Мужчине — на кой ему черт порошки,
Пилюли, микстуры, облатки.
От горя нас спальные лечат мешки.
Походные наши палатки.
Судьба геолога-полевика забрасывала меня а разные уголки нашей страны, но больше и дольше всего приходилось работать на ее восточной окраине. Мне одинаково близкими стали горные гряды Сихотэ-Алиня и ощетинившиеся лиственничным частоколом склоны Буреинского хребта, угрюмые гольцы Северо-Востока и вулканические нагорья Камчатки и, конечно, Курильские острова, каменная цепь которых напоминает остроконечные шлемы выходящих из моря сказочных богатырей.
Всюду рядом шли верные товарищи, всюду доводилось сталкиваться со всем тем прекрасным и удивительным, что таит в себе природа. Эти волнующие свидания с природой, встречи с самыми неожиданными ее проявлениями стопроцентно гарантировала жизнь полевика.
Экспедиционная жизнь... С ней неизбежно связаны те или иные лишения, всевозможные трудности, а подчас и неприятные «ЧП». И тем не менее такая напряженная, утомительная жизнь остается полнокровной, эмоционально и духовно насыщенной, надолго запоминается богатством содержания, разнообразием впечатлений. Есть в ней что-то такое, что расцвечивает полевые будни яркими красками, и они не тускнеют в памяти. Вот потому-то и сквозь дымку времени все так же четко видишь характеры людей, с которыми работал, все так же остро воспринимаешь взаимоотношения в коллективе, все так же непосредственно переживаешь былые радости, огорчения, комические ситуации, драматические минуты... Если же — допускаю — с годами все это представляется выпуклее и ярче, чем было на самом деле, то что ж, спасибо тебе за такую особенность, экспедиционная жизнь!
Думается, что эта сторона геологической жизни незаслуженно обойдена большой литературой. Ни в малой мере не чувствуя себя способным восполнить этот пробел, я попытался вспомнить отдельные эпизоды общения с природой и случаи экспедиционного бытия; попробовал дать несколько небольших набросков из полевой жизни, нередко совмещая разрозненные и разделенные большими отрезками, времени события. Все это основано на личных наблюдениях, пережито мною или моими товарищами.
Есть два разряда путешествий:
Одни — пускаться с места в даль,
Другой — сидеть себе на месте,
Листать обратно календарь.
Полуденный зной достиг своего предела. Недвижный воздух казался плотным и осязаемым и лишь над вершинами Хехцира зависла гряда облаков, обещающая дождь и прохладу. Где-то вдали протарахтела машина, и опять все стихло.
— Утя, утя, утя! — неожиданно раздался громкий голос со скамейки, на которой, в тени дерева, расположились трое молодых ребят в геологических фуражках.
— Кря, кря... — начал было и второй юноша, пытаясь подманить ковылявших по обочине деревянного тротуара уток, но третий парень насмешливо оборвал его: «Не рано ли раскрякались, первооткрыватели! На весь город шум подняли!» Эта реплика возымела неожиданное действие. На скамейке поднялся невообразимый гвалт. Громко заговорили все одновременно. Спорили о том, что должен уметь, знать и делать геолог. Наконец согласились, что он должен уметь все, в том числе и подражать голосам птиц и зверей, однако... крякать лучше все же среди камышей на озере, а не в центре города.
Сейчас трудно поверить, что эта маленькая сценка «разыгрывалась» на одной из главных улиц Хабаровска. Однако все это было, только было тридцать лет тому назад. Не сразу стал Хабаровск современным центром дальневосточной индустрии, культуры и науки. Не по мановению волшебной палочки Амур оделся в набережные, не в одночасье глубокие овраги, рассекавшие город, превратились в прекрасные бульвары и не вдруг современные архитектурные ансамбли потеснили старые постройки.
В то время, с которого начался рассказ, в городе было полно одноэтажных деревянных домов, и нередко даже на большие улицы забредали домашние птицы и козы, что, впрочем, никого не смущало: шли первые трудные послевоенные годы. Стране нужно было решать главные задачи, связанные с восстановлением и развитием народного хозяйства. Ускоренное освоение минеральных богатств приобрело значение одной из главных проблем. Объектом интенсивных геологических исследований становились восточные регионы Советского Союза. Начиналась планомерная Государственная геологическая съемка обширных территорий, сопровождавшаяся поисками полезных ископаемых. Для реализации этих грандиозных планов на помощь территориальным геологическим управлениям пришли центральные научно-исследовательские организации, среди которых был и ВСЕГЕИ — Всесоюзный научно-исследовательский геологический институт, в прошлом Геологический комитет.
Связи Геолкома — ВСЕГЕИ с Дальним Востоком традиционны. С первых, же лет организации Геологической службы России сотрудники Геолкома начали проводить плодотворные исследования на восточной окраине страны. Победа социалистической революции придала новый творческий импульс работам замечательных геологов тех лет. Даже в мрачный период интервенции и гражданской войны они оставались верны долгу ученых, посвятивших себя служению только еще возникающей, не имеющей аналогов в прошлом всенародной науке. Отрезанные от Петрограда колчаковцами и белогвардейскими бандами, орудовавшими в Сибири и Забайкалье, оставшиеся после полевых работ на Востоке России геолкомовцы Э. Э. Анерт, П. И. Полевой, А. Н. Криштофович организовали в 1920 году во Владивостоке Дальневосточный филиал Геологического комитета.
Работая в невероятно сложных условиях, они смогли уже к 1922 году передать государству информацию о вновь обнаруженных месторождениях полезных ископаемых.
Не ослабевали связи ВСЕГЕИ с Востоком и в последующие годы, включая период Великой Отечественной войны, когда С. А. Музылев стал главным геологом Дальневосточного геологического управления, а В. Н. Верещагин, возглавляя отдел угля управления, руководил геологической съемкой и составлением первой детальной геологической карты южной части Дальнего Востока. Позже они курировали дальневосточные экспедиции ВСЕГЕИ. Выпускники Ленинградского горного института и университета составили костяк этих экспедиций. Как раз к свежему пополнению Дальневосточной экспедиции, прибывшему к месту своих первых самостоятельных работ, и относились трое юношей, споривших на скамейке в Хабаровске. Был среди них и автор этих строк, имевший тогда за плечами всего три студенческих полевых сезона.
Сейчас как-то даже не верится, что уже три десятилетия осталось позади — так ярки и свежи воспоминания о многих маршрутах и эпизодах полевой жизни. Совсем незаметно за рабочими буднями протекло, оказывается, столько времени. Невольно задумываясь о пройденном пути, только теперь начинаешь понимать, как нам, окунувшимся в геологию в первые послевоенные пятилетки, повезло. Мы оказались на стыке нескольких поколений и имели возможность впитать в себя их знания и опыт. Огромный же фронт работ, на котором предстояло трудиться, как нельзя лучше помогал индивидуальному росту и выявлял способности каждого. Не случайно поэтому из состава дальневосточных экспедиций вышли такие ученые, получившие мировую известность, как А. Д. Щеглов, А. И. Жамойда, Д. В. Рунквист. Многие из некогда «зеленых» юнцов стали профессорами, докторами и кандидатами наук. Но дело даже не в званиях и степенях. Экспедиционная школа тех лет помогла сформироваться определенному мировоззрению, отношению к избранному пути как к основному делу всей жизни. При этом сохранялись и крепли лучшие традиции Геолкома, геологов «старой закалки».
Да и как могло быть иначе? Чувство глубокого уважения и даже благоговения перед основоположниками отечественной геологии невольно возникало у молодого специалиста, когда он, впервые проходя по гулким сводчатым коридорам ВСЕГЕИ, замечал на двери кабинета медную дощечку с выгравированной фамилией академика Ф. Н. Чернышева или академика А. П. Карпинского, когда со стен, из массивных золоченых рам, на него строго смотрели классики геологической науки, как бы спрашивая: «А зачем вы сюда пожаловали, молодой человек?» В том же коридоре можно было встретить тогда еще здравствующих Я. С. Эдельштейна, А. Н. Криштофовича, Ю. А. Билибина, С. В. Обручева. Дома, на стеллаже, как дорогая реликвия, хранится презентованная мне с дарственной надписью П. В. Виттенбурга монография «Геологическое описание полуострова Муравьева-Амурского и архипелага императрицы Евгении», написанная им в соавторстве с А. Н. Криштофовичем и И. В. Палибиным. Книга, изданная в 1916 году и подаренная в пятидесятых годах, — это ли не перекличка поколений?
Повезло нам и со старшими товарищами и наставниками, которые делились с нами своими знаниями, мыслями, радовались нашим первым удачам, помогали исправлять ошибки.
Разве можно забыть неожиданные приезды в партии Н. А. Беляевского, когда он отправлялся с кем-нибудь в маршрут, оставляя себе роль «сопровождающего рабочего». После такого маршрута ты чувствовал себя начинающим дилетантом, а сделанные тобою выводы представлялись детским лепетом. Однако, в конечном счете, все это шло на пользу. А как не вспомнить приезды в партию Л. И. Красного, который, еще толком не умывшись и не отдохнув с дороги, просил показать карты и результаты наблюдений. И тут происходило волшебство. Познакомившись с самыми, казалось бы, заурядными материалами, он с воодушевлением объяснял, как это все здорово и как хорошо укладывается в его очередную смелую концепцию геологического развития региона. Склонность к грандиозным обобщениям, способность увлечь своими замыслами и организовать для их реализации большие коллективы и сейчас характерна для члена-корреспондента АН СССР Л. И. Красного. Большой знаток дальневосточной природы, во всех ситуациях спокойный и уравновешенный Г. С. Ганешин, раскрывая сложные и запутанные связи поверхностных образований с глубинным строением, как бы оживлял перед нами геологические процессы давно минувших эпох...
Хорошую школу практики давало тесное общение с сотрудниками геологических управлений Г. М. Власовым, М. Г. Золотовым, В. В. Онихимовским, В. А. Ярмолюком, М. П. Материковым, Б. А. Ивановым, Е. С. Павловым и многими другими.
В те дни в наших молодежных экспедициях царил дух подъема, творческого нетерпения, радостного ожидания предстоящих открытий, дух бескорыстной поддержки и взаимопомощи. Сознание важности проводимых работ накладывало особый отпечаток ответственности за порученные исследования. И люди с совершенно разными темпераментами и склонностями прекрасно срабатывались друг с другом. Естественно вписывались, в экспедиционный ансамбль энтузиастов стремительный и порывистый Эмиль Изох, осторожный и пунктуальный Юра Громов, склонный к быстрому полету мысли и легко загорающийся новыми идеями Рюрик Соколов, тихий и даже застенчивый Олег Кабаков. Олег отличался еще и даром прирожденного естествоиспытателя. Он теперь широко известен как первооткрыватель уникального Солнечного месторождения. Его портрет можно увидеть в Хабаровском краеведческом музее. Но мало кто знает, что Олег Николаевич еще и один из крупнейших знатоков жуков. Да-да, именно коллекционирование, систематизация и изучение насекомых стало его второй после геологии страстью. Делая все, чем приходилось заниматься, фундаментально и последовательно, он в этом увлечении достиг вершины и был избран действительным членом Всесоюзного общества энтомологов.
Впрочем, и любой другой был достаточно самобытен и в чем-то неповторим, оставаясь в то же время частью большого коллектива. Людей цементировала не только преданность общему делу, но и любовь к природе.
В геологах, так же как и в представителях других «бродячих» профессий, очень остро развита способность удивляться многообразию проявлений природы и радоваться каждому новому свиданию с нею. Равнодушный человек недолго продержится среди них. Очень скоро даже самые легкие полевые маршруты превратятся для него в пытку, призрачные блага цивилизации, гарантированные по месту постоянного жительства прогрессом XX века, заслонят от него все прелести окружающего — будь то безбрежные просторы Сибири, голубые ледники горных пиков Средней Азии или неповторимые ландшафты Дальнего Востока.
Разными путями мы приходим в геологию. Но часто, очень часто у многих уже в ранние годы просыпается подсознательное стремление к странствиям и активному познанию окружающего. Немало способствуют этому хорошие книги, повествующие о необычайных приключениях, о трудностях и опасностях, встречающихся на тропах первопроходцев, рассказывающие о повадках зверей и птиц, об экзотических растениях...
Меня, например, на всю жизнь покорили прочитанные в детстве красочно иллюстрированные книги о кругосветном путешествии на корабле «Бигль», о жизни Миклухо-Маклая в далекой Полинезии и, конечно, прекрасные книги В. К. Арсеньева. Правда, тогда я даже не мечтал, что придется работать в краях, воспетых Арсеньевым, повторить часть его маршрутов и встретиться с одним из его проводников, товарищем самого Дерсу Узалы. Но так произошло и была в этом своя закономерность: романтическая тяга к нехоженым тропам повлияла на выбор профессии геолога, которая и привела меня на Дальний Восток.
И вот уже три десятка лет продолжается полевой маршрут, проложенный вверх и вниз по каменным ступеням Дальнего Востока. По этим ступеням и сейчас продолжают идти молодые энтузиасты. Быть может, и они, подобно нам, спорят о том, что должен знать и уметь геолог. И неважно, что какую-то часть их пути уже осилили предшественники — для каждого ступившего на полевую тропу эти ступени становятся первыми и единственными, неповторимыми ступенями самоутверждения, дарующими не только трудности, но и ни с чем не сравнимую радость первых своих открытий, романтику и счастье единения с окружающим миром.
Лесные люди — удэгейцы занимают центральную часть горной области Сихотэ-Алиня. Они знают повадки всех зверей, знают, где и когда их можно найти, и в этом отношении на всем Дальнем Востоке не имеют себе равных,
Дальний Восток... Сколько таинственной притягательности в сочетании этих двух слов! Не просто восток, а дальний, самый дальний рубеж нашей страны. Даже современные воздушные лайнеры, чудесным образом спрессовавшие пространство, не в силах уменьшить очарования Востока, который, несмотря ни на что, остается дальний, своеобразным, ни с чем не сравнимым краем.
Необычные контрасты природы Дальнего Востока хорошо известны. Здесь ель и лиственница соседствуют, с женьшенем и лианами, медведь встречается с тигром, горные хребты чередуются с межгорными равнинами, ледниковые языки прорезаются потоками расплавленной лавы, континент граничит с океаном.
Не менее контрастно и население громадного региона. Представители самых разных наций и народностей входят в дальневосточную семью. А складывалась эта семья не сразу и не безболезненно. Усиление демографических процессов в России конца XIX столетия особенно сильно затронуло коренных жителей восточной окраины империи. Перекупщики пушнины, торговцы, царские чиновники систематически обирали их, постепенно оттесняя с освоенных земель, нарушая вековой уклад жизни аборигенов. Голод и болезни довершали трагедию малых народностей, приводили их на грань вымирания.
Возрождение пришло к ним при Советской власти. В прошлом поголовно неграмотные нанайцы, удэгейцы, орочи, ульчи стали равноправными членами большой социалистической семьи. Из их среды вышли врачи, педагоги, командиры производства, писатели.
Все это я уже знал, начиная работать на Дальнем Востоке. Однако одно дело — знать понаслышке, а другое — увидеть собственными глазами. Мимолетные встречи с нанайцами и удэгейцами не в счет. К тому же мне хотелось не столько убедиться в произошедших переменах (о чем много и часто сообщалось в прессе), сколько прикоснуться к самобытной культуре и укладу жизни малых народностей, а если повезет, то и позаимствовать у них малую толику великой мудрости общения с природой. Но надеяться на это можно было лишь установив с ними достаточно длительные контакты. Такая возможность представилась только в 1957 году.
Мне было поручено провести исследования в бассейне верхнего течения реки Анюй, как раз в том районе, где, по утверждению В. К. Арсеньевна, еще в 1926 году наиболее полно сохранились обычаи и образ жизни удэгейцев — лесных людей, как любовно назвал их Владимир Клавдиевич. Какой-то будет встреча с ними?
Наш небольшой отряд, состоящий, помимо меня, из палеонтолога А. И. Моисеевой, прораба А. В. Скляренко и коллектора Сергея Мурзинова, в начале лета отправился на пароходе из Хабаровска вниз по Амуру. Тогда по реке курсировали еще старенькие колесные пароходы, очень похожие на тот, который был заснят в известном фильме «Волга-Волга». На вторые сутки мы со своим нехитрым экспедиционным снаряжением высадились на пристани в селе Троицком. Благодаря содействию местных властей, удалось без особых хлопот договориться с руководством леспромхоза о заброске нашей группы на водометном катере в верховья Анюя. Капитаном суденышка оказался крепко сбитый парень лет двадцати пяти, со слегка вьющейся шапкой русых волос и прямым открытым взглядом серых глаз. Чем-то он напоминал доброго молодца из русских народных сказок. Потом мы убедились, что у него и впрямь, как у сказочного героя, все спорилось и получалось наилучшим образом. На мой вопрос, как его величать, добрый молодец, широко улыбнувшись, ответил: «Если официально — то Николай, а если просто — Коля!»
Николай в своем лице представлял всю команду катера — и капитана, и моториста, и матроса. К тому же он был отменным лоцманом, прекрасно знавшим путь среди многочисленных проток и островов, обильно разбросанных в устье Анюя. В поселке Манома, пока я оформлял договор с леспромхозом, Коля дозаправился горючим и притащил на борт самое необходимое: ватник, резиновые сапоги с голенищами, бензиновую пилу «Дружба» и небольшой увесистый ящик со множеством предостерегающих надписей. Перехватив мой недоуменный взгляд, он уточнил: «Аммонал! Да вы не сомневайтесь, я диплом взрывника имею». Видя, что и это не рассеяло моих сомнений, он даже обиделся:
— Вы что же, без пилы и взрывчатки до Биры добраться хотите?
Только позднее я убедился в необходимости такого снаряжения. А пока наш катер, ровно гудя моторами, стрелой летел по полноводному Анюю. Лишь временами сбавляя скорость, он лавировал между островами. Иногда мы входили в узкие и длинные протоки, подобные темным извилистым коридорам, в которых ветви деревьев с обоих берегов готовы были вот-вот сомкнуться, затем опять вырывались на простор главного фарватера, и снова тугая волна встречного воздуха била в грудь, а по сторонам мелькали прибрежные кусты, Отменное состояние какой-то приподнятости духа овладело всеми. Мы что-то кричали друг другу, пытаясь перекрыть шум мотора, жестикулировали, показывая на берега. Общее оживление передалось и Джеку — крупной овчарке нашего коллектора Сергея, с которой он не захотел расстаться даже на четыре месяца и взял с собой в маршрут. Джек восторженно махал хвостом, временами повизгивая от избытка чувств.
Постепенно острова стали появляться все реже, течение Анюя усиливалось, и мы почувствовали, какого напряжения нашему водомету стоило удерживать приличную скорость. Вскоре по правому берегу четко обозначилась возвышенность, спускающаяся к руслу скалистыми уступами. Это были базальтовые скалы. Водный поток здесь прорезал древнее вулканическое плато. Из обширной Амурской депрессии мы выходили в предгорья западного склона Сихотэ-Алиня. 10—15 километров вверх по течению — и характер Анюя еще больше изменился. По берегам реки и в ее русле появились крупные валуны и даже каменные глыбы. Нередко к ним прибивается плавник и крупные стволы деревьев; переплетаясь между собой, они создают своеобразную плавучую баррикаду — залом. То справа, то слева заломы возникали все чаще, угрожая катеру. Оживление пассажиров, сменилось напряженным ожиданием следующего препятствия. За рулем стоял уже не Коля, а капитан Николай. Его сосредоточенный взгляд и быстрые маневры юрким суденышком лучше всяких слов подтверждали, что мы не на прогулке. А вот и «глухой» залом, перегородивший реку от берега до берега. Николай уменьшил скорость, огляделся и направил катер к тому месту, где сцепились всего два полузатопленных бревна. Скомандовав нам «Всем в кубрик! Держаться крепче!», он развил предельную скорость. Толчок, шипящее движение, пробежавшее по днищу судна, — и залом уже позади. Катер перепрыгнул преграду!
— Вот что значит техника, вот что значит речной вездеход! — радовались мы. Однако Анюй не желал сдаваться. Убедившись, что такие заломы для нас не помеха, он соорудил преграду поосновательней. Многоярусный залом заставил призадуматься даже опытного кормчего. Причалив катер к толстенному стволу, он вскарабкался на зыбучее тело залома и внимательно обследовал его. Наконец, приняв решение, вернулся на катер и взял, несколько шашек аммонала. Укрепив их в стволах залома, Николай бегом возвратился, на палубу и дал катеру задний ход. Прогрохотал взрыв. В воздух полетели сучья, щепки, обломки древесины. Когда дым рассеялся, мы увидели, что махину залома как стояла, так и стоит в прежнем положении. Но нет... Бревна в месте взрыва вдруг дрогнули и, подталкиваемые течением, слегка разошлись. Откуда-то снизу вынырнуло одно бревно, за ним другое... Катер подошел к проему, но протиснуться в него не смог. Мешало несколько крупных стволов, которые, точно живые руки залома, подрагивали, иногда высовываясь из воды почти целиком, а иногда показывая только лоснящиеся бока с ободранной корой. Пришлось пустить в ход бензопилу. Ее пулеметный треск долго разносился по окрестностям, заглушая шум реки. Наконец, проход расширен. Можно плыть дальше. Впереди ждало еще несколько таких задержек. До Биры мы добрались только на вторые сутки.
Десятка два ладно срубленных домиков разбросаны на пологой площадке скульптурной речной террасы. Вдоль стен амбаров, развешаны гирлянды юколы. На одном из домов — флаг и выцветшее полотнище плаката. Это правление промыслово-охотничьего удэгейского колхоза. Сразу же за домами начинается тайга, опутывающая окружающие возвышенности и взбирающаяся на совсем уже близкий крутой фас Сихотэ-Алиня. Дальше населенных пунктов не было.
Едва мы выгрузились на берег, как наш расторопный капитан распростился с нами и заспешил в обратный путь. На глазах изумленных ребятишек, сбежавшихся со всей деревни, катер сделал крутой разворот на месте и стрелой помчался вниз, по течению. Вскоре он исчез за поворотом. Привлеченные шумом мотора, к берегу потянулись и взрослые. Появление в этих краях водометного катера тогда было редкостью, и пропустить это зрелище никто не хотел.
На сердце стало немного тревожно... Вот они — «лесные жители». Как-то мы встретимся, найдем ли общий язык? Но опасения оказались совершенно напрасными. Узнав, что мы — «экспедиция», толпа радостно загудела, засияли приветливые улыбки на скуластых загорелых лицах. Крепкие рукопожатия, вперемешку русские и удэгейские слова, вопросы...
— А когда приедет Николай?
— А где Вера?
— А ваш дом как раз свободен, пошли туда!
Не дожидаюсь нашего согласия, гостеприимные хозяева уже тащили наши спальные мешки, баульные сумы и прочий скарб. И мы двигались с ними к какому-то дому. Только теперь я вспомнил, что в Бире два года назад базировалась партия Дальневосточной экспедиции, начальником которой был Николай Николаевич Погольский, а в прошлом году отсюда же отправлялась в маршруты партия Лени Алексеева. Местные жители сочли, что мы продолжаем эти же работы. В общем-то они были близки к истине, но вдаваться в детали сейчас было некогда. Нужно было торопиться с арендой лодок.
Председатель колхоза встретил меня радушно и с пониманием, но, разведя руками, сказал:
— Народу нет! Кто в леспромхозе до начала охоты работает, кто другими делами занят. Вот, может, согласится с вами пойти Василий Килиндюга. Завтра он с рыбалки должен приехать.
Вернувшись к своим товарищам, я застал их почти полностью освоившимися с новой обстановкой. Алексей Васильевич Скляренко, человек значительно старше нас по возрасту и весьма хозяйственный, уже распоряжался добровольными помощниками, заставляя их что-то перетаскивать и распаковывать. Сергей, прихвативший в экспедицию не только пса, но и машинку для стрижки волос, выступал в роли цирюльника. К нему уже выстроилась очередь желающих стать красивыми (парикмахерской в деревне не было). Только Джек выглядел недовольным и обиженным. Сидя под кустом, он зализывал свой бок. Видимо, первый контакт с местными собаками, которых здесь было множество, не обошелся без эксцессов.
