выступ на скале смотрит на запад-юго-запад…»
Гриф обернулся.
— Это ваше побережье, Пенкберн, готов поклясться.
— Так вы отправитесь? — спросил тот в волнении.
Гриф кивнул.
— Историйка правдоподобная. Если бы речь шла о ста миллионах или какой-нибудь безумной цифре в этом роде, я ни на секунду не заинтересовался бы. Завтра мы и отправимся, но с одним условием. Вы должны абсолютно повиноваться моим приказаниям…
Пенкберн торжественно и радостно кивнул.
— И это значит — не пить.
— Это очень тяжко! — простонал Пенкберн.
— Таковы мои условия. Мои медицинские познания достаточны, чтобы знать, что вы от этого не пострадаете. На вас будет возложена работа — тяжелая работа матроса. Вы будете регулярно отбывать вахты и все прочее, хотя есть и спать вы будете вместе с нами на корме.
— Идет! — Пенкберн пожатием руки подтвердил свое согласие. — Только бы это не убило меня, — прибавил он.
Давид Гриф щедро налил ему виски и протянул стакан.
— Это ваш последний. Пейте!
Рука Пенкберна остановилась на полдороге. Внезапное решение боролось в нем с привычной слабостью. Он расправил плечи, поднял голову.
— Кажется, я не выпью, — начал он, но сейчас же ослабел, поддался палящему желанию и поспешно протянул руку к стакану, как бы боясь, что его уберут.
Предстоял долгий путь от Папеэте, в группе островов Товарищества, до Малого Кораллового моря: от ста пятидесятого градуса западной долготы до ста пятидесятого — восточной долготы. Если даже плыть так же прямо, как летают вороны, то это равнялось бы переходу через Атлантический океан. Но «Киттиуэк» шел не так, как летают вороны. Многочисленные предприятия Грифа много раз заставляли изменять курс судна. Он зашел на необитаемый остров Роза, чтобы посмотреть, нельзя ли его колонизировать и основать на нем плантации кокосовых пальм. Затем он посетил царька Туи-Мануа на Восточном Самоа и начал интригу, чтобы добиться права монопольной торговли на трех островах чахлого монарха. Из Алии он перевез торговых агентов и товары на Гилбертовы острова. Заглянул он и на островок Онтонг-Ява, осмотрел свои плантации на Изабелле, купил несколько участков земли у властителей северо-западного побережья Малаиты. И при всех этих странствованиях он сделал человека из Алоизия Пенкберна.
Этот жаждущий выпивки человек, хотя и помещался на корме, был вынужден исполнять работу простого матроса. И он не только стоял у руля и на вахте, не только возился с парусами и снастями, но на него взваливались самые грязные и тяжелые обязанности. Качаясь наверху, он скреб и мыл мачты, чистил палубы пемзой и гашеной известью. От этого болела спина и крепли дряблые мускулы. Когда «Киттиуэк» стоял на якоре и матросы-туземцы чистили кокосовыми мочалками его обшитые медью подводные части, причем приходилось нырять и работать под водой, то Пенкберна посылали на эту работу не реже всякого другого матроса из экипажа.
— Посмотрите на себя, — говорил Гриф. — С тех пор, как вы взошли на судно, вы стали вдвое сильнее. Вы ничего не пили и остались живы. Яд почти исчез из вашего организма. Все дело в работе. Это получше, чем няньки да управляющие делами. Здесь, если у вас жажда, прикладывайтесь вот к чему!
Несколькими ловкими ударами своего тяжелого ножа Гриф вырезал треугольное отверстие в скорлупе шероховатого кокосового ореха. Прохладная жидкость, похожая на молоко, зашипела и вспенилась у краев отверстия. Пенкберн, наклонившись, припал губами к чаше, созданной самой природой, а затем запрокинул голову и оставался в таком положении, пока скорлупа не оказалась пустой. Он каждый день опустошал изрядное количество кокосовых орехов. Чернокожий повар, старик лет шестидесяти с Новых Гебрид, и его помощник, одиннадцатилетний мальчик с острова Ларка, заботились, чтобы у Пенкберна постоянно были кокосовые орехи.
Пенкберн не уклонялся от тяжелой работы. Он набрасывался на нее, никогда ни от чего не отказываясь, и всегда опережал туземцев-матросов в исполнении приказаний. И поистине героически он переносил страдания в продолжение того времени, как из его организма исчезал алкоголь. Но и тогда, когда яд до последней капли исчез из его тела, навязчивая мысль о выпивке, как наваждение, оставалась в его мозгу. Так было, когда его на честное слово отпустили на берег в Алии, и он сделал все от него зависящее, чтобы опустошить трактир со всеми его запасами. В два часа ночи Дэвид Гриф нашел Алоизия перед дверью «Тиволи», откуда его за бесчинства вышвырнул Чарли Робертс. Алоизий, как и в прежние времена, взывал к звездам о своих горестях и необыкновенно ритмично швырял осколками кораллов в окна Чарли Робертса.
Дэвид Гриф увел его, а наутро он наставлял Пенкберна на путь истинный. Происходило это на палубе «Киттиуэка» и нисколько не походило на воспитательные приемы детского сада. Гриф просто-напрасто молотил по Пенкберну кулаками и оттрепал его так основательно, как никто никогда еще не колотил его.
— Во спасение вашей души, — выразительно приговаривал Гриф при каждом ударе. — Во благо вашей матушки, во благо вашего будущего потомства. На благо мира, вселенной и всего человечества. А теперь, чтобы вы хорошенько усвоили урок, давайте начнем сызнова. Это во спасение вашей души, это во благо вашей матушки, это во благо маленьких детей, о которых вы еще не думали и которые не родились, во благо их матери, которую вы когда-нибудь будете любить ради этих детей, если только мне удастся восстановить в вас мужество моими заботами. Ну-ка, принимайте ваше лекарство, я еще не покончил с вами. Я только начал. Есть еще много других резонов, к пояснению которых я сейчас перейду.
Смуглые матросы, чернокожие повар и поварята смотрели и скалили зубы.
Для них эта сцена была одним из таинственных и непонятных поступков белого человека. Помощник Карлсен мрачно одобрял приемы лечения, которые применял его патрон, в то время как судовой приказчик Олбрайт просто забавлялся, смеясь в усы. Они оба были людьми моря, жили суровой жизнью. С алкоголизмом — как в себе, так и в других — им постоянно приходилось сталкиваться, это была проблема, которую они привыкли разрешать средствами, еще не изученными в лечебных заведениях на суше.
— Юнга! Ведро холодной воды и полотенце, — приказал Гриф, покончив с Пенкберном. — Два ведра и два полотенца, — прибавил он, посмотрев на свои руки.
— Хорош, нечего сказать, — обратился он к Пенкберну. — Вы все испортили. Я совершенно изгнал из вас яд, а теперь от вас изрядно несет спиртом. Придется проделать все сначала. Мистер Олбрайт, видели вы груду старых цепей на набережной около пристани? Разыщите их владельца, купите цепи и перевезите на судно. Там около ста пятидесяти фатомов. Пенкберн! Завтра с утра вы займетесь очисткой цепи от ржавчины. Когда вы покончите с этим, вы отделаете цепь наждаком. После этого вы ее окрасите. И никакой другой работы вам не дадут, пока цепь не будет как новая.
Алоизий Пенкберн покачал головой.