Наутро мы познакомились с Василием Килиндюгой прямо на берегу Анюя. Он подплыл к нам, стоя в оморочке — долбленой лодке, имеющей форму веретена длиной 2,5—3 метра, а шириной не более 40 сантиметров. Неопытному человеку не только двигаться, но даже сидеть в такой посудине без риска перевернуться стоит больших трудов. Василий же, как будто отлитый в одной форме с оморочкой, легко отталкиваясь шестом, быстро скользил поперек стремнины. Нельзя было не залюбоваться его ладной гибкой фигурой на утлом челне. Невольно в памяти воскрес любимый с детства образ Гайаваты и его волшебной пироги из поэмы Генри Лонгфелло:
И Василий казался мне теперь не удэгейцем, а индейцем, чудесным образом оказавшимся на Анюе. Бронзовый цвет лица, слегка раскосые глаза и довольно правильные черты его лица еще более подчеркивали эту схожесть.
Василий уже знал, что мы от него хотим, знал, сколько у нас людей и какой груз. Без лишних слов он согласился примкнуть к нашему отряду и сказал, что нужно будет плыть на двух батах, о которых он позаботится. Если оморочка — долбленая лодка на одного человека, то бат (или, как его еще называют, ульмагда) — многоместная лодка, также долбленная из единого ствола, но значительно более крупная — длиной до 10—12 метров. Бат шире и устойчивее оморочки, кроме того, отличается от нее по своей конструкции. У бата корма обрезана под прямым углом, почти так же обработан и его нос, но здесь от нижней части лодки вперед отходит слегка изогнутый лопатообразный выступ — этакий своеобразный форштевень. В гениальности этого, на первый взгляд примитивного приспособления, пришедшего в сегодняшний день от далеких предков удэгейцев, убеждаешься, проплыв на бату хотя бы несколько дней. Лопатообразный выступ носовой части как бы приподнимает всю лодку над волной и мелкими препятствиями, уменьшая таким образом сопротивление встречному потоку. В то же время он гасит волнение и увеличивает устойчивость суденышка, так как через тыловую часть лопаты-форштевня, соединяющуюся непосредственно с днищем, вода легко перекатывается.
Вскоре Василий Килиндюга подогнал к берегу свой новый большой бат, вслед за которым пристал и второй, значительно меньше первого и, судя по жестяным заплаткам на бортах, уже видавший виды. В нем сидели два человека. Когда они выбрались из лодки, Василий обратился ко мне:
— Вот вся наша команда, начальник. Бого и Ладика, — и, как бы извиняясь, добавил: — Других во всей Бире не нашлось.
Бого был пожилым удэгейцем небольшого роста, а Ладика казалась совсем миниатюрной. Одетая в длинный халат, перехваченный ремешком, повязанная белым платочком, она смущенно выглядывала из-за плеча мужа. Оба держали во рту трубки и доверчиво улыбались.
Не скажу, что внешний вид новых батчиков вселил в меня уверенность в благополучном исходе нашего нелегкого путешествия...
На следующий день был назначен отъезд. С утра меня удивил своей активностью А. В. Скляренко. Он несколько лет работал хозяйственником в больших геологических партиях, исследовавших Восточную Сибирь. Непосредственно в маршрут ему пришлось отправиться впервые, да еще в составе такой небольшой группы, когда каждый, невзирая на должность, обязан был выполнять любую, подчас и не очень приятную работу. Все это пришлось ему не по душе. Будучи значительно старше нас, он ко всем обращался по имени. Меня же, очевидно, чтобы соблюсти субординацию, величал по отчеству — «Василич». В то утро Скляренко был неузнаваем. Его плотная коренастая фигура мелькала то здесь, то там. Не ограничиваясь, как это было раньше, руководящими указаниями, он сам таскал баулы, тюки и прочий скарб на берег, не подпуская меня к ним ни на шаг:
— Василич! Вам и в доме дела хватит. Карты просмотреть, маршрут продумать!
Когда я спустился к реке, то не мог не рассмеяться, поняв причину такой активности своего прораба. Он уже восседал в новом и надежном бате Василия, заботливо поправляя брезент, покрывающий груз. Завидев меня, он начал сбивчиво пояснять:
— Василич, мы тут решили, что у Василия бат большой, тяжелый. Ему без помощников не справиться. Вот мы с Сережей и будем у него в подмастерьях.
Таким образом, вопрос о распределении людей по лодкам решился без моего участия. Хоть это и был непорядок, но начинать с приказов не хотелось. Кроме того, чувствовалось, что ветхий бат Бого и Ладики, да и сами хозяева лодки, не вызывали у А. В. Скляренко доверия, вряд ли можно было заставить его пересесть в эту старенькую посудину.
Не став пререкаться, я подал сигнал к отплытию. Мне показалось, что наблюдавший в сторонке за этой сценой Василий Килиндюга понимающе усмехнулся... Позднее я убедился, сколько такта и природного благородства было в этом достойном представителе лесных людей, ставшем потом моим хорошим другом.
Итак, впереди более пятисот километров пути по Анюю (считая в оба конца) и три месяца работы в глухих, совершенно ненаселенных местах.
Погода нам благоприятствовала. Лодки, подталкиваемые шестами, быстро двигались вперед вдоль прибрежного мелководья. Временами, когда отмели, следуя за излучинами долины, перемещались к противоположному берегу, шесты укладывались на дно лодок, и мы, взявшись за короткие лопатки-весла, пересекали реку на гребях. И опять шли вдоль берега, налегая на шесты.
Постепенно количество таких пересечений увеличивалось. Но мы даже были рады этому: можно было присесть, изменить положение тела, размяться за греблей. Не радовали эти переправы только Джека. Бедный пес, усердно бежавший вдоль берега, каждый раз бросался в воду, стараясь не отстать от нас. Течение сносило его далеко вниз, и он, выбравшись на сушу, со всех ног пускался вдогонку за удалявшимися лодками. Но стоило ему догнать нас, как появлялась новая излучина реки, мы опять отправлялись на другой берег, а Джеку снова предстояло купание. Глядя на его мучения, даже молчаливый Бого не выдержал и, вынув трубку изо рта, произнес:
— Совсем, однако, дурной собака!
При этом он взглянул на другой берег реки, где бурым комочком в кустах мелькала Кули — небольшая, но широкогрудая собачонка, которую Бого взял с собой. В отличие от Джека, Кули почти все время бежала вдоль одного берега, аккуратно выбирая себе дорогу. Когда нам особенно часто приходилось маневрировать, неоднократно пересекая Анюй, Кули забегала вперед и где-нибудь на мысу, с которого хорошо просматривалась река, поджидала нас. Видно было, что подобные прогулки ей не впервой. У Джека такой сноровки не было, он приобретал опыт таежных странствий дорогой ценой. Когда мы остановились на ночевку, Джек приплелся к лагерю только через несколько часов и бессильно рухнул около палатки. Лапы его, ободранные об острые камни, кровоточили, живот подвело, и вообще он являл собою жалкое зрелище. Уж не знаю, о чем он ночью думал, но на следующий день, видимо, поборов свою собачью спесь, стал ориентироваться на Кули, а не на курс наших батов. А может быть, и Кули ему «объяснила», что с Анюя на лодках нам свернуть некуда, так что проще бежать по одному берегу. Так или иначе, от Кули Джек перенял много премудростей и к концу полевого сезона стал отличным таежником, разбиравшимся и в следах зверей, и умеющим припрятывать пищу «на черный день».
А наши испытания на воде были еще впереди. Характер долины и скорость течения Анюя выше, впадения в него реки Тормасу резко изменились. Здесь Анюй пересекает линию Центрального Сихотэ-Алинского разлома. Вдоль этого структурного шва, строго по одной линии северо-восточного простирания, приспособившись к зоне дробления горных пород, расположились долина реки Тормасу и южнее ее — долина реки Хор. Эта линия ограничивает энергично поднимающийся блок Сихотэ-Алиня. Стремясь восстановить нарушенное равновесие, противоборствуя вздыманию земной коры, реки начинают здесь неистово вгрызаться в свое каменное ложе, пропиливая глубокие, ущелистые долины.
Оставшийся позади путь теперь казался приятным развлечением. Чтобы продвигаться вперед, навстречу шумящему и пенящемуся бесчисленными перекатами потоку, всем пришлось взяться за шесты. Мне и раньше доводилось немного ходить на шестах — на «осиновках» на Урале, на батах — в бассейне Бикина. Но то были либо отдельные переправы, либо непродолжительные маршруты, причем на реках, скорость течения которых значительно меньше. Здесь же мы буквально проталкивали лодку метр за метром. Быстро заносишь шест вперед, упираешься им в дно и, наваливаясь всей тяжестью тела на вибрирующее древко, выжимаешь бат на размах плеча. И так без перерыва час-другой. Сквозь хрустально-вспененную воду отлично просматриваются устилающие русло гальки. Если глядеть не отрываясь в воду, начинает кружиться голова. Мелькающие струи и сливающийся в их трепетании в неровные полосы галечниковый панцирь дна создают иллюзию бешеной скорости. Но стоит бросить взор на неподвижные прибрежные кусты, чтобы убедиться, как ничтожно мала реальная скорость нашего передвижения. Начинает ломить предплечья, ноет спина, горят натертые до волдырей мозоли, пот заливает глаза. Но нужно двигаться вперед. А Бого и Ладика, эти два невзрачных на первый взгляд батчика, работают как заводные, перебрасываются иногда удэгейскими словечками, улыбаются чему-то, и ни тени усталости на их лицах.
Бороться со стремниной не так-то просто.
Василий, идущий на своем большом бате «о трех шестах» впереди нас, иногда позволяет догнать себя и, критически понаблюдав за моей работой, кричит: «Давай, нажимай, начальник!» И опять уходит вперед. На привале он терпеливо объясняет, как надо правильно держать шест, как дышать, чтоб силы зря не тратить. Все это делается дружелюбно, без какого-либо чувства превосходства.
Мало-помалу мы начинаем втягиваться в повседневный труд батчиков. Усталость перед ночевкой уже не валит с ног. Остается время и для бесед у костра.
Василий за свою жизнь успел многое повидать, бывал и в городе, и в больших поселках, занимался разными делами, но все же вернулся в родную Биру, поняв, что его призвание — промысловая охота. По-русски он говорил правильно, с удовольствием отвечал на вопросы, но первым обычно не заводил разговор. Позже, почувствовав мои искренний интерес ко всем сторонам удэгейского быта, он и сам частенько рассказывал о событиях из охотничьей жизни, о разных интересных случаях и преданиях, передававшихся из поколения в поколение. Бого и Ладика обычно внимательно слушали его повествования и лишь иногда что-нибудь добавляли по-удэгейски. Все рассказы его были предельно просты и бесхитростны, но в них заключалась прелесть полного единения человека с природой. Они были так же естественны, как деревья, река, небо над головой.
Особенно запомнился мне рассказ Василия об одной неудачной зимней охоте. Он отправился без напарников на лыжах промышлять в районе реки Тормасу. Поставив на ночь палатку, зажег свечу и начал дозаряжать патроны. Неожиданный порыв ветра опрокинул свечку на банку о порохом, который мгновенно вспыхнул перед самым лицом охотника и ослепил его. Василий дождался утра и окончательно убедился, что ничего не видит. На ощупь собрав поклажу и нацепив лыжи, он двинулся к дому. Более сорока километров прошел он, прежде чем добрался до селения. Неожиданно ослепший человек, затерянный где-то в горно-таежной глухомани, не растерялся и в одиночку спокойно преодолел путь, который и для зрячего был бы нелегок, Василий настолько хорошо знал тайгу, что отчетливо представлял, где в каждый момент своего слепого маршрута он находился. Время и помощь врачей сделали свое дело — его зрение полностью восстановилось. И снова он на охотничьей тропе...
Я неоднократно убеждался в его охотничьем мастерстве и таланте следопыта. Но вместе с тем он очень бережно относился к животному населению тайги. Из двух лосей, отданных нам по лицензии на отстрел, Василий добыл только одного. И причина заключалась не в том, что он не мог добыть и другого. Просто один раз попалась лосиха с теленком, и он не стал стрелять, а в другой — уже подняв карабин, опять воздержался от выстрела.
— Зачем нам много мяса, продуктов и так хватает, да еще и рыбы много, — аргументировал он свой поступок.
Меня всегда занимал вопрос, каким образом народности, не имевшие письменности, несли через века и сохранили информацию о своей прошлой истории. Конечно, это должны быть изустные предания. Но ведь они, трансформируясь от поколения к поколению, могли очень сильно измениться. Насколько точно повествуют они о «делах давно минувших дней»? Один случай убедил в высокой степени сохранения смысловой достоверности такого рода передач. Как-то, беседуя о прошлом удэгейского народа, Бого сказал, что очень-очень давно удэгейцы жили не только на севере, но и на юге Сихотэ-Алиня; особенно много их было вдоль побережья моря. И тут Бого почти процитировал записанное еще в 1908 году В. К. Арсеньевым высказывание старых удэге, которые утверждали: раньше их было так много, что лебеди, летевшие от реки Коппи до залива Ольги, становились черными, от дыма, поднимавшегося из великого множества удэгейских юрт. И еще узнал я, что давным-давно большая война была на Сихотэ-Алине, и принесла она несчастье и горе всему народу.
Невольно вспомнился рассказ Василия, когда мы проплывали мимо скал Надгэ. Каменные останцы причудливых очертаний венчали здесь отвесные обрывы левого берега Анюя. В некоторых ракурсах эти останцы напоминали животных, а один из них весьма походил на печально склонившуюся фигуру женщины.
— Это и есть Надгэ, — сказал Василий и поведал мне романтическую повесть. В очень давние времена жила на Анюе Надгэ со своим мужем. Он был сильным и удачливым охотником, и в их юрте всегда было много мяса. Они любили друг друга. Но однажды началась большая война, и ее муж ушел на юг защищать свой край. Прошла зима, лето, и еще зима и лето, а он все не возвращался. Тогда Надгэ поднялась на высокий обрывистый берег Анюя и стала смотреть в ту сторону, откуда должен был вернуться ее муж. Она ждала его. И так долго ждала, что превратилась в камень. Вот с тех пор и стали называть ее именем эти скалистые обрывы.
Не правда ли, какая трогательная и красивая повесть! Эта преданная удэгейская женщина чем-то напомнила мне Ярославну на крепостной стене, ожидавшую возвращения мужа из ратного похода.
Мы миновали крупные правые притоки Анюя — Гобилли и Дымни, по которым в 1908 и 1927 годах В. К. Арсеньев сворачивал с Анюя, пересекая водораздел Сихотэ-Алиня. Начинался наиболее трудный участок маршрута. В верхнем течении русло Анюя имеет такой уклон, что падение его хорошо видно на глаз. Порожистые участки я широкие перекаты то и дело поднимались перед нами. В изобилии, загромождая реку, встречались огромные валуны и каменные глыбы. Иногда приходилось вылезать из батов и, приладив веревки, тащить их на манер бурлаков, Зато приглубые участки плесов с относительно слабым течением были приятной наградой за штурм перекатов. Здесь и рыбы было куда больше, чем на быстрине. В те годы она в Анюе водилась в изобилии. Чаще всего встречались ленки, таймени, а осенью заходила и красная нерестовая рыба. Уха, жареная и печеная рыба почти каждый день украшали наше меню. Попробовали мы и талу — сырое рыбное филе, мелко изрубленное ножом и сдобренное солью.
Удэгейцы не только отменные охотники, но и отличные рыбаки, хотя совершенно не признают удочек. Основное орудие лова — острога на длинном древке. Уложенная вдоль борта бата, она всегда под рукой. Вот тенью мелькнула недалеко от лодки какая-то рыбина. Мгновенный бросок остроги — и большой ленок килограмма на два-три уже бьется в руках удачливого рыболова. С крупными тайменями, вес которых измерялся уже десятками килограммов, поступали иначе. Пытаться вытащить такую добычу из воды сразу — дело безнадежное. Поэтому, вонзив в тайменя острогу, Бого или Василий выпускали ее из рук и ждали, пока могучая рыбина не выдохнется, и лишь тогда втаскивали ее в лодку. Сколько мы ни пытались овладеть искусством обращения с острогой — ничего из этого не вышло. Неумелое плюханье ее в воду вызывало только искреннее веселье удэгейцев. Зато наши спиннинги небездействовали.
С подобным способом лова они столкнулись первый раз и с интересом, смешанным с изрядной долей сарказма, наблюдали, что же получится из такой пустой затеи. Но когда на блесну попался крупный ленок, настроение хозяев тайги заметно изменилось. И уж когда удалось вытащить первого тайменя, Василий не выдержал и попросил попробовать спиннинг. Я ему охотно передал «чудо техники», втайне надеясь «зять реванш за свои неудачи с острогой. Человек, впервые берущий в руки спиннинг, ну просто обязан сделать «бороду» — запутанный клубок лески, мучительно и долго распутывая который должен проникаться уважением к своему более опытному товарищу. Но мои надежды были тщетными. Василий с первого же раза метнул блесну довольно далеко, а его второй, третий броски уже не уступали нашим. И никакой «бороды»! Исключительная внимательность и мысленное моделирование любого нового дела, обеспечивающие бесспорный успех в овладении им, видимо, являются отличительной чертой «лесных людей». Для них, привыкших с детства распутывать звериный след по едва заметным отпечаткам или сдвинутой хворостине, мелочей не существует. От их зоркого взгляда ничто не укрывается. И в этом залог успеха почти в любом деле, за которое они берутся. Несмотря на явные успехи, спиннинг не вызвал восхищения у Василия. Он вытащил пару крупных рыбин, но свое впечатление выразил кратко: «Руками машешь много, а рыбы мало». Для человека, привыкшего к тому, что каждый взмах острогой сопровождался верной добычей, броски спиннинга впустую представлялись лишней тратой времени. Осенью, перед расставанием, я подарил Василию свой спиннинг. Он вежливо поблагодарил, но повесил его на стенку, в качестве сувенира, вряд ли намереваясь использовать в дальнейшем это новшество.
Нередко сопровождая нас в маршруты, Василий поражал меня своим умением ориентироваться как на местности, так и на карте. Оказалось, что раньше топографические карты он видел только мельком, и теперь с большим интересом разглядывал их. Без всяких с моей стороны пояснений он отлично понял назначение горизонталей и других специальных значков. Блестящая зрительная память помогала ему не только опознавать то или иное место на карте, но и обращать внимание на некоторые неточности, допущенные при составлении топографического планшета.
Маршруты все чаще уводили нас в сторону от реки. Мы приближались к основному району исследований — к району сочленения двух громадных куполообразных поднятий земной коры, превосходящих в поперечнике сто километров каждое. Смятые в крутые складки горные породы, дугообразные разломы, цепочки интрузий и полосы вулканитов раскрывали сложную внутреннюю структуру этих поднятий. Изгибы речных долин и крутосклонные хребты, вписывающиеся в общий план дислокаций, помогали расшифровать концентрическую зональность гигантских куполов. К их пересечению приурочена наивысшая точка Сихотэ-Алиня — гора Тардоки-Яни, возвышающаяся на 2078 метров над уровнем моря. Удвоенная внутренняя энергия глубинных магматических очагов вздыбила здесь внешний концентр северного купола — хребет Яко-Яни почти на 2000 метров. Несколько меньшие высоты характерны для южного купола (гора Ягодная — 1602 метра, гора Зегдан — 1300 метров). Интересно, что в этом горном узле берут начало многие крупные реки Северного Сихотэ-Алиня, причем истоки их почти сходятся друг с другом. Здесь соседствуют верховья Анюя и Самарги, Хора, Коппи, Буту.
Теперь мы уходили в многодневные маршруты, а батчики перегоняли лодки вверх по течению Анюя и ожидали нашего возвращения в условленном месте. Я был абсолютно уверен, что в выбранной на карте точке встречи мы найдем наших спутников. И это всегда было так.
Запомнился один маршрут, которым мы пересекали вершину Тардоки-Яни и возвращались к Анюю по долине его левого притока Бомболи. По условиям проходимости маршрут оказался очень тяжелым. На третьи сутки, когда мы, по теоретическим расчетам, должны были уже вернуться в лагерь, мы только успели подняться на горный массив. Правда, за все тяготы подъема были вознаграждены величественным зрелищем панорамы Сихотэ-Алиня, которая открывалась с изъеденной ледниковыми карами главной вершины горной страны. Однако пора двигаться дальше. Спуск оказался не легче, чем подъем. Нужно было торопиться, так как и контрольный срок возвращения уже наступал, и продукты кончались. Особенно болезненно ощущалось отсутствие махорки. Велико же было наше удивление, когда на второй день обратного хода, пробираясь между громадными ледниковыми валунами реки Бомболи, мы почувствовали запах дыма и наконец увидели выходящих из-за деревьев Бого и Василия. К груди у них были привязаны маленькие дымокуры, состоящие из куска коры, покрытого мхом, и тлеющих углей. Такой способ помогал отгонять свирепствующего гнуса, оставляя при этом руки свободными. Радостно улыбаясь, Василий и Бого подошли к нам и прежде всего протянули свои кисеты. Встреча была действительно трогательной. Удэгейцы, прикинув сложность маршрута, отправились нам навстречу, хотя мы об этом и не договаривались.
Завершение наших исследований было омрачена наводнением. Еще накануне мы возвратились из маршрута на гору Яно и переправились на батах через сильно обмелевший Анюй. Остановились на невысокой пяти-семиметровой террасе, ровная площадка которой как будто специально была создана для лагеря. И действительно, как мы поняли из старых зарубок и надписей на затесах деревьев, здесь два года назад базировалась партия Н. Н. Погольского. С Колей Погольским мы были хорошо знакомы и много беседовали перед нашей поездкой на Анюй. Он вспомнил, как их «прижало» наводнение и часть продуктов, сброшенных робинзонам с самолета, попала в воду и была подпорчена, а часть вообще не удалось разыскать в тайге. Теперь же, судя по низкому уровню воды в Анюе, и безоблачному небу, нам такая беда не угрожала. Правда, перед заходом солнца откуда-то с юго-запада начал дуть порывистый ветер и небольшие рваные облака то и дело появлялись в просвете леса над рекой. Я этому не придал значения, а Василию такая «метеообстановка» явно не понравилась. Что-то бурча себе под нос по-удэгейски, он принялся вместе с Бого перетаскивать баты подальше от береговой отмели Анюя. Ночью мы были разбужены глухим и все нарастающим гулом. Выбрались из палаток, и стало ясно: пришла большая вода, она уже плескалась у самого склона террасы. Впотьмах (костер раздувать было некогда) все бросились поднимать лодки повыше, переносить снаряжение. Когда рассвело, мы не могли поверить, что перед нами тот самый Анюй, который еще вчера пенился бесчисленными бурунчиками у выступающих со дна камней и поражал прозрачностью воды. Перед нами мчался свирепый мутный поток, подмывающий берега, обрушивающий и выдергивающий с корнями толстенные лиственницы. Деревья вертелись и двигались в нем как живые, иногда они застревали между особенно крупными каменными глыбами, еще не залитыми водой. Рев потока в таких местах резко усиливался, потом раздавался треск, и сломанное пополам дерево продолжало свой устрашающий бег вниз по течению. Вода прибывала весь день и следующую ночь, ей усердно помогал ненастный дождь, подбрасывающий все новые и новые порции влаги, стекающей ручьями теперь уже прямо со склонов возвышенностей. На третий день, когда мы начали сомневаться в неприступности лагерной террасы, уровень воды в реке стабилизировался. Но мутные волны Анюя, затопившие и прибрежные косы и пойменные террасы, делали реку неприступной. Валуны, до наводнения в изобилии торчавшие из воды, теперь исчезли, только над наиболее крупными из них вода вздымалась горбами.
Работы были уже завершены, но из-за разбушевавшейся стихии мы не могли двинуться в обратный путь. До ближайшего лабаза, который к тому же находился на противоположном берегу, было более тридцати километров, а продукты у нас кончились. Поймать рыбу во взбаламученном Анюе было невозможно. Безрезультатными оказались и охотничьи вылазки Василия. В достатке у нас был только взвар из березового гриба — чаги. Котелок с чагой все время коптился на костре. У Джека живот совсем подвело, и выражение его собачьих глаз говорило о чем-то тоскливом. Настроение у нас тоже было не из веселых. С утра, убедившись, что на Анюе особых перемен за ночь не произошло, и подкрепившись кружкой горячего чагового настоя, мы отправлялись бродить вокруг лагеря в поисках даров природы. Стоял уже сентябрь, и многие лесные ягоды вполне созрели. Один раз мне повезло — я наткнулся на мешок, сброшенный два года назад с самолета для партии Н. Н. Погольского. В мешке оказалась мука, вернее, подобие ее. Толстенная зеленоватая корка заплесневелой и окаменевшей муки предохранила от порчи только внутреннюю часть содержимого. Но и это была большая поддержка. Еще через день вода начала спадать, кое-где обнажились камни, обозначая перекаты. Решили, не дожидаясь, пока река войдет в берега, начать сплав, предварительно нарастив борта у батов корой. Первым оттолкнул свою лодку Василий. Она сразу же стремглав понеслась, обгоняя плывущие стволы деревьев. За ним последовал и наш бат. С берега скорость течения не так ощущается, как здесь. Прибрежные кусты мелькала перед нашим взором, сливаясь в зеленую полосу, как будто мы мчались на экспрессе. Опасность катастрофы при этом сильно возрастала. Только виртуозное владение батчиков кормовыми веслами и безошибочное определение мест, где валуны были едва прикрыты водой, избавляло нас от беды. Наиболее опасным оказался большой каменистый перекат выше устья Бомболи. С замиранием сердца я увидел, как бат Василия на бешеной скорости врезался в кипящую белую пену переката и... исчез из виду. Еще мгновение, и мы влетаем в эту водяную круговерть. Изо всей силы отгребаюсь от проносящихся мимо борта бурунов, что-то ору во все гордо Бого. А тот, тоже неистово работая веслом, кричит мне по-удэгейски, забыв, что я не понимаю его. Неожиданно цепкие объятия переката выпускают нас, и мы как пробка вылетаем на плес. Но опасность еще не миновала. В этом месте воды Бомболи сливаются с Анюйской стремниной, образуя мощный поток, силой бьющий в отвесную скалу правобережья. Однако Бого умело выправляет курс лодки, и мы, проскочив в угрожающей близости от скалы, выходим на относительно спокойный участок реки. Здесь уже покачивается у берега бат Василия. Все начинаем беспричинно смеяться. Впрочем, причина для взрыва веселья есть, и немалая: позади самый опасный участок, дальнейшее плавание особых трудностей не представит.
Через несколько дней мы подплыли к Бире, откуда почти три месяца назад начали маршрут в верховья Анюя. Время, прожитое с удэгейцами, сблизило и сдружило нас, позволило лучше понять и оценить их цельные, бесхитростные натуры. Один раз к нам на базу пришел Василий и, загадочно улыбнувшись, пригласил меня к себе в гости. Причину некоторой таинственности приглашения я понял лишь придя к нему в дом.
— Вот, знакомься с Миону Кимонко, — сказал Василий, показав на сидящего у стола старика-удэгейца. Одет Миону был в длиннополый кафтан, отороченный у воротника и по бортам вышивкой с национальным орнаментом. На голове старика была надета круглая меховая шапочка. Изборожденное морщинами лицо оживляли по-молодому блестевшие глаза. Василий сдержал свое слово. Он еще во время нашего маршрута пообещал познакомить меня с последним шаманом, который, конечно, давно уже не шаман, а живет в колхозе как простой старик.
Это свидание было интересно для меня еще и тем, что очень хотелось проверить свою догадку: не тот ли это Миону Кимонко, камлание которого так красочно. описал в повести «Сквозь тайгу» В. К. Арсеньев?
В начале у нас разговор не клеился, но постепенно, оживившись воспоминаниями, Миону рассказал много интересного. Его память хранила даже мелкие подробности давно минувших лет. Да, он дважды встречался с Арсеньевым и даже работал у него проводником, у него есть и фотография их маршрутной группы, подаренная ему Владимиром Клавдиевичем. Более того, он был хорошо знаком и с Дерсу Узала...
В реальность такой удачи просто не верилось. Я жадно расспрашивал его, а он отвечал. Иногда односложно, а иногда, когда и ему вопрос казался интересным, весьма пространно. Его даже рассердила моя осведомленность о некоторых моментах биографии Дерсу (конечно, почерпнутая из книг Арсеньева).
Миону Кимонко — один из проводников В. К. Арсеньева, хорошо знавший Дерсу Узалу
— Если сам много понимай, зачем спрашивай? — заявил старик и обиженно отвернулся от меня. Но когда я назвал Дерсу гольдом, он вскипел не на шутку:
— Какой гольд, какой гольд! — кричал Миону. — Дерсу удэге! И родители его удэге, и жили они на Сихотэ у моря!
Постепенно я разобрался, что Дерсу, по мнению Миону, мог себя назвать гольдом, чтобы подчеркнуть, что он в какой-то мере говорит на гольдском наречии и по-китайски. Поведал Миону Кимонко и о причине гибели Дерсу Узалы, о чем, видимо, не знал и В. К. Арсеньев. По словам Миону, Дерсу согласился быть проводником каких-то торговцев, якобы собиравшихся путешествовать по Уссури и Сихотэ-Алиню. Но вскоре он понял, что это были контрабандисты, перевозившие опиум через границу. Не желая иметь с ними ничего общего, честный охотник ушел ночью из их лагеря. Контрабандисты, боясь быть разоблаченными, позже выследили и убили Дерсу Узалу. Такова была последняя страница жизни замечательного охотника и следопыта, поведанная мне старым удэгейцем.
Видя, как внимательно я слушаю его повествования, Миону Кимонко уже не метал на меня грозных взглядов, И тут я решился заговорить о прошлой шаманской «работе» старика. В ответ на это он опять насупился:
— Какой шаманство? Никакой шаманство не знай! Нет теперь шамана Миону!
Выручил меня Василий, который знал о моей давнишней мечте — поглядеть самому на обряд камлания. Он что-то долго и горячо втолковывал старику по-удэгейски. Миону отвечал односложно, и, как мне казалось, отрицательно. Уже провожая меня до нашей базы, перед самым домом Василий сказал, что старик согласился, но только после того, как он объяснил ему, какое большое значение для науки будет иметь это «показательное» камлание. За время совместного маршрута Василий неоднократно слышал от нас слово «наука» и убедился в его большой силе. Теперь же применил, его на практике и сразил весомостью непонятного термина Миону. Вот какие парадоксы иногда случаются!
— Однако, старик требует, чтоб ты делал все, что будет он велеть. А еще нужен живой поросенок и бутылка водки, — проинформировал меня Василий.
На следующий день удалось достать все необходимое. Присутствовать при исполнении ритуала согласилось несколько человек, хотя все они и посмеивались над странной затеей геологического начальника. К вечеру, когда косые лучи заходящего солнца высветили длинные тени от деревьев, мы тронулись по едва приметной тропинке из деревни в тайгу. Первым шествовал Миону, за ним Василий, Бого и я. Замыкал шествие незнакомый мне удэгеец, тащивший на веревке небольшого поросенка.
Наконец мы вышли на поляну, густо заросшую высоким папоротником. Миону нацепил на шею круглую медную бляху, отошел немного в сторону и взял в руки бубен. Невнятно произнося нараспев непонятные мне фразы, он начал медленно кружиться вокруг одинокого куста. Движение его постепенно убыстрялось и соответственно чаще и громче звучали бухающие вздохи бубна... Ритмичное покачивание тела старика под аккомпанемент бормотания, перемежающегося с выкриками, действовало завораживающе. Трудно было оторвать взгляд от исполнителя этого импровизированного танца. Не скрою, что на какой-то момент мне стало жутковато. Я оглянулся и, встретив смеющиеся глаза Василия, сам мысленно усмехнулся: «Хорош исследователь! Для него дается представление, максимально приближенное к тому, что было еще несколько десятков лет назад реальностью целой народности, а у него мурашки по спине бегают».
Сумерки быстро сгущались. По тайге неслись глухие монотонные звуки бубна. Незнакомый удэгеец подтащил поросенка к Миону, и тот, выхватив из-под кафтана нож, одним взмахом перерезал животному горло. Струя крови звонко ударила в подставленную миску... Мне показалось, что Миону посмотрел на меня испытующе, но я спокойно стоял, ожидая продолжения, хотя, честно говоря, мне опять стало жутковато. Потом Миону приложился к миске с кровью и сделал изрядный глоток из бутылки. То же самое сделали все присутствующие, включая и меня. Так закончилось это единственное «показательное» камлание, запомнившееся мне на всю жизнь как прикосновение к безвозвратно ушедшему прошлому удэге.
Наконец настало время расставания с Бирой. Василий взялся довезти нас до Троицкого. Вместо Бого и Ладики на другом бату отправились молодые удэгейцы. Теперь я плыл в одной лодке с Василием. Недавнее наводнение разметало многие заломы, и мы двигались быстро и без приключений. Рядом с Василием сидел его сынишка, паренек лет пяти. Вооруженный специально для него сделанным маленьким веслом, он старательно греб, помогая отцу. Временами я перехватывал взгляд Василия, обращенный на сына. В этом взгляде светились любовь и отцовская гордость. Мне вспомнился прежний разговор с Василием, когда он поделился своей мечтой — вырастить сыновей отличными охотниками-промысловиками. И вот они передо мной, первые самостоятельные шаги нового поколения наследников Дерсу. Мальчонка продолжал старательно грести...
Еще мне подумалось, что не менее важно, чем создание династий сталеваров и хлеборобов, сохранение и приумножение династий охотников-промысловиков — людей, умеющих бережно и по-хозяйски обходиться и с животным и с растительным миром, с той природой, неумелое общение с которой наносит ей непоправимый урон.
А по берегам раскинулась в своем зеленом, желтом, оранжевом великолепии осенняя дальневосточная тайга, с которой мы прощались до следующего сезона.
Кто сосчитает зверя
В наших дремучих лесах?
Кто уследит, за птицей
Там, высоко в небесах?
Рыба гуляет в Амуре,
Сколько ее — угадай...
Синие сопки и реки —
Родина всех нанай.
Уже в силу особенностей своей работы геологи чаще, чем представители многих других профессий, встречаются с животным миром в естественных условиях. Вольные или невольные встречи эти неизбежно являются составной частью полевой жизни. Всякого рода ползающая, летающая, прыгающая, бегающая и плавающая живность, иногда мешающая, а иногда и скрашивающая наш быт, непременно присутствует в воспоминаниях об экспедиционных маршрутах. Не будучи зоологами, мы зачастую и не подозреваем о видовой принадлежности тех или иных зверюшек, птиц, рыб, не говоря уже о насекомых. Но не в этом дело. Они воспринимаются как частица всеобъемлющей природы, Как «братья наши меньшие». Быть может, по этой причине среди геологов сравнительно немного «заядлых охотников», да и те в последние годы все чаще меняют ружье на фотообъектив.
В маршруте мы не скрадываем зверя, а «охотимся» за интересными разрезами горных пород и за окаменевшей «живностью», и шум от нашего движения оповещает животных загодя, так что они. обычно успевают скрыться или замаскироваться, наблюдая за нами, а сами оставаясь невидимыми. Исключение составляют, пожалуй, только самые сильные да самые слабые, но многочисленные. Поэтому в геологических рассказах, как нетрудно заметить, чаще всего фигурируют встречи с медведями и воспоминания об отнюдь не мирном сосуществовании с комарами, мошкой и другими двукрылыми кровососами. Но вот что любопытно: иногда, в какой-нибудь особой обстановке и при определенных обстоятельствах, даже об этих насекомых, вездесущих мучителях, начинаешь думать как о чем-то само собой разумеющемся и даже необходимом. Так бывает, когда перелистываешь страницы старого полевого дневника, обильно «инкрустированные» засохшими комарами, или рассказываешь приятелям о великом количестве мошки, слои которой приходилось отдувать из кружки, чтобы напиться чаю.
Никогда не поверил бы, что можно подумать об одном из самых неприятных насекомых — о клеще (которых особенно много в уссурийской тайге и которые являются врагом номер один у геологов) с некоторой симпатией. А ведь такое случилось со мной. Но случилось в Африке, в зоне перехода от саванны к джунглям, где животный мир полон эндемиков, не имеющих ничего общего с нашими российскими таежными обитателями. Вот там, на листке какого-то вьющегося кустарника, однажды я увидел... клеща. Самого настоящего клеща — черного, с красной оторочкой вокруг тельца. Родной брат нашего дальневосточного клеща, да и только. Осторожно стряхнув его на ладонь, я дал ему вволю поползать, а потом посадил обратно на тот же лист. Чем-то родным повеяло от этой встречи, и еще сильнее потянуло домой.
А первое знакомство с тропическими москитами, с этим кошмаром, если судить по описаниям зарубежных путешественников, — оно глубоко разочаровало меня. Невзрачное африканское насекомое не шло ни в какое сравнение с нашим даже самым рядовым комаром, не говоря уже о комарах Ханкайской равнины. Про эти места, изобилующие дичью, В. К. Арсеньев писал как про самые комариные районы. Он вспоминал посещение одной деревушки, все окна в домах которой были с двойными рамами для защиты от комаров. Каково же было удивление путешественника, когда он рассмотрел, что между рамами, почти до половины закрывая их, находятся не опилки, как ему показалось, а кучи засохших, комаров.
Со времени Арсеньева в ханкайских плавнях заметно убавилось и птиц и другой живности, а вот комар чувствует себя здесь неуязвимым, несмотря на все ухищрения техники и прогресса. Вспоминается разговор с пожилым крестьянином из села, стоящего вблизи Ханкайской равнины. У домов дымились дымокуры, к которым жались измученные гнусом домашние животные. Мы стояли с лицами, укрытыми сетками-накомарниками, то и дело похлопывая себя, отгоняя прокусывающих одежду здоровенных рыжих комаров. С нами на улице стоял и беседовал старик-хозяин. На комаров он не обращал ни малейшего внимания, хотя ворот его рубахи был расстегнут, а голова вообще не покрыта. На мой вопрос, как это ему удается уживаться с комарами, он, лукаво улыбнувшись, ответил: «Привычка, милок, привычка! Поначалу было трудно. Лет тридцать. А потом привык».
Ханкайский комар действительно какой-то особый. Он и крупнее других, и не звенит, подлетая к тебе, а бьет с налету, как оса, своим длиннющим «жалом». Однажды мне с товарищем пришлось заночевать на небольшой останцовой возвышенности среди плавней, покрытых камышами, осокой и другими травами. Уже изрядно стемнело. Мы зажгли внутри полога свечу, и тотчас, привлеченные светом, начали слетаться полчища насекомых. Они звенели, гудели, бились крылышками снаружи о полотнища полога, а мы чувствовали себя в полной безопасности и наслаждались полевым уютом. Но стоило мне прислониться плечом к материи полога, как я сразу почувствовал не менее десятка комариных укусов. Сквозь полотнище, образуя живую щетку, просовывалось великое множество носов-хоботков наших старых знакомцев — рыжих ханкайских комаров. Такого видеть мне еще не приходилось. Невольно в голову пришла шутливая мысль: вот если бы с нами был барон Мюнхаузен, он немедленно загнул бы геологическим молотком комариные носы и превратил бы наш полог в летучий дом с мотором в миллион комариных сил.
Шутки шутками, а, как говорится, в поле страшнее комара зверя нет. К каким только ухищрениям ми прибегали полевики, чтобы защититься от гнуса! И «комариная» тема часто занимает почетное место у вечернего костра. Тут уже самому старшему и бывалому принадлежит право утверждать, что он удостоился чести побывать в самых комариных местах. С ним не спорят, но каждый про себя думаем что, наоборот, только ему приходилось встречаться с самым-самым злым комаром...
Конечно, в полевых маршрутах сталкиваешься и с другими, не столь зловредными, а подчас даже красивыми насекомыми. Чего стоят, например, красавцы-пауки, часто попадающиеся в уссурийской тайге. Мне они чем-то напоминают средневековых рыцарей. Крупные, размером с пятикопеечную монету, оранжево-желтые, помеченные крестом на спинке пауки недвижимо висят посреди своих тенет, раскинутых на много метров между деревьями. Паутина их настолько прочна, что требуется некоторое усилие, чтобы разорвать ее.
А что за чудо дальневосточные бабочки! Такого разнообразия их, как в уссурийской тайге, не встретишь, пожалуй, нигде. Особенно красивы ярко расцвеченные парусники и павлиноглазки величиной с доброго воробья.
Или светлячки... Не забуду первой встречи с ними. Поезд, на котором мы переезжали в Южное Приморье, не торопясь двигался по Уссурийско-Ханкайской равнине. Уже стемнело настолько, что неразличимыми стали бесконечные увалы и холмы, обрамляющие хребты Сихотэ-Алиня. На безлюдных в это время станциях поезд стоял долго, потом трогался в путь и опять останавливался. Вот очередной полустанок. Но что это? На платформе по-видимому, множество людей. И все они почему-то курят. В темноте вагонного окна хорошо видно, как огоньки папирос то разгораются, то тускнеют. Многочисленные курильщики находятся в непрерывном движении. Судя по мельканию папиросных огоньков, движение людей весьма странное: они то быстро бегут вдоль вагона, то кружатся на месте. Выйдя на платформу в душную, без малейшего ветерка августовскую ночь, я изумился еще больше. Пустынное пристанционное пространство оказалось заполненным не людьми а тысячами летающих светящихся точек, которые я принял было за папиросные огоньки. Ими оказались светлячки — маленькие жучки со светящимся брюшком. Иногда они собирались в плотное, голубовато-зеленое облако, иногда рассыпались шлейфом подобно фосфоресцирующим снежинкам, а иногда, резко увеличивая скорость полета, казались пулеметной очередью, пущенной трассирующими пулями в ночное небо.
Не обижен Дальний Восток, особенно его южная часть, и пресмыкающимися. Разнообразные ящерицы, тритоны, змеи, черепахи и еще многое ползающее среди камней, и таежных зарослей составляют объект исследования специалистов-зоологов. А для нас это соседи или встречные, иногда любопытные, иногда неприятные, но неизбежные спутники полевой геологической жизни.
Долгое время не мог я побороть неприязненного отношения к змеям. И только с годами стал замечать присущую им грациозность, какое-то особое изящество и красоту. Действительно, если быть беспристрастным, нельзя не залюбоваться громадным (до двух метров длиной), амурским полозом с его гибким мускулистым телом, одинаково хорошо приспособленным для стремительного передвижения как на суше, так и в воде. По-своему хороши и ужи, и даже ядовитые щитомордники. К сожалению, встреча с человеком, в том числе и с нашим братом-геологам, часто оборачивается для них трагедией. А вот о том, чтобы кто-нибудь из полевиков пострадал от змей, я за много лет работы ни разу даже не слышал. Может быть, только опасение быть укушенным толкает самого человека на неспровоцированную агрессию против них? Но скорее всего причина такой людской неприязни в неосведомленности об истинном характере этих пресмыкающихся.
Иногда боязнь змей приводит и к комическим случаям, У нас в партии несколько лет работал шофером Саня Швыров — могучего сложения парень, отлично знающий свое дело, но невезучий в общении с таежной живностью. Особенно неравнодушны были к нему осы и дикие пчелы, которые умудрялись жалить его даже в кабине машины. Экспедиционный рабочий Рудольф, почувствовав такую слабинку нашего шофера, частенько заводил у костра разговоры об опасностях, караулящих человека в тайге, и, в частности, о змеях, забирающихся погреться в спальные мешки. После этого Саня ни разу не влезал в свой спальник, прежде чем не вытряхнет его и не простукает геологическим молотком. А однажды тот же неугомонный Рудольф где-то нашел змеиную шкуру и сложил выползка кольцом на сиденье в кабину автомашины. Последствия оказались совершенно неожиданными. Собираясь скоротать время в кабине, пока мы работали на обнажении, Саня открыл дверцу и... увидел здоровенную змею. С диким криком он бросился в чащу и исчез. Когда мы прибежали к месту происшествия, Сани нигде не было видно. Узнав от раскаявшегося Рудольфа о причине бегства шофера, мы долго, до хрипоты, кричали, звали Саню, уговаривали его вернуться. Невольно вспомнился рассказ Чехова о землемере, который до потери голоса звал с полдороги сбежавшего, запуганного им же возницу. Только вместо «Клим! Климушка!» мы кричали: «Саня, Санюшка!» Вскоре, однако; и Сане представился случай отыграться на Рудольфе.
В Уссури и некоторых крупных реках Приморья водятся мягкотелые черепахи. Для рыбаков они злейшие враги, так как, часто попадая в сети, путают и рвут их. Местное население к этим черепахам относится весьма неприязненно, считая их нечистью. А я, в свое время начитавшись рассказов об изумительном вкусе черепахового супа, мечтал испробовать сие экзотическое блюдо. Наконец, случай представился. После маршрута, в котором с Саней произошел «змеиный шок», мы вернулись на нашу базу в Яковлевку, родное село Рудольфа. И вот здесь у рыбаков мне удалось добыть мягкотелую черепаху. С большим трудом я уговорил хозяйку приготовить мне черепаховый суп. Почему-то никто из нашей партии не выказал ни малейшего желания отведать нового кушанья. А суп был отменный на вкус — нечто среднее между мясом молодого цыпленка и старого рака. К тому же от блюда исходил легкий, неназойливый рыбный запах. Единственное, что огорчало меня — это отсутствие сотрапезников. Как позже выяснилось, Саня принял меры к тому, чтобы я недолго был за столом в одиночестве. Вскоре в дверях появился Рудольф. Я, естественно, пригласил его к столу, а Саня услужливо протянул ложку. Мы оба с аппетитом ели. Рудольф даже обгладывал косточки. И тут Саня не. выдержал:
— А ну, Рудольф, отгадай загадку — из чего супчик сварен?
— Из утки, наверное, — неуверенно ответил Рудольф, и вдруг взгляд его стал подозрительным. Он осмотрелся и, видимо, только сейчас сообразил, что за столом-то едим только мы с ним, а остальные стоят в сторонке и с интересом наблюдают за нами.
— Точно! Из утки! Только черепаховой! — ликующим голосом заявил Саня. Я даже не подозревал, что слово может оказать такое мгновенное воздействие на человека. Рудольф побледнел, зажал рот ладонью и пулей выскочил на крыльцо.
— Не в коня корм. Слабак, а еще про змей толкует, — резюмировал Саня. Он был отомщен. Его счет с Рудольфом стал один — один. (Пусть читатель не судит меня строго за такое «варварское» отношение к охраняемому ныне животному. В те годы мягкотелые черепахи не считались редкостью, в некоторых местах их было довольно много, а рыбаки в самом деле считали их своими врагами.)
О живом мире рек, озер и дальневосточных морей можно было бы говорить бесконечно, но это отдельная тема. Ограничусь несколькими картинками, наиболее запомнившимися мне.
Из рассказов бывалых дальневосточников я еще ни разу сам не закинув удочки, уже знал, что здесь водится самая разнообразная рыба, да еще и самая крупная, самая уловистая и вообще самая-самая... Я жадно впитывал новые сведения, не вступая с рассказчиком в пререкания, пока речь шла об осетрах, калуге и тайменях, но когда перешли к ершам, тут уж терпение мое лопнуло. Чтоб ерш был величиной со щуку?! Подобное даже в рыбацких историях не прощается. К тому же я незадолго перед тем перелистывал прекрасно иллюстрированную старинную книгу Л. П. Сабанеева о рыбах, в которой автор, повествуя о ершах, приводил пример: на коронацию Ивана Грозного откуда-то из-за Урала прислали бочку с живыми, необычно крупными ершами числом сорок штук, общим весом один пуд. С горячностью молодости я бросился в спор и... был посрамлен. На хабаровском городском рынке среди других даров Амура нашелся и ерш. Да какой! Килограмма в три весом! Только много позже я узнал, что это был хотя и родственник нашего ерша, но не близкий — он относится к другому роду (китайских окуней) и даже к другому семейству (серрановых, а не окуневых). Есть у него и иное название — ауха.
Среди громадного разнообразия видов дальневосточной ихтиофауны геологи, пожалуй, наиболее часто встречаются с тайменем. Этот великолепный хищник рыбьего царства (с отменно вкусным мясом) обитает как в материковых, так и в островных реках Дальнего Востока. Вес отдельных экземпляров достигает двадцати — тридцати килограммов. Ловят его самыми разными способами: и на спиннинг, и на жерлицу, и на «мыша». «Мышом» (а не мышью) на Сахалине местные рыболовы называют снасть, состоящую из снабженной крючками пробки, обтянутой ворсистой тканью или шкуркой какого-нибудь грызуна. К прочной леске (или бечевке) груз крепится так, чтобы приманка находилась на плаву. Способ нехитрый, но очень добычливый. Немалое искусство и большая физическая выносливость требуются, чтобы вытянуть на берег тайменя, особенно если он крупный. Стоит допустить даже небольшую слабину в натяжении лески, и таймень либо оборвет, либо перекусит ее. Сколько раз мне приходилось разочарованно смотреть на пустую лесу без блесны и без долгожданной рыбины, крутые бока и широкий лоб которой уже неоднократно показывались из воды. Так обычно расплачивается рыболов, не «выводивший» до конца тайменя.
Особенно крупные таймени водятся в одной из главных рек Сахалина — Тыми. Я неоднократно слышал от тамошних рыболовов рассказ, за достоверность которого не могу поручиться, об одном беспечном рыболове, который забросил своего «мыша» в Тымь и, чтобы не тратить зря время, обвязавшись лесой-бечевой, преспокойно уснул. Тело бедняги нашли через несколько дней в устье Тыми. На «мыша» попался здоровенный таймень, который стащил спящего в воду и все эти дни таскал его тело на бечеве по реке. Говорят, будто вес того хищника превышал тридцать килограммов.
Самый крупный таймень, которого мне посчастливилось поймать на Сахалине, был около двадцати килограммов и длиной более полутора метров. В тот год мы работали на севере острова в бассейне реки Вал, в местах совершенно ненаселенных и бедных дичью, так что такой приварок к рациону отряда был весьма кстати. И еще одно, совершенно неожиданное, применение получила моя добыча. У меня в первом же маршруте раскрошилась подошва сапога — то ли он «пережарился» у костра, то ли был фабричный брак, но положение создалось, критическое. Попытки обвязывать подошву брезентом ни к чему не привели. Багульник и стелющиеся кустарники быстро рвали материю, а нога оставалась босой. И вот я решил испробовать для подошвы шкуру тайменя. Опыт удался блестяще. Толстая тайменья кожа, прикрепленная медной проволокой к остатку подошвы, выдержала целый маршрутный день! Вечером, правда, пришлось заняться «холодным ремонтом» — сменить перетершуюся проволоку. И так почти месяц меня выручала рыбья кожа.
На Северном же Сахалине нам удалось наблюдать интереснейшую картину захода нерестовой рыбы в свой родные речки. Северное побережье острова низменное, нередко с «двойными» берегами. Речки впадают в лагуны, отшнурованные от моря на большой протяжении песчаными косами-пересыпями. Потоки вдоль береговых наносов нередко «отодвигают» устья рек на десятки метров в сторону от того места, где они находились год или два назад. В таких местах осенью можно видеть, как, повинуясь вечному зову продолжения рода, собираются громадные косяки нерестовой рыбы. В зеленоватых сумерках вздымающихся волн хорошо различимы сотни крупных рыбьих тел. Косяк пришел к родному устью, а его нет. Замешательство длится несколько часов. В конце концов, вероятно стараниями косячных разведчиков, устанавливается новое место прохода в пресные воды и живая масса перемещается на исходный рубеж. Вначале в реку устремляются несколько крупных самцов. На предельной скорости они проскакивают приустьевую отмель, добираются до плеса и возвращаются обратно в море. Затем самцы начинают проводить самок в реку. Как истинные рыцари, они всегда готовы принять на себя любой неожиданный удар судьбы. А врагов в это время у красной рыбы особенно много. С суши ей угрожают медведи и другие хищники, подстерегающие на перекатах. Не всегда безгрешен и человек. А в воде полакомиться кетовой и горбушечьей икрой не прочь и красноперка, и мальма, да и другие рыбы. Любопытно, что в это время мальму, или, как ее здесь называют, форель, невозможно поймать ни на какую наживку, кроме икры или чего-нибудь похожего на нее. При виде икринки она «теряет голову». Как-то мне удалось натаскать целую кучу этой рыбы на снасть, на которую не попался бы и последний пескарь. За неимением удочки я использовал согнутую французскую булавку, привязанную к тонкой веревке, а в качестве наживки испробовал спелые брусничные ягоды. Цвет и форма брусничин явно напоминали мальмам лакомую красную икру, и они драчливо бросались за приманкой, хватали ее с налету, выскакивая даже из воды.
Не желают отстать от других и птицы. Крупные чайки и вороны караулят нерестящихся рыб на перекатах и отмелях. Несколько раз я видел, как орланы-белохвосты, тяжело взмахивая громадными крыльями, несли в когтях выхваченную из воды кету или горбушу.
Уж если зашла речь о дальневосточных птицах, то нужно сказать, что далеко не все из них и не всегда участвуют в таком пиршестве. Большинству приходится «честно» зарабатывать себе пропитание, сообразно той экологической нише, в которой живет эта птица. Пернатый мир все еще остается достаточно разнообразным в бассейнах крупных озер. В плавнях озера Ханка еще встречаются разные виды уток, гуси, крохали, журавли, цапли, аисты и кулики. В кустах среди дубовых рощ Южного Приморья нередко можно вспугнуть семейство фазанов. В лесах горных склонов нередки рябчики, глухари, кукушки, дятлы и другие птицы, а вблизи вершин, среди кедрового стланика, обычны пронзительно кричащие кедровки. По скалистым морским берегам Сихотэ-Алиня, Сахалина, Камчатки и. Курил немало птичьих базаров.
Если просто перечислять представителей птичьего мира, получится вроде бы солидный список. При попытках же увидеть эту пернатую живность — сталкиваешься с куда менее утешительной картиной. Стаи почти всех видов птиц в последние годы сильно поредели. Это происходит у нас на глазах. И убедиться в этом можно даже без помощи сравнения с литературными данными полувековой давности, судя по которым изобилие птиц на Дальнем Востоке было просто феноменальным.
Лебедей в пределах материковой части Дальнего Востока мне, например, за многие годы работы не довелось увидеть ни разу. Встретил я эту царственную птицу только на Камчатке, в довольно труднодоступной кальдере вулкана Узон. Громадная плоскодонная чаша кальдеры, окруженная со всех сторон крутыми скалистыми склонами, еще несет следы недавней вулканической катастрофы. Возле нескольких довольно крупных озер поднимаются белыми султанами газовые струи фумарол. Подходя к этим озерам, мы с удивлением увидели крупных белоснежных птиц, которые, заметив нас, стали разгоняться по водной глади озера, помогая себе крыльями. Вот они оторвались от воды и полетели к соседнему озеру. Длинные, горделиво вытянутые шеи, могучие крылья — да ведь это лебеди! Лебеди в кратере! Зрелище было поистине сказочное. Пролетая мимо фумарольных дымков, они напоминали добрых фей, охраняющих вход в подземное царство Вулкана. Но сразу же возникло чувство беспокойства за этих фей. Им не угрожала встреча со злыми волшебниками, а вот от встреч с туристами они не застрахованы. Я имею в виду не организованно проходящие туристские походы, а дикого туриста. Он забирается в самую глухомань и иногда действительно ведет себя по-дикому. Эти «путешественники» обезобразили несколько грифонов в Долине гейзеров, откалывая для «сувениров» куски гейзеритов, нарушили ритм крупнейшего гейзера «Великан», забросав канал его грифона камнями... А что будет, если у таких «любителей природы» в руках случится ружье? По счастью, опасения оказались напрасными. Недавно я узнал от знакомого геолога, что лебеди продолжают гнездиться в Узоне, даже зимуют в незамерзающих, подогреваемых глубинным теплом вулканических озерах.
Все еще дарит нам природа радость мимолетных встреч и с четвероногими обитателями, хотя и они не могут похвалиться увеличением своего поголовья. Расширяются сферы влияния стремительно растущих городов, поселков, деревень. Через тайгу прокладываются новые дороги. В самые дебри, раньше почти не посещавшиеся человеком, вгрызаются делянки леспромхозов, все более и более сужая ареалы обитания зверей. Конечно, это неизбежно, поскольку технический прогресс непременно ведет к издержкам во владениях природы. Чтобы разумно сбалансировать техническую экспансию, принимаются законы об охране окружающей среды, расширяется сеть заповедников и заказников. И все-таки этого недостаточно. Нужно, чтобы каждый, кому довелось соприкоснуться с природой в ее нетронутых уголках, помнил бы, что она, к сожалению, беззащитна перед человеком. Нужно, чтобы человек чувствовал себя не «царем природы», а ее частью или уж, по крайней мере, ее гостем. Но гостем разумным и совестливым, а не бесшабашным гулякой и временщиком, не бездумным разрушителем и истребителем живого.
На память пришел случай в маршруте. Мы с коллектором шли через кедровую рощу. По стволам деревьев, недовольно цокая, то там, то здесь мелькали рыжими огоньками беки. Эти милые создания, не менее доверчивые и любопытные, чем бурундуки, пытались, наверное, дознаться, зачем мы здесь гуляем, и сердились, не находя ответа на свой вопрос. Неожиданно грохнул выстрел. Я обернулся и увидел, что коллектор с ружьем в руке стоит над убитой им белкой.
— Зачем ты это сделал? Бессмысленное истребление живого не менее отвратительно, чем подлость, чем убийство из-за угла!
Парень молчал, но но его расстроенному побледневшему лицу было видно, что и сам он не рад случившемуся. Да и выстрелил-то он, видимо, просто так, не думая, только потому, что у него было ружье.
— Теперь вырой ямку и похорони белку, — жестко сказал я.
Коллектор умоляюще взглянул на меня, но я промолчал. Он взял трясущимися руками окровавленный пушистый комочек и закопал под корнями дерева. Тайга угрюмо молчала. Рыжих беличьих огоньков уже нигде не было видно. До конца полевого сезона этот парнишка не сделал больше ни одного выстрела.
Встреча с любыми животными в их естественной среде обитания всегда представляется событием значительным, будь то еж или кабан, кабарга или сохатый. Но особенно острые ощущения остаются после встречи с крупными хищниками. Таких встреч и ждешь, и побаиваешься их. Ждешь потому, что обидно, если целый сезон проходил, да так никого, кроме рябчика или лося, и не увидел. А побаиваешься потому, что хищник есть хищник: мало ли что ему в голову взбредет.
Думаю, что ни одна экспедиция в уссурийской тайге не обходится без рассказов о тиграх. Но увидеть этого могучего и осторожного зверя доводилось не многим. Еще до начала работы на Дальнем Востоке я зашел в зоопарк, чтобы взглянуть на эту грозную кошку. В клетках, неподалеку друг от друга, помещались уссурийский и бенгальский тигры. Нельзя было не заметить, насколько крупнее и представительнее был наш дальневосточный невольник по сравнению с выходцем из Индостана,
Мне почему-то казалось, что я обязательно должен встретиться с тигром. И предчувствия не обманули. Это случилось на второй год моей дальневосточной биографии.
Вместе со студентом-практикантом Осиком Рейниным (теперь Иосифом Викторовичем) мы вели маршрут на самом юге Приморского края, в бассейне реки Амба. Недавно этот район объявлен заповедником леопардов и красных волков. Тогда же здесь была совершенно ненаселенная и, конечно, никем не охраняемая территория. Уже в конце первого дня маршрута нам, вернее Осику, довелось столкнуться с леопардом. Я сидел у подножия склона долины и описывал обнажение, а Осика попросил посмотреть, что делается выше по склону. Он ушел с геологическим молотком, оставив свое ружье у обнажения. Ружье это, купленное по случаю, имело невероятно длинный ствол и замысловатые курки. Оно отличалось не только своими размерами и почтенным возрастом, но и непомерной тяжестью, за что получило, прозвище «фузея».
Не успел я углубиться в записи, как вверху раздался треск кустов и посыпались камни. Я вскочил на ноги и едва успел увернуться от кубарем скатившегося Осика. Первым делом он схватился за фузею и свистящим шепотом выдохнул:
— Там зверь на дереве, леопард!
Весь его облик, да и способ возвращения подтверждали справедливость сказанного. Поднявшись почти до конца склона, Осик ухватился за выступающий корень дерева, чтобы преодолеть оставшиеся метры подъема, поднял голову кверху и на мгновение оцепенел: распластавшись на толстой ветке дерева, на него в упор глядел желтоглазый крупный зверь с пятнистой шкурой. Преследовать хищника, как нетрудно догадаться, мы не стали, а, удвоив внимание, продолжали свой маршрут. Колючие кустарники «держи-дерева» не давали возможности показать всю резвость наших молодых ног. Наконец мы наткнулись на довольно хорошо проторенную тропку, совпадающую с азимутом маршрута. Мы облегченно вздохнули и отправились по ней. Это была звериная тропа, проложенная, как мы вначале подумали, пятнистыми оленями или сохатыми куда-нибудь к водопою. Но вот на влажной земле, свободной от травы, отчетливо отпечатались два округлых следа, похожих на кошачьи, только во много раз крупнее. Опять леопард! И совсем недавно прошел в том же направлении, куда нужно идти и нам. Перестраиваем порядок движения: впереди фузея, за которую держится Осик, а затем я. Долго так не пройдешь. Мы постепенно успокаиваемся и закуриваем, забросив фузею за плечо. Вот выходим на небольшую поляну, совершенно пустынную, если не считать порхающих бабочек да басовито гудящих шмелей. Неожиданно я вижу оранжево-желтую молнию. В каких-нибудь десяти метрах от нас появился громадный тигр и совершенно бесшумно, но стремительно, тремя гигантскими прыжками, пересек открытое пространство и очутился в чаще позади нас. На поляне опять было все по-прежнему. Порхали бабочки, гудели шмели: эка невидаль — тигр! Мы же думали несколько иначе. Долго и напряженно вслушивались, всматривались, но все безрезультатно. Вспомнили, что тигры любят ходить вслед за охотниками... Еще раз перестроили наши ряды и двинулись дальше. Только теперь впереди шел я, а фузея сзади. В пойме реки тропа пропала. Пришлось идти по азимуту сквозь высокие и густые камыши. Раздвигая перед собой обеими руками травянистые заросли, я начал вдруг сомневаться — а зачем это тигру идти сзади, может быть, ему любопытно взглянуть на двух геологов и спереди? И я отчетливо представил, как выглядит клыкастая пасть полосатого красавца, разглядывающего меня из камышей. Теперь я даже пожалел, что не являюсь хозяином фузеи. И еще пожалел, что не было с нами собаки. Еще В. К. Арсеньев писал, что собаки, даже не видя тигра, отлично чувствуют его присутствие и начинают жаться к людям.
В справедливости слов неутомимого исследователя Дальнего Востока я убедился много позже, работая в бассейне Анюя на Северном Сихотэ-Алине. В одну из ночевок я заметил, как необычно вел себя Джек — крупная овчарка, привыкшая уже к тайге и не боявшаяся встречи даже с медведем. Джек ворчал, шерсть у него на загривке поднималась дыбом, глядел он куда-то в сторону от костра и потихоньку пятился ближе к нам, к палаткам.
— Однако, тигр ходит рядом, — беспокойно сказал пожилой рабочий-удэгеец. Мы подбросили сушняка в костер. Пламя раздвинуло ближнее пространство. За стройными стволами кедров, по которым пробегали блики огня, темнота сгустилась еще больше. Джек все не мог успокоиться. Выстрелили из ружья. Эхо выстрела, постепенно замирая вдали, прокатилось по ночной тайге. Спать никому не хотелось, и разговор, естественно, зашел о тиграх. Удэгеец рассказал, что теперь на Анюе тигров стало совсем мало, а вот очень, давно, когда он еще был мальчишкой, они заходили даже в стойбище, пользуясь отсутствием ушедших на охоту мужчин, ловили собак. Собаки для них любимое лакомство. Так вот почему Джек так дрожал, почуяв близость страшного зверя! Не знаю, в каких недрах собачьего существа сохранилась информация о грядущей опасности, но то, что это была смертельная для него опасность, Джек знал точно. Не голос ли предков просыпается во всех собаках, когда они со злобным лаем бросаются на маленьких беззащитных домашних кошек? Не пытаются ли они «отомстить» за своих диких пращуров, беспощадно уничтожавшихся в доисторические времена громадными полосатыми кошками?
Лет пятнадцать назад мне в последний раз удалось увидеть тигра и даже выдернуть у него ус (знаменитый тигровый ус!). Эта история настолько необычна, что стоит о ней рассказать особо.
Мы работали в районе горы Облачной — одной из наиболее высоких вершин Южного Сихотэ-Алиня. В тот год снег в горах выпал очень рано, и мы заторопились вернуться на базу в полузаброшенный поселок, некогда построенный геологоразведчиками. Теперь там размещалась метеостанция «Березняки», жила семья лесника Трофима да на дальнем конце поселка в крепком домике обитали старик со старухой. Он когда-то работал в круглогодичной геологической экспедиции конюхом, а после завершения работ не захотел уйти со всеми из тайги и остался в полюбившемся ему месте. Коренастый, среднего роста, с обвисшими усами, он напоминал своим обликом Тараса Бульбу. Говорил чуть нараспев, мешая русские и украинские слова.
Осенью сумерки наступают быстро. И старик со старухой, экономя керосин, рано ложились спать. Так было и в этот раз. Однако ночью старик был разбужен непонятным шумом и какой-то возней в сенях. Надев, на босу ногу валенки, он открыл дверь. Шум и возня стали отчетливее. Протянув руку, он нащупал шерсть своей собаки и еще какого-то крупного зверя. Дед не растерялся. Быстро разыскал толстую железную кочергу и впотьмах (свет зажигать было некогда) бросился на выручку псу. Несколько ударов кочергой — и все стихло. Сон как рукой сняло, и дед, даже не рассматривая свой трофей, направился в другой конец поселка к леснику.
— Трохим, Трохим, подывись, яку зверину я зробив! — приглашал дед лесника. Но тому не хотелось ночью дивиться на дедовы подвиги. И только после того, как дед убедил, что в сенях его избы волк, да еще, может, и живой, лесник отправился с ним, прихватив на всякий случай ружье. Сквозь неплотно прикрытую дверь сеней пробивалась полоска света. Это бабка с зажженной лампой в руке осматривала место происшествия. Когда мужчины отворили дверь, то невольно отпрянули назад: почти целиком заполнив сенцы своим телом, лежал тигр с перекушенной собакой в пасти. Мужчин привел в себя насмешливый голос бабки:
— Куда ж вы побеглы! Тигра-то дохва!
Было от чего растеряться. Дед и сам долго не мог поверить, что это он «зробив», да еще впотьмах, такого зверя. Утром по следам на снегу восстановили всю картину ночной трагедии. Голодный тигр, видимо, привлеченный хрюканьем поросенка, подобрался ночью к поселку и пытался прогрызть дверь в хлев. Ему помешала дедова собачонка. Полосатый хищник, оставив неподатливое дерево хлева, бросился на более легкую добычу. Собачонка, спасаясь от погони, забилась в открытые сени дома, где и была настигнута зверем. Остальное читателю уже известно.
Старик с удовольствием показывал тушу тигра, которого он нечаянно «зробив»
Этому происшествию в «Тихоокеанской звезде» было посвящено три строчки. А у меня дома, как воспоминание о нем, хранится тигровый ус. Гибкий, белый, похожий на толстую полиэтиленовую жилку, но все же самый доподлинный ус уссурийского тигра.
Говоря о животном мире Дальнего Востока, невозможно не вспомнить про медведей. Ни одна геологическая быль не обходится без них. Конечно, медведи не так многочисленны, как комары, но из-за своей силы, делающей осторожность ненужной, и, наверное, из-за врожденного любопытства, заставляющего их совать свой черный, нос туда, где им вроде бы и делать нечего, и в том числе в места, часто посещаемые человеком, встречи с ними отнюдь не редкость.
Мой первый дальневосточный медведь ожидал «свидания» со мной, сидя на дереве недалеко от деревни Семеновки (ныне в черте города Арсеньева). Я шел с пареньком-рабочим по сплошь залесенной холмистой местности. Уже давно нам не попадалось ни одного обнажения горных пород. Вершины и склоны холмов затянуты мощным почвенным покровом, на поверхности — ни единого камешка. Вот мы вышли на большую поляну с одиноко стоящим посреди нее деревом. Наконец-то между корней дерева я нашел порядочный каменный обломок. Беру его в руки и пытаюсь геологическим молотком оббить выветрелые края. Ударил раз, другой, третий — камень не поддается, но зато в ветвях дерева возникает непонятный треск и к моим ногам шлепается что-то темное и тяжелое. Медведь! Небольшой черный медведь, ростом с годовалого теленка, занимавшийся какими-то своими медвежьими делами в кроне дерева, не выдержал, видно, устрашающего звука геологического молотка и рухнул вниз. С минуту мы с ним, не двигаясь, оторопело глядели друг на друга. На этот раз первым не выдержал я и изо всей силы запустил в бедного медведя камнем, так и не успев рассмотреть, какая же у меня в руках была горная порода. Мишка, конечно, бросился в одну сторону, а я в другую.
В «медвежьих» историях привлекательны не только сами факты встреч с животными, но и умение рассказчика вложить в них свое ощущение, украсить повествование юмористическими деталями (которые в моменты таких встреч, как правило, не замечались).
Запомнился мне рассказ рабочего-шлиховальщика одной из партий, работавших в Южном Приморье. Этот парень, по-видимому, уже не единожды излагал свою историю, но она настолько забавляла геологов, что они охотно слушали ее и в каждый последующий раз. Не могли отказаться от такого удовольствия и мы, впервые внимавшие интересному рассказчику. Усевшись поудобнее у костра, он начал:
— В самом начале сезона отправился я шлиховать один ключик, километрах в трех от лагеря, промывать, значит, песочек на лоточке. Взял свой инструмент — лопату да лоток — и отправился. Дело привычное, погода отличная и настроение тоже. Иду вдоль речки, а она петляет да петляет. Дай, думаю, срежу уголок через луговину, И пошел напрямик. А трава в том месте высокая, кругом цветки, бабочки порхают. Курорт, да и только! Вдруг гляжу, вроде собачонка на лугу копошится. А с собачьим племенем я всегда дружбу водил. Вот и стал я ее подзывать. И Шариком, и Жучкой кликал, и подсвистывал. Наконец сообразила псина, потрусила ко мне. Я уже и лепешки кусок ей приготовил. Для первого знакомства, значит. Вдвоем-то в маршруте веселее. Только смотрю, не одна, а две собачонки ко мне катят, но какие-то странные. Чем ближе они, тем меньше на собак походят. Мать честная! Да ведь это медвежата! Что же делать? Попробовал объяснить им, что, мол, ошибочка получилась, не их звал. Да куда там! По молодости ничего не понимают, крутятся возле меня, ворчат, за сапог хватить норовят. Кинул им лепешку. Понюхали, а есть не стали. Тут уж и я осерчал. Если и лепешка вам ни к чему, кыш отсюда! Некогда мне с детским садом, возиться. Есть у меня дела поважнее: нужно минеральные ресурсы разведывать. А вас, небось, мамаша ищет. Кыш! И подтолкнул одного косолапика под зад. Легонько так подтолкнул. А он вдруг как расхнычется. Писк поднял на всю округу. Ну, думаю, хватит лекции читать, пора сматываться. Без меня воспитатели найдутся. И точно: гляжу — от леса галопом большая медведица скачет. Рявкнула что-то на ходу — и моих пацанов как ветром сдуло. Припустил и я в другую сторону. Да разве убежишь от такого спринтера! А место открытое. Только одна березка поблизости стоит. В один миг взлетел я по ее гладкому стволу, ухватился за верхние ветки, а они гнутся, дрожат, того и гляди обломятся. Вот такая уха получилась! А медведица все успокоиться не может, Вокруг березки мечется и ревет, да так выразительно, что мурашки по спине бегают. Попался ей под ноги мой лоток. Хрусть — только щепки от него полетели. Погорел мой производственный план. Запасных лотков-то в партии не осталось. А медвежья мама малость душу отвела и вроде поспокойнее стала. Не понравилось мне только, что она поднялась на задние лапы, как-то нехорошо посмотрела на меня и двинулась к березке. Тут уж пришлось пожертвовать остатками казенного имущества. Начал я поджигать листки из пикетажки да вниз бросать их. Не по вкусу пришелся лесной хозяйке дымный запах цивилизации. Медведица для порядку еще немного побродила да и подалась в чащу. А я еще с час сидел на березке, пока не одеревенел вконец. Сполз потом вниз, перевел дух и в бессилии облокотился на свою спасительницу. А березка вдруг треснула, вздрогнула и... самым натуральным образом сломалась. Подгнил ее ствол у основания, а держалась-то она, видно, только на энтузиазме. И когда березка рухнула на землю, тут уж я перетрусил по-настоящему. Вот такая уха! — заключил свою повесть рассказчик..
В разных районах Дальнего Востока Живут довольно разные и по виду и по характеру медведи. Мне кажется, что топтыгины Сихотэ-Алиня и Приморья (и бурые и черные) наиболее любопытны и общительны. Сахалинские медведи — заядлые рыболовы, довольно безразличные к человеку. Если ты наткнешься на такого «рыбака», стоящего на страже нерестовой рыбы где-нибудь около переката мелководной речушки, он только недовольно бросит на тебя взгляд через мохнатое плечо и опять неотрывно будет следить за водой, всем своим видом показывая, что на пустяки ему отвлекаться некогда.
Медведи Северо-Востока в большинстве серьезные и какие-то угрюмые. Под стать суровым сопкам и хребтам этого края.
Медведи Камчатки — очень крупные звери. Они крупнее и представительнее даже североамериканского серого гризли, хотя и уступают большому аляскинскому бурому медведю. Высота этих камчадалов, вставших на дыбы, более трех метров, а вес переваливает за полтонны. Но, как и большинство животных-гигантов, они довольно миролюбивы. Подтверждением этому может служить хотя бы такой случай.
Один камчатский геолог, пробираясь по тайге, перелез через большую валежину и спрыгнул на... спящего по другую сторону ствола медведя. От неожиданности геолог отпрянул назад и упал, перевесившись через злосчастную колоду. В воздухе болтались его ноги, обутые в резиновые сапоги. А медведь? Он рявкнул, вскочил и, спросонья откусив каблук у сапога геолога, бросился в сторону. Заметьте: только каблук и ничего более! Никаких выяснений отношений, хотя повод для этого был подходящий.
Из случаев личного «общения» с камчатскими медведями больше всего запомнились встречи с ними во время маршрута в Долину гейзеров. В том маршруте со мной были коллектор Володя Авдюничев и Андрей Журавлев — главный технолог морского порта города Находки, Моряк попал в нашу группу случайно. Андрей только что перегнал в Петропавловск из Находки большой плавучий док. Событие это было достаточно выдающееся. Громоздкое сооружение из железа и бетона, совсем не приспособленное для дальнего плавания, впервые было успешно отбуксировано на две с половиной тысячи километров через два моря и порядочную часть океана. Отказать в компании такому человеку, к тому же страстному туристу, я не мог. И Андрей оказался «приданным» к нашей маршрутной группе. Коллектор Володя, впервые попавший на Камчатку, не уставал восхищаться красотами и экзотикой природы этого заповедника вулканов. Шли мы по звериной стропе, протоптанной, судя по следам, в основном медведями. Однако увидели их только спустившись в кальдеру вулкана Узон. На громадном плоском днище кальдеры, окруженном амфитеатром скалистых склонов, паслись, точно лошади на лугу, медведи. Группами и поодиночке они лакомилась спелой черникой. Володе хотелось сфотографировать зверей, но они были все-таки далековато и кадры пропали бы впустую. Все же он уговорил меня отдать ему фотоаппарат, чтобы он смог сделать снимок, как только зверь окажется вблизи. Такая возможность появилась через несколько дней. Мы, закончив рабочую часть маршрута, поднялись до крутому склону Долины гейзеров, выбрались на лавовое плато и взяли азимут на берег моря. Было пасмурное холодное утро, то и дело принимался моросить мелкий дождик. В высокой траве мы быстро промокли до последней нитки. Шли гуськом, молча, лишь иногда сменяя головного: впереди идущему было мокрее и холоднее других, так что временами он отправлялся в хвост колонны «обсохнуть», уступая свое место товарищу. И вот в один из моментов, когда я замыкал шествие, до моего слуха отчетливо донеслись какие-то ритмично повторяющиеся шипящие звуки, напоминающие шаркание намокшей брезентовой одежды. Но кто же может идти сзади, догоняя вас, если я замыкающий? Я повернулся назад и замер. Настигая нас громадными прыжками, мчался здоровенный медведь.
— Медведь! Стойте! — крикнул я, не отрывая взгляда от стремительно приближавшегося зверя.
— Не медведь, а медвежонок, — послышался радостный голос Володи.
— Сам ты медвежонок, — откликнулся Андрей, — это пестун, да к тому же и порядочный!
Недоумевая по поводу неуместных словопрений, я взглянул на спутников и убедился, что смотрят они в разные сторону и совсем не туда, куда надо. Оказалось, что каждый из нас почти одновременно увидел «своего» медведя: Володя — медвежонка, Андрей — пестуна, а я — матерую медведицу. Из-за ненастной погоды звери не учуяли нас, и мы незамеченными вторглись в самую середину завтракающего семейства. Положение, особенно если у мамы-медведицы окажется сварливый характер, могло стать серьезным.
Но размышлять особенно было некогда. Еще несколько прыжков, и медведица вздыбилась веред нами, издавая громкое отрывистое рычание. Ее могучее тело как глыба нависло над нами. Из раскрытой пасти зловеще оскалились длиннющие клыки. Она была так близко, что ощущалось ее горячее дыхание. Мы, сбившись в кучу, быстро оценили. обстановку и приняли «аварийный» план. Оружие наше явно не соответствовало силам противника: у Андрея одностволка, заряженная бекасинником, у Володи — сигнальная ракета, у меня — нож. Решили вести только оборонительные действия, не трогаясь при этом с места. В случае нападения медведицы Володя должен был выпалить из ракетницы, Андрей — в упор выстрелить ей в ухо, а я — вспороть брюхо. Медведица, в свою очередь, тоже, наверное, отдавала указания. По крайней мере, после ее очередного рявканья пестун бросился к медвежонку и погнал его в сторону, награждая младшего братца увесистыми шлепками, Такая передислокация благотворно повлияла на настроение матери семейства. Она как-то даже расслабилась и, хотя и продолжала стоять на задних лапах, прислонилась к корявому стволу низкорослой каменной березы. И я позволил себе закурить, не отрывая взгляда от медведицы, и начал машинально пускать дым в ее сторону. Очнулся я, когда огонек сигареты обжег мне пальцы. Всем стало ясно, что инцидент близился к завершению. Наконец медведица опустилась на четвереньки и, еще раз что-то проворчав себе под нос, не спеша и не оглядываясь скрылась в кустарника. Продолжили и мы свой путь. Про фотоаппарат, висевший у него на шее, Володя вспомнил только часа через два.
И еще хочется рассказать об одной встрече с камчатским медведем, но в совершенно другой обстановке.
Такие идиллии почти всегда заканчиваются трагически для зверя...
На базе одной крупной круглогодично работающей геологической партии нам показали медвежонка, подобранного в тайге. Он уже давно жил в партии, постепенно рос и, не имея толкового воспитателя, который бы приучил его к порядку, начал «шкодить» в непривычной для него обстановке. Пришлось посадить зверюшку на цепь. От этого характер медведя стал еще хуже. Не помогло даже общение с детишками геологов, которые прибегали иногда поиграть с мишкой. Потом мне передавали, что этот медведь с трудом перезимовал, стал злобным и опасным для окружающих, и, как следовало ожидать, жизнь его оборвалась трагически. К вольной таежной жизни он оказался неприспособленным, а среди людей, занятых своими делами, ему тоже не оказалось места. Вот такое необдуманное вмешательство в живую природу, даже, казалось бы, предпринятое с добрыми намерениями, может привести к плачевным результатам.
Теперь уже всем ясно, что природа, несмотря на видимую пышность, богатство и многообразие своих живых форм и проявлений, отнюдь не всемогуща в самопроизводстве. Ее «живой инвентарь» весьма чувствителен к внешним воздействиям. Особенно уязвим он, когда попадает под мощный пресс человеческой деятельности. И если хотим мы, чтобы наши дети и внуки могли испытать счастье общения с зайцами, лисицами, белками, медведями в естественной природной среде, а не в зоопарке, как это уже произошло во многих зарубежных странах, каждый должен помнить об охране и защите братьев наших меньших.
Шел первый месяц Великой Отечественной войны.
Группа выпускников ленинградских вузов была направлена военкоматом для ускоренного обучения в одно из военных училищ. Среди них были люди самых разных специальностей: лесник Всеволод Александрович Розенберг, историк Григорий Федорович Орех, композиторы Георгий Васильевич Свиридов и Вадим Николаевич Салманов, один скрипач, несколько филологов... Всего — целый взвод. Я в этом взводе представлял профессию географа.
Через месяц училище эвакуировали в Башкирию, в город Бирск. В конце 1941 года состоялся ускоренный выпуск курсантов. Лейтенанты В. А. Розенберг и я были направлены в Действующую армию в разные воинские части. Встретились мы только через 14 лет.
Вот как это было. Летом, 1955 года я делал доклад на заседании Дальневосточного филиала АН СССР о результатах геоморфологических исследований в Приморском крае. По окончании заседания ко мне подошел бородатый коренастый человек в очках с очень знакомыми глазами и улыбкой. Сомнений не было: передо мной стоял Всеволод Розенберг.
Миг трогательной встречи. Воспоминания о друзьях военных лет, рассказы о послевоенных путешествиях...
Оказалось, что войну В. А. Розенберг окончил в Маньчжурии. Демобилизовавшись, начал работать в Дальневосточном филиале. За прошедшие годы он изучил леса многих районов Дальнего Востока.
И у меня за плечами было уже десять лет путешествий по Хабаровскому и Приморскому краям. Сразу после войны я начал работать во Всесоюзном научно-исследовательском геологическом институте в Ленинграде.
В разговорах родилась идея проведения совместных исследований в одном из наименее изученных районов Сихотэ-Алиня. Было решено летом 1956 года заняться исследованиями геоморфологии и лесов бассейнов рек Самарги (восточный склон) и Анюя (западный склон). Это действительно были крайне слабо освещенные в литературе районы севера Приморского и юга Хабаровского краев.
Прежде всего пришлось задуматься над направлением маршрута.
Откуда начать путешествие — от долины Амура или со стороны Японского моря?
Если бы мы начали пересечение Сихотэ-Алиня с запада, нам предстоял бы очень медленный и утомительный подъем на батах по бурной, порожистой реке Анюю. Опытные удэгейцы тратят на этот путь около месяца, да и то при условии хорошей погоды.
Часто проходящие над Сихотэ-Алинем тайфуны, вызывающие затяжные дожди, а нередко и катастрофические наводнения, могли сделать наше путешествие еще продолжительнее.
Оставался другой вариант: от Владивостока до Самарги пароходом, вверх по реке на батах, перевал, далее вниз по Анюю до Амура. Было ясно, что и этот путь сулит множество трудностей и неожиданностей. Как преодолеть перевал? Где достать бат для сплава по Анюю? К сожалению, никто из местных жителей долины Самарги никогда не плавал по Анюю и опытного проводника по избранному маршруту найти было нельзя.
Приходилось полагаться на топографические карты да на свои навыки, полученные за многие годы работы в горах Дальнего Востока. Направление, которым нам предстояло пересечь Сихотэ-Алинь, было необычным и поэтому особенно заманчивым.
Как выяснилось позднее, мы оказались совершенно правы, забраковав западный вариант. Начав путешествие у берегов Японского моря, наш отряд с большими трудностями проделал шестисоткилометровый путь и благополучно завершил его на Амуре. Маршрут проходил совсем не так, как мы предполагали сидя во Владивостоке.
В данном очерке сделана попытка описать самые важные и интересные моменты нашего путешествия. Будучи геологом, я, естественно, обращал внимание главным образом, на особенности рельефа и геологического строения. Некоторые сведения о растительности были почерпнуты из бесед с моими спутниками — прекрасными знатоками флоры Сихотэ-Алиня.
Общение с нашими замечательными проводниками-удэгейцами раскрыло много трудноуловимых явлений в жизни тайги, обогатило нас новыми навыками работы на горных реках. Глубоко убежден: опытом этих лесных людей должен пользоваться каждый, кто совершает путешествия по безграничным просторам Дальнего Востока.
Плавание от Владивостока до Самарги не было продолжительным. Сразу же по прибытии мы принялись за организацию базы и подготовку к путешествию. Между делом с интересом знакомились с жизнью поселка.
Население Самарги объединено в два колхоза: «Сихотэ-Алинский колхозник» и «Самаргарыба». Удэгейцы работают в первом из них. Основное занятие — охота и рыбная ловля. Как рассказали нам местные жители, в бассейне Самарги много соболя, выдры, норки. Часто встречаются медведи и сохатые, изредка изюбры. Удэгейские охотники зимой надолго уходят в тайгу и возвращаются с богатыми трофеями.
На лето все население поселка Агзу, расположенного в среднем течении Самарги, спускается на долбленых лодках-батах к морю и занимается ловлей рыбы. Раньше удэгейцы редко выходили из таежных районов. Это были настоящие лесные люди, жизнь которых самым тесным образом была связана с берегами рек. Реки служили им источником пропитания, по ним на своих легких лодках они пробирались в самые глухие участки тайги. Во время путешествия мы не раз убеждались что удэгейцы лучше всего приспособлены к жизни на берегах рек, они не любят ходить на водоразделы.
Теперь интересы местного населения значительно расширились. Многие надолго отправляются в мора на рыбный промысел, есть тут хорошие плотники и другие специалисты.
Близость моря наложила отпечаток на весь здешний ландшафт. Общий его облик суровый, неприветливый. Губительно действуют на растительность затяжные северо-восточные ветры, с которыми связана холодная и дождливая погода.
Вдоль берега тянутся многокилометровые галечниковые валы. К морю они спускаются пологим пляжем, а со стороны прибрежной равнины ограничены крутым и коротким склоном.
Местные жители рассказали нам, что в результате осенних штормов устье реки Самарги нередко оказывается запертым морскими наносами. Река ищет нового выхода к морю и образует новое устье, иногда удаленное от прежнего на большое расстояние. То же самое происходит и со многими другими реками, впадающими в Японское и Охотское моря.
Сила осенних штормов часто огромна. С изумлением смотришь на большой рыболовецкий катер, выброшенный волнами на гребень берегового вала.
За валами к северу и югу от нижнего отрезка долины Самарги расположена обширная прибрежно-морская равнина. Раньше она была покрыта высокоствольным лиственничным лесом, от которого теперь сохранились местами только пни. Лес был вырублен местным населением на хозяйственные нужды.
Лишь у самых сопок, окружающих равнину, кое-где сохранились отдельные крупные экземпляры лиственниц с характерными ветровыми кронами: ветви изогнуты к юго-западу, наветренная сторона стволов почти голая.
Повсюду на поверхности равнины видны следы блуждания устья Самарги в виде сухих русел и стариц. Сама равнина параллельно морю пересечена широкими вытянутыми повышениями — древними береговыми валами, размытыми и перевеянными.
Не вызывает никакого сомнения, что в прошлом на месте равнины существовал залив Японского моря, в который Самарга выносила продукты разрушения горных гряд. Прибойные и штормовые волны перемыли осадки и образовали серию береговых валов. Постепенно отступая, море породило эту равнину.
С помощью бурения здесь было бы нетрудно найти горизонтально-слоистые морские глины, переполненные диатомовыми водорослями, живущими только в морской воде. Такие микроорганизмы были обнаружены нами в сходных условиях в устье реки Тетюхе. В других районах побережья на некоторой глубине от поверхности находили раковины морских моллюсков
Очевидно, еще совсем недавно, всего несколько тысяч лет тому назад, Японское море проникало в сушу значительно дальше, чем теперь, оно образовывало в устьях рек заливы, и волны разбивались у подножий прилежащих сопок. В этих местах сохранились обрывы, возникшие под ударами волн. Кое-где они успели разрушиться, поросли кустарниками и деревьями, но все же следы деятельности моря видны достаточно хорошо.
Как давно отступило море от древних береговых обрывов? Ответить на этот вопрос помогает археология. На западном побережье Амурского залива известно много стоянок неолитического человека в виде так называемых раковинных куч. В большинстве случаев такие скопления раковин найдены на значительном удалении от моря, у самого подножия древних береговых обрывов. Вместе с этими остатками съедобных моллюсков встречаются многочисленные каменные орудия (наконечники стрел, топоры, орудия рыболовства и т. п.), подтверждающие, что образование раковинных куч связано с деятельностью первобытного человека.
Возраст неолитических памятников определяется в этих районах в 3—4 тысячи лет, примерно такими же цифрами можно датировать и время, когда началось образование прибрежных равнин. Но, может быть, в более ранние эпохи уровень моря был еще выше, и оно плескалось на более обширных пространствах современной суши? В таком случае остались бы следы древней береговой линии в виде высоких террас с уступами. На побережье Японского моря таких древних образований нет, поэтому не приходится говорить о глубоком проникновении моря на сушу. Наиболее высокая терраса поднята над современным уровнем моря на 12—15 метров. Ровная ее поверхность постепенно повышается в направлении сопок. Если уровень стояния морских вод поднять до этой отметки, то окажется затопленной узкая полоса вдоль современного побережья шириною всего в несколько километров.
Осмотрев окраину прибрежно-морской равнины в устье Самарги, мы убедились, что и здесь развита терраса высотою в 12—15 метров, образованная песчано-галечниковыми отложениями. Крутым уступом она обрывается к равнине. В ее отложениях, как явствует из работ наших предшественников, были встречены раковины морских моллюсков. Стало быть, терраса имеет морское происхождение.
Наконец все приготовления были закончены, и первого июля мы начали свое путешествие вверх по долине Самарги. Отправились двумя группами. Основной отряд, состоявший из Всеволода Александровича Розенберга, Евгения Калиниченко и меня, двигался пешком по левому берегу реки. Впереди шли вьючные лошади. Их вел удэгеец Михаил Николаевич Каза — один из лучших охотников в бассейне Самарги. Раньше он уже участвовал в нескольких геологических экспедициях в верховьях реки вместе с геологом В. А. Ярмолюком. Михаил Николаевич — сильный, рослый удэгеец средних лет, неизменно жизнерадостный, оптимистично настроенный человек. Он оказался прекрасным товарищем и стойко переносил все тяготы утомительного пути.
Вторая группа состояла из семьи Андрея Самандиги. Они должны были на своем бату подняться с экспедиционным грузом вверх по Самарге до первой переправы у деревни Унты.
Андрей значительно старше Михаила и физически уступает ему. С малых лет привыкший плавать по горным рекам, он прекрасно владеет шестом. Вместе с Андреем отправились в путь его жена Нюра и пятилетняя дочка Соня, уже знакомая со всеми невзгодами таежной жизни.
В поселке Агзу к нам должен был присоединиться еще один проводник с лошадью.
Постепенно удаляясь от берега моря, мы пересекли равнину. Идти было легко, не жарко. Чем дальше вглубь материка, тем теплее и теплее. Резко изменялся облик растительности, она становилась богаче и пышнее. Когда мы обогнули отрог сопки, отгораживающей долину Самарги от моря, то появились клен, ильм, лещина, монгольский дуб. На всем были заметны признаки самого начала лета: цвели ландыш и хемирокалис, давно уже отцветшие в Южном Приморье.
В долине Самарги произрастают леса из различных видов ивы, ольхи и лиственницы. Склоны сопок покрывают густые заросли молодого березняка и низкорослой лиственницы, возникших на месте старых гарей. Лишь кое-где виднеются крупные старые лиственницы — обгоревшие, но сумевшие выжить.
Перед выходом на приморскую равнину Самарга течет в узкой долине, коренные склоны сопок почти смыкаются. Тропа, по которой мы движемся, прижата к воде. Справа от нее круто поднимаются каменные осыпи. Тропа эта то взбирается на отроги сопок, то снова опускается к самой реке. С возвышенных мест сквозь стволы деревьев просматривается широкая панорама долины. Видны многочисленные рукава и острова Самарги, поросшие густым лесом из прямоствольной ивы — чозении. Там, где долина, расширяется, появляются террасы. Самая, высокая, с лиственным лесом, приподнята над руслом на 8—12 метров.
Стало быстро смеркаться, а когда мы дошли до Малиновки, было совсем темно. У самой деревни заметили отблески больших костров. Это рыбаки ловили горбушу, семгу и гольца. Начался летний ход рыбы.
Вечер выдался очень прохладным, и наши хозяева, в усадьбе которых мы расположились на ночлег, опасались ночного заморозка. Несколько дней назад температура упала ниже нуля и некоторые овощи в огородах померзли.
Утро следующего дня также было прохладным и туманным. Чувствовалась близость моря.
Наши хозяева рассказали, что раньше в Малиновке насчитывалось 22 дома, но после пожаров население покинуло эти места. Осталась только одна семья.
По берегам Самарги на склонах сопок виднелись следы этих пожаров, свирепствовавших неоднократно. Девственных лесов, не тронутых огнем, здесь почти не осталось. На их месте возникли низкорослые заросли лиственницы.
Гостеприимные хозяева угостили нас вкусным завтраком из жареной и отварной горбуши и гольца.
Выше Малиновки тропа идет по широкой долине Самарги. Кое-где виднеются рощицы из высокоствольных белокорого ильма и лиственницы. Интересно и непривычно было видеть сочетание типично южной формы (белокорый ильм) с представителем северной тайги — лиственницей. В Южном Приморье ильм обычно встречается в поймах рек вместе с корейским кедром, образуя ильмово-кедровые леса. А тут, в более северных районах, кедр замещается лиственницей.
Там, где пойма понижается и создается увлажнение, встречаем буйные заросли черемухи, различных видов ив и ольхи. Вблизи русла произрастают крупные экземпляры тополя. Ель попадается очень редко. Всю долину заполонило буйное высокотравье из какалии копьевидной, страусолистного папоротника и других видов. Вблизи переправы у самой реки росло несколько крупных берез.
Подойдя к переправе, мы увидели на противоположном берегу Андрея. Он заметил нас раньше и вместе с женой направился на бату к нам навстречу. Сноровисто работая шестами и направив нос бата против течения, они быстро пересекали неширокое, но бурное русла Самарги. За какие-нибудь 15—20 минут все наше имущество и мы сами были переброшены на другой берег. Удивительно ловко удэгейцы работают шестами. Даже маленькая Соня и та старалась помочь своим родителям и, бесстрашно стоя в середине бата, прекрасно сохраняя равновесие, орудовала небольшим шестиком.
Хотя мы продвинулись от моря на 60 километров, все еще чувствовалось его влияние. Вверх по долине дует прохладный морской ветер. В затишье тепло, а когда через просветы в облаках светит солнце, становится жарко.
И снова тропа вела нас вверх по долине.
Через просветы леса показались строения небольшой деревушки Унты, с русским населением. Лай собак, любопытная ребятня... Люди постарше интересовались, откуда мы идем, и когда узнавали, что мы собираемся пересечь Сихотэ-Алинь по еще неизведанному направлению, то качали головой. Никто из местных жителей не совершал такого путешествия.
В этом месте долина Самарги становится очень широкой. Она обрамлена крутыми скалистыми берегами. За Унтами леса почти нет, дорога проходит полями и лугами. Затем долина снова сужается. Здесь она прикрыта от холодных ветров с моря, поэтому растительность становится богаче видами и напоминает своим обликом «дебри Уссурийского края».
У очередной переправы нас поджидал Андрей, уже разбивший лагерь на противоположном берегу.
Сначала перебросили имущество. Лошади перешли реку вброд. Для этого одну из них привязали за хвост впереди идущей, а ту Михаил, стоя на корме бата, тянул за поводок в воду.
Лошади сначала упирались, не хотели погружаться в бурные холодные воды Самарги, но человеческие крики на них подействовали, и сначала одна, а затем и другая вошли в поток. Воды было немного, и животным пришлось преодолеть вплавь только несколько метров у самого берега.
Разбили лагерь в зарослях чозении. Это высокое дерево (20—25 метров) — один из видов ивы. Большая часть ствола, свободна от ветвей, и только у вершины расположена небольшая крона.
Сравнительно легкий участок пути, где наши лошади легко могли идти тропой, где не нужно было прорубать коридоры в чащобе, окончился. Впереди нас ожидало полное бездорожье, труднопроходимые заросли пойменных лесов — уремы.
По рассказам местных жителей, от последнего брода до пасеки Заами по левому берегу Самарги тянется тропа. На самом же деле только местами сохранились удобные для прохода участки, почти везде путь преграждали непролазные дебри — переплетающиеся деревья и кустарники и высокие травы с множеством завалов. Идти в таких условиях с лошадьми было очень утомительно. Приходилось прорубать заросли и расчищать завалы. На это затрачивалось много времени, и продвигались мы по километру — полтора в час.
Отсутствие троп в этих местах объясняется тем, что удэгейцы для связи между населенными пунктами и для проникновения в верховья Самарги пользуются долблеными лодками — ульмагдами или батами.
Весь день нас сопровождает дождь, то усиливающийся до ливня, то слабо моросящий.
Появляются хвойно-широколиственные леса из ильма, ели, кедра, тополя и клена. Повсюду разносится благоухание цветущих кустов чубушника, усеянных белыми цветками. Стволы деревьев и кустарники переплетены лианами — актинидией и лимонником. Вокруг множество кустов смородины с зелеными ягодами, изредка встречается амурский виноград.
К пасеке Заами подошли уже в сумерки. После кратковременного перерыва снова полил дождь, небо затянуло плотной серой пеленой.
Промокшие и продрогшие, мы с радостью вошли в дом пасечника. Встретил он нас очень радушно. Угощенье состояло из жареного тайменя, очень вкусного и ароматного цветочного меда и медового кваса. Беседа затянулась далеко за полночь. Из рассказов хозяина мы узнали, что в долине Самарги расположено три пасеки. Вообще на восточном склоне Сихотэ-Алиня, где долины рек коротки, а массивы широколиственных лесов невелики, где часты туманы и холодные морские ветры, пчеловодство развито значительно слабее, чем на западном склоне, в долинах Уссури и ее многочисленных притоков. Пчеловодство приносит большой доход колхозам и совхозам, особенно в те годы, когда во время цветения липы стоит сухая солнечная погода. Разбросанные по тайге пасеки, обычно расположенные у подножий сопок на берегу рек или ручьев, служат прекрасным пристанищем для отдыха после трудного маршрута. На правобережье Уссури во все стороны от села Марьяновки на пасеках можно напиться нарзана (в этом районе много минерализованных подземных источников), получить к обеду тушеное барсучье мясо, а в конце лета отведать небольшие дыни, арбузы и желтые сливы. Прекрасный, благодатный край!
На пасеке мы провели, весь следующий день. Было холодно, не переставая шел дождь, а нам требовалось просушить снаряжение, привести в порядок коллекции и записи в дневниках.
Второй день выдался еще холоднее. Утром термометр показывал только плюс девять. Ожидать улучшения погоды было бессмысленно. По моросящему дождю отряд тронулся в путь вдоль подножия коренного склона долины.
Былая вьючная тропа почти всюду заросла буйными, травами и кустарниками. На каждом шагу прорубали для лошадей лесные завалы и расчищали заросли кустарников, обходили стороной многочисленные топкие места, что сильно удлиняло наш путь. Только к вечеру мы вышли к переправе. Андрей, как всегда, был на высоте, в несколько приемов перебросил людей и снаряжение на левый берег Самарги. Из-за дождей река вздулась. Лошади сначала пошли вброд, но на середине были подхвачены течением и выплыли значительно ниже переправы.
Еще несколько километров пути, ночлег, и опять в дорогу. Снова обрушиваемся с топорами на завалы, снова обходим топи и все время принимаем холодный душ с деревьев и кустарников — нитки сухой нет.
Спустившись в долину реки Дзолу, оказались у небольшой охотничьей избушки. Приблизившись к ней, увидели высунувшуюся сквозь бревна под крышей голову ядовитой змеи щитомордника. А рядом на лужайке, свернувшись спиралью, окоченев от холода и сырости, лежал полоз Шренка. Он не проявлял никакого желания двигаться, хотя мы и побеспокоили его. Но когда его палкой забросили на дерево, он проявил большую ретивость и стал быстро подниматься по ветвям. Это оказался сравнительно небольшой экземпляр длиною около полутора метров. Как известно, полозы могут достигать в длину 2,4 метра. Они питаются преимущественно мышевидными грызунами, птенцами и небольшими птицами в погоне за жертвой вползают на деревья и на чердаки построек.
Дальше наш путь проходил по суженному участку долины. Скалистые обрывы подступали к самой воде. Узкая полоска тропы извивалась у самого берега. От непрекращающегося дождя камни стали очень скользкими, и приходилось внимательно следить за лошадьми, чтобы они не свалились в воду и не ушибли ноги.
Наконец тропа исчезла совсем и на пути поднялись отвесные скалы. Из-за высокой воды пустить лошадей вброд было нельзя. Переплыв реку, они не смогли бы вскарабкаться на противоположный крутой берег. Груз переправили, а лошадей решили отправить порожняком через невысокий перевал в поселок Агзу, до которого, по словам Миши, оставалось не более трех километров. Но уже смеркалось, а дождь лил как из ведра, и Андрей с лошадьми остался до утра на отмели в устье Дзолу, а все остальные направились в поселок. Трехкилометровый путь занял у нас более полутора часов: пришлось вброд по пояс переходить многочисленные мелкие притоки Самарги, вспухшие от дождей.
Но вот, к радости, из темноты показались силуэты небольших бревенчатых домиков, а в одном из них тускло мерцал огонек. Совсем стемнело, когда мы вошли в дом Миши Каза. Уснули на звериных шкурах.
Поселок Агзу расположен на левом берегу Самарги в устье ее левого притока Агзу. После резкого сужения долина делается широкой, коренные берега расступаются на несколько километров. В прошлом население было разбросано отдельными кочующими семьями по всей долине Самарги и ее притокам. Теперь оно сосредоточено в трех пунктах: Самарга, Унты и Агзу.
В Агзу каждая семья имеет дом, огород, многие держат коров, свиней и кур. Есть в поселке, клуб, больница, магазин и четырехклассная школа.
Жителей мы встретили мало, преимущественно стариков и инвалидов. Все остальные отправились к морю на рыбалку. По окончании путины они вернутся домой и станут готовиться к зимней охоте. Нас познакомили со старейшими жителями Петром Ивановичем Камандигой и его женой Дарьей Ивановной, которым по паспорту 95 и 80 лет. Оба они бодры, хорошо слышат и с охотой вступают в разговор.
Три дня, проведенные в Агзу, были посвящены сборам: необходимо было запастись продуктами, насушить сухарей, подковать лошадей, подготовить подъем груза на батах и вьючный караван. Одна из лошадей или ушибла ногу, или была укушена змеей. Оставили ее в поселке, а взамен получили другую. По-прежнему мы имели двух вьючных лошадей, на каждую из которых приходился весьма солидный груз.
Все дни, проведенные в Агзу, были теплыми и солнечными. Рано утром в долине Самарги стлалась плотная пелена тумана. К 11—12 часам туман постепенно рассеивался, появлялись просветы голубого неба, через которые прорывались жаркие лучи июльского солнца. Днем небо покрывалось кучевыми облаками. С заходом солнца быстро холодало и приходилось надевать телогрейки. По словам местных жителей, такого холодного июля не было давно. Обычно в это время устанавливается устойчивая теплая погода.
Утром в день отъезда к школе, где мы остановились, собралось все население поселка. Старики крепко пожимают нам руки и желают удачи.
Состав отряда несколько изменился. Подъем груза на бату поручили Андрею и новому нашему спутнику — Петру. Жена Андрея с дочкой остались в поселке. Присоединился к нам и Иван Анделеевич Камандига. Он и Миша Каза пойдут с лошадьми. О Камандиге говорили как о мастере на все руки — он и лошадь подкует, и, бат построит. Для нас такой человек был просто необходим. Мы не были уверены, что к устью Первого Заура вовремя будет поднят заказанный нами бат: настораживала очень дождливая погода. А это означало, что потребуется строить судно самим. Дело, как мы убедились позднее, непростое. Мы попросили Ивана захватить специальные инструменты, перешедшие к нему от отца — большого мастера постройки долбленых лодок.
Когда я впервые встретился с Иваном Анделеевичем, он не поразил меня ни своей внешностью, ни интересом к путешествию. Это был коренастый, как большинство удэгейцев, невысокий человек с очень живыми карими глазами. Ему было около пятидесяти лет. Он долго не соглашался отправиться с нами. Его, по-видимому, смущали незнакомые места. Ведь здешние жители хорошо знали только долину Самарги и ее притоки. Лишь очень редко кто-либо уходил через перевал в бассейн Хора, где жили их родственники. А на Анюе никто из них никогда не был.
После длительных уговоров Иван все же согласился идти с нами через перевал. Он оказался нашим верным спутником на всем длинном, полном трудностей и неожиданностей пути. Вместе с ним мы спустились по Анюю и расстались в Хабаровске. На всех этапах маршрута он был расторопным, смекалистым, инициативным помощником.
Нам предстояло подняться по порожистой реке Дагды, перевалить на западный склон Сихотэ-Алиня и но незнакомой долине Анюя, преодолевая множество порогов, спуститься до поселка Бира — первого значительного населенного пункта в низовьях этой реки. Успех всего предприятия во многом зависел от того, сможем ли мы найти удобный перевал в верховья Анюя, будут ли, как уславливались, подняты баты к устью Первого Заура, не опрокинет ли все наши расчеты погода, крайне изменчивая в это время года, и т. д. Расспрашивая местных жителей о перевале, мы так и не смогли окончательно определить направление движения, оставив решение этого вопроса до встречи с работниками метеостанции в Юге — последнем населенном пункте на восточном склоне. Остался нерешенным вопрос: на чем сплавляться по Анюю — на бату или плотах? Мои спутники имели опыт работы на реках Алтая, где обычно пользуются плотами. Иван Камандига знал только один транспорт — баты и категорически возражал против сплава на плотах.
Первые несколько километров мы быстро двигались по тропе в окружении живописного пойменного леса из белокорого ильма и березы. Здесь расположены покосы жителей Агзу. Дальше тропа становилась все менее и менее заметной и вскоре вовсе пропала. Мы снова оказались в труднопроходимых зарослях уремы. Пошли в ход топоры. В густых зарослях благоухающего чубушника и цветущей сирени проделывались проходы для лошадей.
Вокруг множество следов медведя и лося. Они так свежи, что, кажется, звери только-только ушли отсюда, уступая нам дорогу.
Два последующих дня, преследуемые тучами комаров и мошки, продолжали двигаться по уреме очень медленно, отвоевывая у тайги каждый метр пути. В один из дней для обеденного привала выбрали берег Самарги с зарослями чозении и высокотравьем. Лошади спокойно паслись, но затем, заедаемые гнусом, вышли к реке, постояли и вброд направились на противоположный берег. Видно, их тяготило наше путешествие, и они решили возвратиться к морю, на свои любимые пастбища. Создавалось очень серьезное положение — мы могли остаться без транспорта и потерять на поиски лошадей много драгоценных дней. Выручил нас Женя. Не раздумывая долго, он переплыл несколько проток стремительной холодной Самарги и начал преследование. Чувствуя погоню, лошади пошли вниз по долине, изредка останавливаясь, чтобы сощипнуть особенно привлекательные пучки трав. Жене все же удалось настичь беглецов, и к концу дня он вернулся страшно усталый, дрожащий от холода, но довольный.
Завьючили лошадей и тронулись в путь по левому берегу Самарги. Ночь выдалась теплая. Вся долина была заполнена густой пеленой тумана.
Предстоял очень трудный участок пути в устье реки Иссеми. Долина здесь сильно расширялась, русло реки разбивалось на множество проток. Этот день запомнился нам как один из самых трудных.
Отряд медленно двигался в сопровождении плотного роя гнуса, висящего над головой и нещадно жалящего лошадей. Жарко и душно. Непрерывные переправы через старые русла и протоки. Лошади спотыкаются и вязнут. В довершение всего к вечеру пошел дождь, и до устья Иссеми мы добрались насквозь промокшими. Просушка имущества у костра, заняла несколько часов, в палатки забрались только в полночь.
Первую половину следующего дня пробивались в поисках брода через Иссеми и, наконец, вышли к подножию коренного берега, где среди огромных гарей встречаются островки елово-кедрового леса. Они сохранились только в наиболее увлажненных местах в долинах ручьев. Передвижение по молодым гарям очень трудно и опасно. Для лошадей пропиливали и прорубали проходы, а люди вынуждены были карабкаться через скользкие необъятные стволы поверженных елей и лиственниц. Лес этот сгорел совсем недавно, в 1953—1954 годах. Обгоревшие черные стволы производили мрачное впечатление. Удручающая тишина нарушалась только скрежетом качающихся деревьев и грохотом падающих великанов.
После многодневного движения по долине хотелось посмотреть на эту местность сверху. Отправив Мишу и Ивана с лошадьми к устью реки Сабу, остальные трое решили подняться на вершину с абсолютной отметкой 980 метров. Подъем был утомительным. Шагали не по земле, а по огромным стволам поваленных деревьев. Нередко приходилось прыгать с одного дерева на другое, что было небезопасно, особенно после дождя.
Весь южный склон покрыт горелым лесом. И далека вокруг были видны серо-фиолетовые пятна горельников. Большинство из них — наследие японских концессий, хищнически уничтожавших леса и в 30-х годах вызвавших многочисленные пожары. Огонь поглотил кедрово-широколиственные и елово-пихтовые леса. Наиболее старые гари уже успели порасти вторичными лиственнично-березовыми лесами. Те же, по которым мы двигались появились в 1953—1954 годах.
Вершина горы оказалась почти сплошь, залесенной, с очень небольшим обзором только на юг, где виднелись крупноглыбовые осыпи серых песчаников. Северный склон покрыт сохранившимся от пожара елово-лиственничным лесом с мощным покровом из сфагновых мхов и зарослями багульника, под которыми уже на глубине нескольких сантиметров оказался слой мерзлого торфа мощностью более метра. Этот факт указывал на широкое распространение на Сихотэ-Алине многолетнемерзлых пород, особенно на северных слабо прогреваемых склонах и на высотах около тысячи метров.
На склоне горы в ельнике мы заночевали, а утром спустились в долину Сабу и вскоре были на берегу реки. Далее шли по вековому еловому лесу со множеством звериных троп, пересекавших долину во всех направлениях. Некоторые протянулись на несколько километров вверх, но многие уходили в сторону по левым притокам. На отдельных участках звери проложили тропы так, что она огибали лесные завалы и топкие места.
Неожиданно раздались два выстрела, глухо прокатившиеся по тайге и быстро замершие. Стало ясно: наши товарищи уже пришли в устье Сабу и ждут нас. Сделали два ответных выстрела.
Начало темнеть. Снова пальнули. Ответный выстрел показался нам далеким и глухим. Неужели мы заплутали в лабиринте проток? В густом ельнике стало совсем темно, окружающие предметы трудноразличимы. Желание попасть в лагерь придало нам силы в блужданиях по зарослям уремы, но наступившая темнота делала все наши усилия тщетными. Пришлось снова заночевать. До табора добрались только утром. Миша, Иван и Андрей с Петром радушно встретили нас и накормили удивительна вкусной ухой из хариуса, сдобренной лавровым листом и перцем.
Далее наш путь лежал к реке Мои. Урема в этих местах занимает меньшие пространства и легче проходима. Воздух напоен ароматом цветущей белой сирени. Вот и большая галечниковая отмель Мои. Дует прохладный ветерок, гнуса немного. На песке отпечатались совершенно свежие следы крупного сохатого и медведя. На противоположном берегу обнаружили свежую лежку сохатого. По словам наших спутников, эти места очень богаты зверем. Жители Агзу охотятся здесь на соболя и белку.
Ночевали в высокоствольном березовом лесу. Иван развел огромный костер. Фантастические гигантские тени людей и лошадей скользили по кронам деревьев. Звездное темное небо предвещало хорошую погоду.
На следующее утро встретились в устье реки Дагды с нашими батчиками. Начались рассказы. Прошлой ночью Михаил, Петр и Женя охотились в верховьях Самарги. Миша рассказал, что несколько лет тому назад, когда он работал вместе с геологом В. А. Ярмолюком, они тут часто встречали медведей, сохатых и изюбров. Звери любят такие глухие районы, богатые пастбищами. Наших же охотников постигла неудача: из-за кромешной тьмы они не могли ничего разглядеть, хотя слышали зверей и даже ощущали их близкое дыхание.
Так как часть груза осталась в устье Дагды, пришлось заняться его транспортировкой к лагерю. Втроем вместе с Андреем и Петром садимся в бат и стремительно несемся вниз по реке. Мелькают косы и отмели, страшные заломы, густые заросли поймы и редкие скалистые обрывы. На глаз заметно крутое падение русла.
В опасных местах Андрей встает и шестом отбивается от встречных камней, направляя лодку в безопасные места. Петр работает рулевым веслом. В одном спокойном и глубоком месте мои спутники занялись рыбной ловлей. Для этого Петр очень осторожно шестом стал поднимать бат вверх по течению. Андрей же, стоя на носу с острогой, высматривал рыбу.
Резкий бросок — и на остроге крупный ленок. Очень нелегко разглядеть в глубине рыбу, и еще труднее точно метнуть острогу. Удэгейцы обычно не промахиваются. В этих местах на острогу попадаются не только ленки, но и горбуши и даже таймени.
На ужин была приготовлена вкусная душистая уха.
Возвращение с грузом к лагерю, вверх по реке, оказалось не таким приятным, как спуск. Плавание вниз по течению доставляет большое удовольствие и почти не требует затраты сил, хотя в порожистых местах и в заломах оно небезопасно. Подъем же на шестах по порожистым рекам порядочно изматывает, тут необходимы умение и физическая выносливость. Стоя на носу и на корме, выбирая наиболее спокойные места, Андрей и Петр шестами ритмично отталкиваются от дна, работая при этом не только руками, но и всем корпусом, низко нагибаясь и касаясь воды.
На расстоянии трех-четырех километров предстояло преодолеть восемь перекатов. После каждого переката — перекур. Всякий раз, когда выходили на берег, на песке обнаруживали следы или медведя, или сохатого. И все следы очень свежи, оставленные уже после дождя.
В лагере оказались гости. Семья Семена Камандиги из Юге спускалась к морю. Вместе с женой и двумя детьми он надеялся попасть в Самаргу через один-два дня. Мы же на этот путь, только в обратном направлении, потратили уже почти три недели.
Распрощавшись с гостями, снова отправились в путь двумя группами: пешком с лошадьми и на бату. Непрерывный дождь!
Изменилась растительность. Все реже и реже встречаются кусты чубушника и сирени, да и размеры, их стали меньше. Пойма занята тополево-еловым лесом. По склонам долины, где не прошли пожары, растут ельники, по старым гарям — березняки.
Мокрые, дрожащие от холода и уставшие, остановились на ночлег среди высокоствольного лиственничного леса на поверхности 8—12-метровой террасы.
Дагдинские сциллы и харибды
На следующий день я занялся изучением строения этой террасы. В обрыве отчетливо были видны три различных горизонта. Верхний и нижний образованы галечниками, между ними залегали слоистые серые глины с линзами погребенных торфяников.
Разрез показывал, что долина Дагды прошла в своем развитии три этапа. Сначала река была бурной, способной переносить и отлагать крупные обломки горных пород, окатывая их и превращая в галечники и валуны. Река имела горный характер, сходный с современным. В таких же условиях накапливались отложения верхнего галечникового горизонта. В совершенно иной обстановке шло образование глин и торфяников. В широких разливах и старицах осаждались илы и глины, а на некоторых участках наблюдалось заболачивание и образование торфа. Найденная в торфе свежая древесина лиственницы говорит об облесенности долины древней реки.
Со времени возникновения верхнего горизонта галечников Дагды врезалась в речные отложения на 8—12 метров. Произошло это, по-видимому, за последние 30—20 тысяч лет. Особенности строения аллювия свидетельствуют о том, что за это время русло реки многократно перемещалось. По возвращении в Ленинград предстояло провести лабораторные исследования собранных материалов и проверить правильность предварительных выводов.
Еще два дня сначала под дождем, а затем под палящими лучами июльского солнца продвигаемся вверх по долине. Она становится все уже и уже. Часто прямо над руслом нависают скалистые обрывы. Лошади, минуя труднопроходимые прибрежные заросли, продвигаются по косам и отмелям, вброд переходя с одного берега на другой.
Немного ниже устья реки Каданау Дагды прокладывает путь в узком ущелье. Рокот порогов слышен издалека. Андрей и Петр с большим трудом пропихнули наш бат на спокойный участок. Еще несколько крутых поворотов — и на левом берегу показались постройки метеостанции «Юге» — последнего населенного пункта на восточном склоне Сихотэ-Алиня.
Дальнейший наш путь шел по совершенно безлюдным районам этой горной страны.
Вечером 23 июля наш отряд обосновался на метеостанции в доме Семена Камандиги. Удаленность от моря и абсолютная высота местности придавали климату черты континентальности. Днем температура воздуха поднималась нередко до 30 градусов, а ночью падала до пяти.
Николая Николаевича Погольского, ведущего в этом районе геологосъемочные работы и базирующегося на метеостанции, на месте не оказалось. Он ушел в десятидневный маршрут и должен был вернуться обратно через два-три дня. Это нас несколько огорчило, так как от него мы надеялись получить хорошие советы о направлении дальнейшего нашего движения. Однако вечером вернулась геолог партии Маргарита Дмитриевна, проводившая съемку в верховьях Дагды. Она посоветовала нам подниматься на водораздел не по реке Келадони, как мы намеревались, а по следующему правому притоку Дагды — безымянному ключу. По нему почти до водораздела проходит звериная трона. Лесные завалы она наблюдала только в самых верховьях, близко подходящих к истокам Второго Заура.
Прежде чем вести дальнейшее повествование о нашем путешествии, кратко остановлюсь на особенностях рельефа Сихотэ-Алиня и его водораздела.
Свое название он получил из-за существенного различия как рельефа, так и речной сети восточного и западного склонов. В переводе с маньчжурского, как пишет В. К. Арсеньев, Сихотэ-Алинь означает «Западных больших рек хребет». И в самом деле, на юге эта горная страна асимметрична по своему строению: широкий западный склон и короткий восточный, и поэтому линия главного водораздела бассейнов Амура и Японского моря сдвинута далеко к востоку и проходит во многих местах вблизи моря. Реки западного склона имеют разветвленные бассейны, реки восточного же, наоборот, коротки и обыкновенно направлены перпендикулярно к побережью. Они глубоко врезаются в свое русло даже в верховьях. В прошлом это приводило к перехватам восточных водотоков западными. Такая тенденция сохраняется и ныне. В районах речных перехватов водораздельная линия имеет небольшие абсолютные высоты, рельеф там очень спокойный, а иногда и совершенно равнинный. Именно в этих местах расположены наиболее легкие перевалы.
Еще до начала путешествия мы разговаривали в Хабаровске с известным исследователем Дальнего Востока геологом, ныне заместителем министра геологии СССР Виктором Андреевичем Ярмолюком, многие годы занимавшимся геологической съемкой Сихотэ-Алиня и хорошо знавшим бассейн Самарги и Верхнего Анюя. По его словам, подъем на водораздел вьюком из верховьев Самарги невозможен из-за большой, крутизны восточного склона водораздельных возвышенностей. Гораздо удобнее подъем из долины Дагды в направлении верховьев реки Пади Моховой.
Долина Дагды в этом месте узкая. Крутые скалистые склоны сопок, прямо подступающие к реке, поросли высокоствольным лиственничным лесом. На левом берегу много гарей. Эти места, по словам охотников, богаты зверем. Много соболя. В 30 километрах вверх по долине реки Юге находятся солонцы. Там бьют минеральные источники, привлекающие животных. Кругом уже на расстоянии двух километров земля вытоптана зверем. Всякий раз, подходя к солонцам, охотники видели несколько пасущихся лосей.
25 июля. Сегодня покидаем гостеприимное. «Юге».
Маргарита Дмитриевна разрешила своему рабочему Савелию подняться на бату до устья Келадони, захватив часть нашего груза. Таким образом, к перевалу отряд двинулся с двумя вьючными лошадями и двумя батами.
Последний раз прощаемся с работниками метеостанции и Маргаритой Дмитриевной. Благодарим их за помощь и гостеприимство. В этот момент из тайги появляется Н. Н. Погольский. Вид его страшен. За многодневный маршрут он оброс бородой, осунулся, его одежда изодралась, сапоги едва держались на ногах. Неожиданная встреча с ним в безлюдной тайге, наверно, на любого из нас произвела бы очень сильное впечатление.
Но вот он улыбнулся, и все таежное обличье как будто бы исчезло. На наш вопрос о направлении движения на перевал он ответил так же, как и Маргарита Дмитриевна.
Тронулись в путь. Дружно налегая на шесты, быстро прошли сравнительно спокойный участок и несколько не очень сложных перекатов. Выше устья реки Сани долина Дагды резко сужается, течение приобретает стремительность. Двигаться на шестах стало невозможно. Приходилось через такие участки протаскивать баты на буксире, что было небезопасно: волнами их бросало из стороны в сторону, заливало водой. Более спокойные пороги снова проходили на шестах. Самым опытным лоцманом оказался дядя Савелий.
Вместе с Всеволодом Александровичем и Женей впрягаемся в бечеву, а Андрей с Петром, стоя в лодке, шестами помогают толкать бат через стремнину. Кругом бурлит вода, бешено мчатся волны, а они спокойно работают шестами, отталкиваясь от крупных валунов и направляя бат в узкие, кажущиеся непроходимыми щели.
Изменилась растительность. Низкую террасу занимает лес из осины и ели. Исчезли заросли чубушника и сирени. Склоны долины покрыты светлыми лиственничниками. Иногда на пойме растут группы чозений, а чаще произрастают тополь, ольха и редкие березы. Русло реки становится таким узким, что поваленные деревья нередко полностью перегораживают его. В таких местах баты скользят под кронами ив, тополей.
Пройдя еще несколько трудных перекатов, разбили лагерь в устье Келадони. На галечниковой косе появился палаточный городок. Никогда наш отряд не был так велик. Ночевало девять человек. Из предосторожности над пологами натянули тенты. Баты вытащили на просушку. Рано утром Андрей с Петром спустились на бату за оставленным грузом.
Савелий Камандига, оказавший нам большую помощь, возвращался в Юге, откуда он вместе с Н. Н. Погольским должен был спуститься к морю. Андрей с Петром возвращались в Агзу. Наш отряд состоял теперь из пяти человек: Иван Камандига, Михаил Каза, Всеволод Розенберг, Евгений Калиниченко и я.
Попрощались под оглушительные выстрелы из всех видов оружия. Баты, подхваченные стремительным течением, быстро понеслись вниз и вскоре исчезли из виду, а наш отряд медленно направился к перевалу.
Немало времени было потрачено на блуждание по пойме Дагды. Так же как и в долине Самарги, преодолевали заросли кустарников, обходили топкие места. От усталости лошади падали, надо было их развьючивать, снова нагружать и т. д. Иногда поднимались на террасу, поросшую лиственничным лесом с густыми зарослями багульника и пышным моховым покровом. В таких местах светлее, легче ориентироваться и легче идти. Гнус почти исчез.
К вечеру погода ухудшилась. Стало очень пасмурно, временами накрапывал дождь.
Наконец добрались до устья безымянного ключа, по которому предстояло подниматься к перевалу. На повороте на стволе огромной ели сделали затес и написали: «Ключ Перевальный. На Анюй. ДВ филиал АН СССР, ВСЕГЕИ, 1956». Стрелкой указали направление на перевал.
Сначала шли по хорошей звериной тропе, но она среди топких травянистых мест и моховищ быстро терялась. Иногда на поиски ее уходило много времени, и было решено продвигаться вдоль правого коренного склона долины, поросшего высокоствольным лиственничным лесом с покровом из пышных мхов и зарослей багульника. Кое-где попадались небольшие завалы. Пускались в дело топоры, к путь был открыт.
Возникла новая проблема: чем кормить лошадей? Вблизи ручья нашли лужайку и остановились на ночлег.
На следующий день под нудным сильным дождем прошли не более четырех километров — до места слияния двух ручьев, где было много корма для лошадей. Мы находились на высоте около 700 метров. Ночлег, новый «набор высоты», еще одна ночевка, и вот настал день штурма перевала.
Начали подъем по левому склону ручья. Двигались зигзагами. Склон оказался все же крутым, и груз на лошадях поднимали частями. По гребню увала двигаться стало труднее: огибали многочисленные небольшие вершинки, образованные кремнистыми сланцами. Неожиданно на пути выросли огромные завалы из упавших елей. Пришлось и их обойти стороной, что потребовало много времени. Уже совсем близко от перевала среди редкостойного леса из ели и лиственницы появились куртины кедрового стланика.
Последний бросок — и мы на перевале. С небольшой вершинки, расположенной поблизости, открылась панорама восточного склона. До самого горизонта видно безграничное море сопок. Только самые высокие покрыты осыпями. Ниже стелются облака. На запад также простирались гряды сопок, но более спокойных очертаний. Виднелись широкие долины с пологими склонами. Над долиной Пади Моховой нависли тяжелые свинцовые тучи, и часть сопок была закрыта завесой дождя. Значит, и на западном склоне неустойчивая погода. Если она не изменится, может произойти наводнение и возникнут дополнительные трудности.
После длительного движения по тайге с очень ограниченным кругозором всегда приятно подняться на вершину сопки, оглянуться на проделанный путь, наметить направление дальнейшего движения, сравнить топографическую карту с действительным расположением горных гряд, долин рек и т. д. Приятно и просто полюбоваться с высоты на теряющиеся в синеве кулисы гор, отдохнуть от духоты и гнуса, царящих в уремах и таежных дебрях.
В этот ясный день перед взором открылась величественная картина восточного и западного склонов Сихотэ-Алиня.
Сам перевал образован совершенно ровной поверхностью, от которой как на запад, так и на восток падали достаточно крутые склоны. Окружающие возвышенности, поднимающиеся над перевалом на несколько сот метров, имеют пологоволнистые очертания, их вершинные поверхности проектируются на фоне неба почти горизонтальными линиями. Наблюдая рельеф Сихотэ-Алиня и в других районах, убеждаешься в большом однообразии высот, в существовании двух-трех ярусов гор. Большинство горных гряд как бы подстрижены под эти уровни. Шире всего развит ярус гор с абсолютной высотой около тысячи метров. Редкие вершины как в этой части горной страны, так и в других районах поднимаются до полутора-двух тысяч метров. Это наиболее высокий ярус.
Создается впечатление, что Сихотэ-Алинь образовался в результате расчленения равнинной поверхности, как говорят геоморфологи, древней поверхности денудационного выравнивания, или пенеплена (почти равнины).
Поднятие этой древней «почти равнины» на протяжении последних 700 тысяч лет вызвало ее глубокое расчленение густой сетью речных долин. Сложное геологическое строение хребта, горные породы которого обладают разной устойчивостью к разрушению, во многом предопределило особенности рельефа. При своем развитии реки проложили русла преимущественно там, где были развиты малоустойчивые породы, или же в зонах, где земная кора разбита глубокими трещинами — сбросами и разломами. Наиболее устойчивыми к выветриванию оказались, базальты и граниты, из которых сложены горные гряды и возвышенности. Базальты и теперь образуют на Сихотэ-Алине обширные вулканические плато. Многие господствующие в рельефе горы, и в том числе Тардоки-Яни, имеющая максимальную на Сихотэ-Алине абсолютную высоту, образованы прочнейшими гранитами.
Отдохнув на перевале, полюбовавшись грандиозной панорамой гор, начали осторожный и медленный спуск в долину Пади Моховой. Местами было очень трудно двигаться по крутым и скользким участкам. Приходилось развьючивать лошадей, переносить груз частями, и так продолжалось до самого вечера. Уже стемнело, когда выбрались в долину. Сидя у костра, любовались мириадами звезд.
Утром снова дождь. Стоило пройти по тайге несколько сот метров, как все промокли до нитки. Но двигаться было легко. По левому берегу Пади Моховой тянется набитая звериная тропа, по которой лоси перекочевывают из этой долины во Второй Заур. Мешало только то, что тропа очень часто перескакивала с берега на берег — так было удобно зверям. Чтобы не залезать в пойменные дебри, и мы двигались зигзагами, много раз перебредая неглубокую, но очень холодную речку. Лошади шли легко и на привалах быстро отдыхали на пышных луговинах.
Сегодня 30 июля. По договоренности, баты для нас геологи Дальневосточной экспедиции ВСЕГЕИ должны были поднять к концу июля или началу августа. Место встречи — устье Первого Заура. Нужно торопиться!
Уже неделю движемся по долине Пади Моховой. Последние дни почти непрерывно идут дожди, то затяжные, моросящие, то ливни. Часты грозы. Всю ночь со 2 на 3 августа по тенту палатки однообразно стучали дождевые капли.
Утром снова пасмурно. К полудню появились просветы голубого неба. Нет-нет да и выглянет солнце, но оно быстро скрывается, и сразу же становится пасмурно и мрачно. Иногда слышны отдаленные глухие раскаты грома.
Стало очевидным, что наступила самая дождливая пора на Сихотэ-Алине. В конце июля и начале августа на юге Дальнего Востока, и особенно в Южном Приморье, устанавливается очень неустойчивая погода. Со стороны Тихого океана в это время часто приходят тропические циклоны — тайфуны, приносящие огромное количество влаги. За несколько дней выпадают месячные нормы осадков. Уровень рек быстро повышается, они выходят из берегов, вызывая, особенно в низовьях, катастрофические наводнения. Одно из таких крупных наводнений произошло в бассейне Уссури в 1950 году, когда наша геологическая партия оказалась отрезанной от поселка Кировского и соседних сел, так как долина Уссури превратилась в огромное озеро, в котором виднелись крыши затопленных построек, куртины пойменных лесов.
Этот год оказался очень дождливым, и можно было ожидать сильного наводнения. В Пади Моховой вода поднималась на глазах. Не дожидаясь, когда она отрежет нам путь через реку, переправились вброд на правый берег для движения к устью Второго Заура.
Судя по карте, до цели оставалось недалеко — каких-то три-четыре километра. Идти было легко. Невысокая терраса покрыта горелым лиственным лесом. Огонь уничтожил весь подлесок и моховой покров. Уцелели только отдельные лиственницы с зелеными кронами.
Сначала шли без тропы, но вскоре вся долина вблизи Второго Заура оказалась испещренной звериными тропами. Некоторые были так набиты, словно по ним двигались целые табуны лосей я изюбров.
С каждым километром мы проникали в самые глухие районы Сихотэ-Алиня. Собственно говоря, местные жители как восточного, так и западного склонов не попадают в эти места. В последние годы только геологи провели здесь многочисленные маршруты с целью составления геологической карты и поисков полезных ископаемых. Но это были небольшие партии и отряды, от которых по прошествии нескольких лет не осталось ни следа. Лишь изредка встречаются на стволах деревьев заплывшие затесы, указывавшие направление движения.
Спустившись с террасы, оказались на берегу широкой, но мелководной реки. Это Второй Заур. Без труда перебрались на противоположный берег. Среди высокотравья наткнулись на свежую лежку лося. Совсем близко впереди был слышен треск валежника. Зверь уходил от нас. Миша и Женя бросились за ним, но он скрылся в густых труднопроходимых зарослях поймы.
Этот случай еще раз показал, что, двигаясь большим караваном, особенно с лошадьми, встретить зверя почти невозможно. Изюбры, сохатые и медведи очень чутки к посторонним звукам и шорохам, и стоит их вспугнуть, как они исчезают в безбрежье тайги.
По своему рельефу долина второго Заура сильно отличалась от Пади Моховой. Склоны долины стали круче, все чаще и чаще попадались скалистые обрывы. Различие рельефа объясняется тем, что долина Пади Моховой, расположенная вблизи водораздела, не успела глубоко врезаться в окружающие возвышенности. Второй же Заур с притоками развивается в условиях более динамичных, свойственных западному склону горной страны, и на значительном расстоянии от линии главного водораздела. Поэтому долины рек врезаны здесь очень глубоко — на несколько сот метров.
По-прежнему багаж перебрасывался отдельными порциями, что очень замедляло наше движение. Утром следующего дня Иван с лошадьми отправился к предыдущему лагерю, где должен был забрать оставленное имущество и вместе с Мишей догнать нас в устье Первого Заура.
Шли целиной — высокоствольным лиственничным лесом с багульником и редкими кустарниками. Неожиданно из чащи выскочила кабарга. Она стремительно пронеслась мимо нас и скрылась в зарослях поймы Заура. Едва наши охотники изготовились к стрельбе, как ее и след простыл.
Устроились на ночлег у края террасы. Развели костер и немного согрелись. Уйму времени потратили на сушку одежды. Из-за сырости постель пришлось соорудить из толстого слоя пихтовой хвои, на которую положили крупные куски березовой коры.
Проснувшись, были приятно удивлены совершенно ясным небом и яркими лучами июльского солнца. После многих пасмурных и дождливых дней это было настоящее летнее утро. Но увы, уже в полдень появились отдельные тучи, а затем все небо снова заволокло сплошной пеленой. Заморосил дождь.
Довольно долго шли по прекрасной звериной тропе, настоящему звериному тракту, но вскоре она круто повернула к реке и скрылась в пойменных зарослях. По-видимому, ушла к водопою.
Стояла тихая безветренная погода. Отряд молча двигался к намеченной цели. Каждый думал о своем, но всех волновало, каким будет дальнейший путь.
Неожиданно со стороны Первого Заура раздались ружейные выстрелы: сначала один и через короткий промежуток — второй.
Остановились, прислушались... Тишина. Кто мог стрелять в этих безлюдных краях? Скорее всего — батчики, которые поднялись к устью Первого, Заура и разыскивали нас. Сделали два ответных выстрела — никакого отклика. Нужно было спешить. Не дождавшись нас, батчики могли повернуть обратно.
Подошли ко Второму Зауру. Как изменился он за сутки! Из небольшой и мелкой реки превратился в грозный поток, сокрушающий все на своем пути. Уже издали слышался рокот бурлящей, воды, треск и грохот падающих громадин деревьев. Массы мутной воды стремительно катились по долине, заливая низменные места, увлекая деревья и груды плавника. Цепляясь за берег, эти хаотические нагромождения подхватывали новые кучи обломков, и вся лавина с шумом мчалась, подмывая борта руслового ложа и террасы. На глаз было видно, с какой скоростью обрушивались берега. Особенно быстро это происходило у подножия обрыва, сложенного глинистыми сланцами, на крутом повороте. Безостановочно размывалась двухметровая терраса, образованная песчано-глинистыми отложениями и галечниками. Сначала у уреза воды образовывалась ниша, затем в результате разрушения галечникового слоя возникал глинистый карниз, который под собственной тяжестью вскоре обваливался.
С грохотом падали в воду деревья
Некоторое время над водой нависали крупные деревья и кустарники, постепенно они наклонялись и, наконец, с грохотом падали, увлекая крупные дерновины и валежник.
Глядя на стремительно несущийся Заур, невольно задумываешься об огромной геологической деятельности рек как теперь, так и в прошлом. Размывающая и транспортирующая энергия рек огромна. Небольшие, казалось бы, изменения в конфигурации долин и в очертании их склонов, накапливаясь за десятки и сотни тысяч лет, преобразуют весь облик рельефа.
Невольно вспоминается описание В. К. Арсеньевым реки Анюя, которую он посетил дважды на протяжении двадцати лет. За это время «там, где были скалы, появились осыпи, русло реки переместилось на полкилометра, произошло выравнивание дна большой горно-таежной реки, некоторые притоки занесены галькой...» Анюй из «сумасшедшей бешеной реки, опасной для плавания» превратился «в спокойную тихую реку, вполне доступную и удобную для сплава». Это сказано В. К. Арсеньевым применительно к нижнему течению, где Анюй становится многоводным и сравнительно, спокойным. В среднем же и верхнем течении это типично горная река со множеством порогов и перекатов.
Немного отдохнув на берегу Заура и вдоволь налюбовавшись грозной стихией, тронулись в путь с намерением добраться до вечера к устью Первого Заура.
Однако, несмотря на небольшое расстояние, всего два с половиной — три километра, этот участок пути оказался очень трудным. Прежде всего пришлось подняться на 150-метровую поверхность базальтового плато, рельефно выделявшегося на фоне глубокорасчлененного рельефа. Склон плато завален буреломом, совершенно непроходимым для лошадей. Прорубать проходы было бессмысленно.
Пришли к мысли об организации лагеря не на Первом, а на Втором Зауре.
Вблизи Первого Заура спустились по буреломному склону в долину и стали продвигаться к устью у подножия коренного берега. Идти по пойме было невозможно, так как вся она оказалась под водой. Даже у коренного берега кое-где образовались топкие места и труднопроходимые заводи и протоки.
Уже смеркалось, когда вышли на берег Первого Заура. И эта река выглядела весьма грозно, но все же была спокойнее, чем Второй Заур. Только изредка по ней проносились отдельные деревья и груды, сучьев. Вода подступила прямо к сопкам, с трудом удалось найти для ночлега сравнительно ровное и сухое место.
Устье Первого Заура находилось от нас в одном — полутора километрах, поэтому мы оставались в неведении о батчиках. Добраться туда было невозможно. Несколько раз выстрелили из винтовки, но ответа не последовало. Есть ли люди на Анюе? Этот вопрос по-прежнему не давал нам покоя, ибо от него зависела судьба всего нашего путешествия.
За ночь уровень реки резко понизился — не меньше чем на метр. Появилось много осушенных участков, над которыми висели полчища гнуса. Предприняли несколько попыток пробраться к устью Первого Заура, но вода стояла еще высоко и путь преграждали несколько широких и глубоких проток Анюя. Снова несколько раз выстрелили, но было тихо, Стало ясно, что батчиков на Анюе нет. Но чтобы окончательно убедиться в этом, решили все же после спада воды выйти к условленному месту, а пока отправились обратно на Второй Заур. Там и предстояло разработать план нашего дальнейшего путешествия.
Обстановка очень усложнялась. Подходили к концу продукты. Вернувшись на Второй Заур, каравана не нашли. Миша с Иваном, по-видимому, еще не успели добраться сюда. Разбили лагерь в лесу, выбрав недоступное для воды место.
На следующий день со стороны реки снова донеслись резкие звуки, похожие на выстрелы. Дали ответный залп, но никто не ответил. Очевидно, мы приняли за выстрелы звуки ломающихся деревьев, очень резкие и короткие. Они ввели нас в заблуждение и в прошлый раз, в долине Пади Моховой.
За сутки уровень Второго Заура сильно понизился. На противоположном берегу открылись галечниковые косы и отмели, загроможденные огромными лиственницами, тополями и елями.
Окрестности по-прежнему выглядели сумрачно, не по-летнему. Свежий северо-западный ветер гнал низкие тяжелые тучи. Изредка доносились глухие раскаты грома.
Скромно поужинали пшеничной кашей с небольшим кусочком масла. Приходилось экономить продукты. Осталась их на 10—12 дней. Этого хватило бы для сплава по Анюю и кратковременного маршрута на Тардоки-Яни. Можно было рассчитывать также на «приварок» за счет охоты и рыбной ловли. Теперь же все намеченные планы менялась.
На следующее утро пришли Миша и Иван. Задержались они из-за наводнения. Всю долину Пади Моховой заполнила вода. Были затоплены не только косы, но и приречный лес и кустарник. Место нашей ночевки оказалось глубоко под водой. Вброд реку было не перейти, лошадей пускали вплавь.
Вдвоем с Иваном снова отправились к устью Первого Заура. Шли уже знакомым путем через базальтовое плато. За прошедшие сутки местность сильно изменилась. Уровень воды понизился почти до нормального. Остались только старицы и отдельные лужи на пойме. В главном же русле воды было много, нельзя было и думать о переправе вброд. Верхушки кос и отмелей уже открылись, но большая их часть все же находилась под водой.
Глубокие протоки переходили по стволам сваленных деревьев. Иногда для этого специально рубили небольшие ивы и ели. Повсюду гудел гнус, тучами висевший над обсохшими участками поймы. В середине дня наконец-то удалось добраться до стрелки в месте слияния Первого Заура с Анюем. Со стрелки хорошо просматривался «хвост» широкой галечниковой отмели на противоположном берегу Анюя.
Мы молча стояли, стараясь запечатлеть в памяти облик одной из крупнейших рек западного склона Сихотэ-Алиня.
Галечниковой отмелью обычно пользуются для отдыха удэгейцы при подъеме по Анюю. Именно здесь должны были ожидать нас батчики. Но никого не было видно. На всякий случай выстрелили дважды. Ответа не последовало. Развели костер и стали наблюдать за левым берегом, но никаких признаков человека не было.
Сделав на стволе чозении огромные, видимые издалека затесы и указав на них свое местонахождение, отправились в обратный путь. Вскоре заметили на противоположном берегу Первого Заура, среди густого кустарника под сенью огромных тополей и елей, заброшенное строение причудливой формы — двускатный навес из коры, поднятый на столбах.
Поразмыслив и вспомнив разговоры в Юге, пришли к выводу, что это прошлогодний лабаз Н. Н. Погольского. В нем должны храниться мука, соль и спички. Хорошее было бы для нас подспорье, но добраться туда из-за высокой воды было нельзя.
Уже в сумерки вернулись в лагерь. Товарищи очень огорчились нашими рассказами. Весь вечер у костра обдумывали дальнейшие планы. Ждать батчиков сложа руки было бессмысленно. Оставалось своими силами организовать сплав по Анюю до Амура.
Решили строить бат. Для этого и оставался с нами Иван Камандига. С ним мы должны спуститься по Анюю до поселка Троицкого. Мы обязались организовать его возвращение на Самаргу или через Хор, или через Советскую Гавань.
Миша Каза возвращался с лошадьми на Самаргу. Жаль было расставаться с верным спутником и хорошим товарищем.
Всякий раз, когда нам приходилось пользоваться батом, я удивлялся замечательным ходовым качествам этой очень простой по конструкции долбленой лодки, Бат легко управляется, грузоподъемен и пригоден для плавания по небольшим порожистым рекам. Единственный его недостаток — верткость, что требует определенного умения и ловкости при пользовании им. Меня всегда поражала ловкость, с которой удэгейцы работают шестами и веслами. Два пожилых человека способны поднимать тяжело груженный бат на стремительных перекатах или при спусках проскакивать на большой скорости через очень узкие щели между валунами, скалами. Поистине виртуозная техника. Постоянно плавая по горным рекам, можно научиться работать шестом и веслом, но все же никогда не удается достичь такого же совершенства.
Решено было строить большой бат с высокими бортами. и грузоподъемностью около тонны. В нем необходимо было разместить четырех человек и не меньше пяти центнеров груза. При спуске большой вес бата не страшен, лодка становится даже устойчивее, а высокие борта защищают от волн.
Едва ли кому-нибудь, из читателей придется заниматься постройкой бата, но я все же решил поделиться своими наблюдениями, полезными для любого любознательного человека.
Для постройки бата обыкновенно используются стволы тополя Максимовича — огромных деревьев, растущих в поймах рек Сихотэ-Алиня. Иногда выбирают крупную липу, произрастающую в южных районах этой горной страны. В верховьях Анюя липы нет, мы начали разыскивать большой тополь. Крупное дерево было найдено примерно в полукилометре выше нашего лагеря. Его высота достигала 32—34 метров, диаметр у пня 1,3 и на высоте груди 1,1 метра.
Чтобы срубить такую махину, потратили полдня. Ствол упал на заранее положенные небольшие бревна — катки.
Бат, или по-удэгейски аана, — это долбленая плоскодонная лодка со специальным, в виде лопаты, расширением в носовой части для разбивания, волн и со скошенной кормой. Название бат, по словам Ивана Камандиги, пришло на Самаргу от хорских удэгейцев.
Поперечными распорками бат делится на 9—10 отсеков. Благодаря лопатообразному носу, выдолбленному из того же ствола дерева, лодка хорошо «отыгрывается» на волнах. Высушенный тополевый бат очень легкий, но быстро намокает и требует обязательной просушки. На остановках его вытаскивают на берег.
Непременными принадлежностями бата являются: 4—5 шестов длиной 3—5 метров, изготовленных из сухой ели или тальника (ивы) и несколько весел для управления лодкой при спусках и для гребли на глубоких местах.
Любой удэгеец, отправляясь в путь, берет с собой острогу.
Как говорилось выше, Иван Камандига захватил с собой на всякий случай специальные инструменты: колун (суаса) для грубой обработки древесины, обдирку (бендзе) для отделки внешней поверхности бата и другую обдирку (доусунку) для отделки внутренней поверхности. Удэгейцы при. постройке бата пользуются только этими инструментами. Два опытных мастера строят бат за 4—5 дней.
Наблюдая за работой Ивана Камандиги, можно было только удивляться его замечательному глазомеру. Никаких измерительных инструментов он не использовал, а бат получился правильных очертаний и прекрасно держался на воде.
Прежде всего от поваленного дерева была отрублена нижняя часть ствола длиною около 10 метров. Затем занялись обдиркой коры. Делается это заостренными палками. Топорами пользоваться нельзя — можно попортить древесину.
Повернув вагами ствол в нужное положение, начали отделку дна бата. Сначала обтесали колуном дно, обдиркой бендзе с прямым лезвием отделали борта. В том же положении была обрублена корма и заделаны основные контуры носа.
Перевернув заготовку на 180 градусов, начали обработку верхней части бата. Сделав несколько поперечных запилов, клиньями сняли лишнюю древесину — большие щепы легко отделялись от нее. Можно было переходить к долблению. Для этого сначала были сделаны по возможности более глубокие канавки, а затем клиньями выбирались продольные крупные куски древесины. Когда эта операция была закончена, пошли в ход обдирки.
Так как у основания комель тополя прогнил, пришлось на нос наложить заплату из еловой коры. Иногда для этого используется жесть. Такой чиненый нос менее прочен, чем цельный, но вполне пригоден для плавания, в чем мы смогли убедиться на собственном опыте.
На пятый день бат в основном был готов. 13 августа спустили его на воду. Перед этим прорубили к реке коридор. По каткам легко подтащили его к заводи. Держались за две распорки, которые Иван сделал в носовой и кормовой частях.
На воде бат оказался весьма устойчивым, его борта высоко поднимались над водою.
На следующее утро мы услышали шум самолета, пролетавшего неподалеку, но несколько западнее. Затем шум затих, однако через некоторое время снова донесся примерно с той же стороны, но ближе. Наконец из-за туч вынырнул Ан-2. Он пролетел, над долиной Второго Заура и скрылся. Итак, нас разыскивают. Но неясно было, обнаружил летчик наш лагерь или нет.
На всякий случай решили на следующий день развести большой дымный костер и выложить на отмели вкладыши от спальных мешков. Наши палатки стояли в лесу, и увидеть нас с воздуха было не просто.
Утро выдалось пасмурное, нелетное. Мы занялись отделкой бата и приготовлением к сплаву. Но к полудню стало разъясниваться, на небе появились большие просветы.
Во время скромного обеда (соблюдался строгий режим экономии продуктов) снова, как и вчера, донесся сначала едва различимый, затем все более отчетливый шум самолета. И вот со стороны устья Первого Заура над лесом пронесся Ан-2. Он пролетел совсем низко и, по-видимому, заметил дым костра и белые полотнища вкладышей. Сделав разворот, он снова оказался над лагерем. Мы заметили открытую дверь и человека, стоящего наготове. Еще разворот — и вниз полетели тяжелые мешки. Покачав на прощанье крылом, самолет быстро набрал высоту и ушел на запад.
Мы бросились к реке и стали собирать разбросанные по отмели продукты. Некоторые мешки разорвались при падении. Один, с сахаром, угодил в воду. Но в целом сброс прошел удачно. Среди продуктов были мука, сахар, масло, консервы, чай, сухой компот, лавровый лист, перец и т. п.
В одном из мешков нашли записку, в которой сообщалось, что продукты предназначались для партии, которая поднималась на батах и должна была работать в верховьях Анюя. Говорилось также, что необходимую часть продовольствия можем взять мы. Для хранения остальных продуктов надлежало построить в устье Первого Заура лабаз, хорошо его обозначив, чтобы он был виден с реки.
Ужин был сытный. Теперь смело можно было отправляться в дальнейший путь.
В тот же день для окончательной отделки спустили бат до ближайшей к лагерю косы, вытащили его на галечниковую отмель и установили для просушки на высокие катки. При спуске увидели в заводи крупных ленков. Всеволод Александрович выстрелил и оглушил одну крупную рыбу. Пришлось лезть в воду в высоких болотных сапогах. Вкусная душистая уха на ужин была обеспечена.
Уже почти неделю стоит ясная теплая погода. Но ночи стали холоднее. Приходится укладываться на ночлег в спальных мешках, в теплом белье и шерстяных носках. Утром обыкновенно вся долина и ближайшие сопки затянуты туманом. В 7 часов 13 августа под пологом леса было всего плюс четыре с половиной градуса, а в нашей бязевой палатке — десять. После восхода солнца стало теплее, вскоре после полудня было уже 20 градусов, а в 16 часов — 26. Вечером опять похолодало и в половине десятого термометр показывал только 10 градусов.
В ночь с 13 на 14 августа заметно потеплело. Утро без тумана. Появились облака. Ветер изменился на южный. Над долиной Анюя сгустились грозовые тучи, слышались раскаты грома. Гроза прошла стороной.
Продолжали заниматься отделкой бата. Иван распорками раздвинул борта на нужную ширину, отремонтировал нос, заделав его большим куском еловой коры. На солнце бат хорошо просох и стал намного легче. Оставалось просмолить нос и прокоптить дно.
Вечером начал накрапывать дождь. Он шел всю ночь и весь следующий день, затем еще два дня с перерывами — то морось, то ливень. По долинам стелились облака. Мы находились на абсолютной высоте около 700 метров.
Опять стала прибывать вода в Зауре, можно было ожидать нового наводнения. Выше лагеря упал огромный тополь. Оттащили бат подальше от берега и привязали его к дереву. Пользуясь ненастьем, привели в порядок свои записи. Иван тоже не терял зря времени. Он заготовил шесты, весла и острогу.
Нужен был хотя бы один солнечный день для смоления бата.
Только 17 августа погода наладилась. Дни опять стали ясными, теплыми, можно было отправляться в путь.
Наше судно должно было получить название. На носу, я написал: «Заур». Спустили бат на воду и, подхваченные течением, направились к лагерю. Погрузили имущество, сели сами и понеслись к устью Первого Заура.
Началось длинное путешествие по большой незнакомой реке. Конечно, мы заранее познакомились с описанием Анюя в книгах Арсеньева, в отчетах геологов, расспрашивали людей, побывавших в этих местах. Все единодушно утверждали, что это коварная и очень изменчивая река. После каждого наводнения Анюй сильно меняет свое главное русло. На пути возникают огромные заломы и т. д. В одном из описаний В. К. Арсеньева говорилось о водопаде на Анюе.
Пришлось ориентироваться главным образам по топографической карте, изданной примерно за десять лет до нашего путешествия. Она была составлена по материалам аэрофотосъемки и вполне качественно, но ведь с тех пор многое могло измениться. Оказалось, что на ней показаны далеко не все пороги и перекаты, а заломы — страшнейшее препятствие при сплаве — вовсе не получили отражения.
Учитывая все это, решили соблюдать максимальную осторожность. Полагались мы также на опыт Ивана Камандиги, всю свою жизнь проплававшего по горным рекам Сихотэ-Алиня. К сожалению, с Анюем он не был знаком.
Уже на первых километрах встретили много береговых заломов и торчащих из воды деревьев со свежей листвой и хвоей — следы прошедшего наводнения. Умело маневрируя, старались избежать столкновения с ними. Однако, не успев вовремя повернуть бат, оказались прижатыми к огромной ели, лежащей посреди реки. Из-за сильного течения стоило большого труда оторваться от нее. Для этого влезли на дерево, обрубили ветви и осторожно вывели бат на сравнительно спокойнее место.
Преодолев несколько перекатов, вышли в широкую долину Анюя, текущего в этом месте двумя руслами. Появились скалистые обрывы.
После впадения Второго Заура Анюй становится многоводнее и спокойнее. Через прозрачную воду видно дно, образованное крупными, светлыми гранитными валунами. Обогнув стрелку, на которой несколько дней тому назад были оставлены наши опознавательные знаки, вошли в устье Первого Заура. Здесь нам предстояло построить лабаз. Выбрали повышение на правом берегу, опилили четыре близко растущих дерева, устроили на этих столбах помост и из коры чозении смастерили крышу. Получилось хорошее укрытие от дождя и мышей, в которое поместили продукты для партии Мещеряковой, оставив себе самое необходимое. На всю эту операцию затратили два часа.
Перебравшись на левобережную косу, остаток дня посвятили мытью и стирке. Следующий день выдался на славу солнечный и теплый. От плавания по реке все получал и истинное наслаждение. Вид долины быстро менялся. В расширенных местах оба берега были образованы низкой террасой, покрытой густой порослью тополевого леса с подростом из ели и чозении. Местами эта терраса целиком занята еловым лесом с тополем и чозенией. По горным же склонам произрастают преимущественно ельники.
За три часа, останавливаясь несколько раз для сбора материалов, проделали путь в 25 километров. Такое же расстояние в долине Самарги нам удавалось покрыть за 4—5 дней.
Форсировали еще несколько перекатов. С одним из них справились с большим трудом. Вот как это было.
На расширенном участке Анюй разбивался на два русла. В какое из них направить бат? Течение быстро усиливалось, и нужно было немедленно принять решение.
Поднявшись, вглядываемся в даль, стараясь, выбрать более широкую и многоводную протоку. Нам показалось, лучше плыть по левому руслу. Понеслись. Вдруг протока неожиданно повернула почти под прямым углом, оставив в стороне старое русло, и мы увидели перед собой огромный залом, перегораживающий, всю водную гладь. Это было многолетнее скопление крупных елей, лиственниц и тополей. Попасть в такой залом значило разбить бат, потопить имущество и поставить под угрозу жизнь людей. Нервы и зрение напряжены до предела. Препятствие появилось так неожиданно, что уже поздно было думать о причаливании к берегу. Обыкновенно в таких случаях все берут в руки шесты и стараются остановить бат, постепенно подгоняя его к берегу. Но для нас эта возможность была упущена. Несмотря на все наши старания, бат неумолимо затягивало в залом.
Мы впились глазами в грозную баррикаду, стараясь найти малейшую лазейку. К всеобщей радости, удалось разглядеть очень узкий проход среди бревен, в который устремлялась мощная струя воды.
Быстро повернув бат почти под прямым углом, направились в проем, с головокружительной скоростью миновали препятствие и вышли на сравнительно спокойный участок реки. Так удалось избежать катастрофы. Это было первое испытание наших способностей. Подобные трудности, конечно, ожидали нас и в дальнейшем.
Ниже по течению Анюй выглядит все живописнее. Берега становятся круче, скалистее, русло узкое и глубокое.
Судя по карте, мы приближались к наиболее трудному участку долины Анюя, где река образует множество кривунов и изобилует перекатами. По прямой от первого крутого поворота до устья реки Сагды-Биаса расстояние 20 километров, а нам предстояло по кривунам пройти в два с половиной раза больше. На этом участке абсолютная высота русла понижается от 600 до 468 метров, то есть падение составляет 2,5 метра на километр пути, что весьма ощутило.
Для этого отрезка долины Анюя очень характерно обилие врезанных меандров. Все изгибы русла здесь врезаны в коренные скальные породы, на которых обыкновенно лежит тонкий слой речных (аллювиальных) галечников и песков.
Вообще-то меандрирование рек наиболее типично для равнин. Водотоки там блуждают в собственных наносах, образуя огромные петли и извилины. Русла таких рек обычно ограничены пойменными террасами, сложенными целиком из рыхлых аллювиальных наносов, и при паводках эти русла очень легко смещаются. Таким образом, возникновение излучин в долинах равнинных рек объясняется довольно просто.
Но как же объяснить происхождение врезанных меандров? Почему типично горная река Анюй не преодолевает горные гряды по кратчайшему пути, а на небольших участках быстро меняет свое направление, иногда течет вспять, образуя крупные петли? Порою изгибы русла сближаются так, что между ними образуются узкие перешейки всею в несколько десятков метров шириною.
Ответы на эти вопросы приходится искать в истории развития рельефа Сихотэ-Алиня. Уже говорилось выше, что на месте современной горной страны существовал холмисто-увалистый рельеф с большими участками почти равнины. Здесь могли формироваться равнинные реки со сложной сетью меандров и стариц. Происшедшие затем относительно быстрые поднятия материка вызвали врез рек в уже образовавшиеся излучины. Реки не успевали расширить свои русла и все глубже и глубже пропиливали коренные скальные породы. Поскольку не по всей долине встречаются врезанные меандры, можно предположить, что она испытывала неравномерные движения. Лишь на участках с наибольшей интенсивностью поднятия русла быстро углублялись. Когда это произошло? Точно сказать трудно, но совершенно очевидно — на протяжении последних 700 тысяч лет, скорее всего 200—100 тысяч лет тому назад.
Врезанные меандры — явление довольно распространенное на Сихотэ-Алине. Мне, например, приходилось видеть с самолета прекрасно выраженные в современном рельефе врезанные меандры в верховьях Зевы — крупной реки западного склона Бикина. Зева берет начало на базальтовом плато (приподнято над Японским морем на 800 метров) и на протяжении нескольких километров, блуждая по заболоченной местности, образует крупные излучины. На этом участке она имеет типично равнинный характер. Ближе к краю плато, где происходит интенсивная глубинная эрозия, река вгрызается в ложа своих древних изгибов, на глубину в несколько сот метров, образуя врезанные меандры.
До конца дня прошли одну крупную излучину. Она нам показалась не очень опасной, хотя течение было стремительным, повсюду торчало множество камней, да и подводные глыбы, затопленные лишь чуть-чуть, заставляли все время быть настороже. Ширина русла все же позволяла маневрировать и избегать препятствий.
Долина была очень красива: прямо над рекой нависали береговые обрывы разнообразной формы — в виде столбов, башен, зубцов, гребней. На фоне погасающей зари создавалось впечатление грандиозной фантастической декорации.
Остановились на ночлег в конце излучины. Спереди отчетливо доносился рокот переката. Там же виднелись огромные скалистые обрывы, нависавшие с трехсотметровой высоты над бурлящим руслом.
Вскоре стемнело, в палатке пришлось зажечь свечу. Ее свет тускло пробивался через тонкую ткань, и со стороны наш лагерь казался сказочным оазисом среди первобытной природы.
Установилась устойчивая сухая и теплая погода с прохладными лунными ночами, туманами по утрам и солнечными днями. Уже в половине восьмого заходит солнце и в начале девятого становится совсем темно. Лето близится к концу, дни заметно укоротились.
Весь следующий день несемся по Анюю. Бесконечные повороты. Солнце то справа от нас, то слева. Сначала движемся на юг, затем резко поворачиваем на север. И так много, часов подряд. На поворотах расположены перекаты. Издалека слышен их оглушительный грохот. Особенно впечатляют перекаты в тех местах, где река пересекает гранитные массивы. На таких участках русло загромождено огромными гранитными валунами и торчащими из воды глыбами.
Женя с шестом стоит на носу и лавирует между подводными и надводными камнями, направляя наш бат на стрежень. С кормы слышны окрики Ивана. Он пытается командовать, но из-за грохота разобрать слова невозможно. Судя по выражению его лица, он чем-то недоволен и бранится. Иван — непререкаемый авторитет, наш капитан и лоцман.
Требовалось все время помнить, что наскочить на камень на большой скорости — значит разбить бат и потопить имущество. Женя работал шестом осторожно, но уверенно, и нам удалось вполне благополучно преодолеть множество перекатов. Осложняли плавание не только пороги, но и мели. Снять с мели тяжело груженный бат — дело нелегкое.
Этот участок долины Анюя очень красив. Берега скалистые, самой причудливой формы. Иногда над рекой на несколько сот метров поднимаются остроконечные пики, увенчанные каймой из темно-зеленых елей. На несколько километров тянется сплошная стена из глинистых сланцев. Кое-где выделяются массивные выходы гранитов. Каждому резкому повороту реки соответствует крутой береговой обрыв. На противоположном берегу расположены отмели или косы, за которыми обыкновенно находится высокая пойменная терраса, поросшая тополево-чозениевым лесом, тальником или ельником на более повышенном участке. Реже встречаются тополево-еловые леса. На старых гарях виднеются светло-зеленые березняки. На одной из гранитных сопок вблизи реки на склонах были замечены единичные кедры, а затем и группировки их. В верховьях Анюя этого царственного дерева нет. Последние кедры мы видели на восточном склоне в бассейне реки Дагды. Ниже по течению кедры спустились с гор в пойму Анюя, образуя кедрово-елово-тополевые насаждения. Сказывались меньшие абсолютные высоты и более благоприятные климатические, условия западного склона. Однако на северных сторонах сопок и скалистых береговых обрывов преобладали «седые» ельники с пышно разросшимися по ветвям бородатыми лишайниками. Их было так много, что весь лес приобретал серо-зеленый оттенок.
Иногда прямо к реке с большой высоты спускались глыбовые осыпи. Из-за лишайникового покрова они также имели серо-зеленую окраску.
После каждого переката мы останавливались на отдых, выбрав для этого отмели правого берега.
Однажды в предвечерние сумерки разбили лагерь в исключительно живописном месте. За темным силуэтом хвойного леса было видно несколько еще освещенных солнцем горных гряд, окрашенных в яркие розовые, оранжевые, красные и фиолетовые тона. Над ближайшими сопками господствовала вершина горы Яко с крутыми склонами, каменными осыпями и огромным ледниковым цирком, подчеркнутым на общем розовом фоне глубокими голубыми тенями.
Намного разнообразнее стала растительность поймы. Появились наши «старые знакомые», представители южной флоры: актинидия, горный ильм, желтокорый клен, многочисленные представители семейства аралиевых и другие.
Вечером было так светло от лунного сияния, что мы долго не забирались в палатку, вспоминая пройденное и строя планы на будущее.
Ужин оказался сытным и вкусным, Были сварены три крохаля (утки). Днем видели стоящего на берегу изюбра — очень грациозное создание! Стрельба по уткам-каменушкам оказалась безрезультатной.
Стало значительно теплее по сравнению со Вторым Зауром. На следующий день из-за крутого поворота Анюя впервые увидели, еще на весьма солидном расстоянии, горный массив Тардоки-Яни — очередной объект наших исследований.
Если бы мы избрали западный вариант путешествия, от долины Амура к морю, то только на участок от поселка Вира в низовьях Анюя до Тардоки-Яни потратили бы около месяца. Это при низкой воде. В случае же наводнения подниматься на батах совершенно невозможно, и поэтому длительность пребывания в пути могла увеличиться еще не меньше чем на неделю. Таким маршрутом пользовались все наши предшественники.
Весь день 22 августа стремительно неслись по бесконечным перекатам. Иногда казалось, что дальше пути нет: впереди возникали вертикальные скалы, перегораживавшие всю долину. Но русло поворачивало то налево, то направо, солнце кружилось из стороны в сторону — река образовывала бесчисленные меандры. Преодолев несколько таких кривунов, мы утомлялись и останавливались на отдых.
Особенно интересной оказалась последняя петля, у которой противоположные колена сближены до 100 метров. В этом месте все, за исключением Ивана, вышли из бата и пешком прошли это расстояние. Ждать бат пришлось недолго.
Преодолев последние кривуны, в конце дня вышли на более или менее спокойный участок долины. Из-за поворота открылась замечательная панорама южных склонов Тардоки-Яни. Этот огромный гольцовый массив сплошь покрыт каменными осыпями, ниже которых расположена пятнистая зона кедрового стланика. Издали заросли кустарникового кедра выглядят очень привлекательно, продвигаться же по ним чрезвычайно трудно из-за сложного переплетения стволов, острых ветвей и множества гнуса, гнездящегося в этих дебрях.
Бат быстро несется вниз, и чем ближе Тардоки-Яни, тем отчетливее детали строения этого массива. С юга у него сравнительно пологие склоны. Только там, где расположен огромный ледниковый цирк, видны почти отвесные скалистые обрывы и гребневидные водоразделы. Издали заметны искрящиеся на солнце многочисленные пятна снега или фирна, не успевающие растаять за лето.
К Анюю Тардоки-Яни спускается широкими отрогами, круто обрывающимися к долине.
После впадения рек Лошадиная Тропа и Сагды-Биаса долина Анюя резко поворачивает на север, становится очень широкой. Здесь достаточно спокойные и глубокие плесы чередуются с мелкими короткими перекатами. Склоны окружающих сопок покрыты ельниками или старыми гарями с березой и лиственницей.
Снова пошли перекаты, крутые скалистые берега опять сжали русло. Похолодало. Решили за следующим поворот том останавливаться на ночлег.
Неожиданно у берега поднялось несколько уток. Началась пальба. Стреляли не только мои спутники, но совершенно непонятно откуда взявшиеся охотники, засевшие в кустах левого берега. Отгрохотали последние залпы, но все птицы были целы. Оставалось узнать, что за незнакомцы охотились с нами. Из кустов вышли два молодых человека. Подойдя к берегу, мы посадили их в свой бат и поплыли вниз. Это были сотрудники двух геологических партии Дальневосточной экспедиции ВСЕГЕИ. Они поднимались на батах в бассейны рек Яко и Первого и Второго Зауров.
Вскоре за поворотом на широкой галечниковой отмели появился лагерь этих партий. Было видно множество людей, палатки, костры. На берегу обсыхали три бата. Так неожиданно произошла наша встреча с людьми. Весь вечер провели в разговорах. Наши новые товарищи интересовались верховьем Анюя. Мы сообщили им о сбросе продуктов и о лабазе в устье Первого Заура.
Они уже полтора месяца в пути. Из Нижней Тамбовки пароходом они добрались до села Троицкого, расположенного в устье Анюя. Пешком все прошли берегом до поселка Бира, где были арендованы три бата и наняты батчики. Обе партии имели много груза, и большинство людей шли берегом, по 10—15 километров в день. Из-за наводнения задержались в пути на 10 дней. До Первого Заура требовалась еще одна неделя. Выслушав все это, мы еще раз убедились в правильности выбора восточного варианта путешествия.
Нам сообщили, что один из батов партии Мещеряковой после подъема до устья Первого Заура предназначался для нас. Мы поблагодарили товарищей, но решили продолжать сплав по Анюю на нашем «Зауре».
С крутого берега открылся вид на горы
Вечером на отмели вырос целый палаточный городок из девяти палаток-накомарников. Была тихая звездная ночь. Скоро появилась луна. Тишину нарушал равномерный рокот Анюя на перекате. По полевой радиостанции сообщили родственникам во Владивосток и Ленинград о своем местонахождении и ближайших планах.
Утром наши товарищи двинулись в путь вверх по Анюю. Вскоре и мы собрали свое имущество, но прежде чем продолжать сплав, решили подняться на крутой противоположный берег.
Перед нами открылась широкая панорама на гору Бомболи и отроги горы Тардоки-Яни. Внизу были видны три бата, медленно поднимавшиеся вдоль левого берега Анюя. До нас совершенно отчетливо доносился рокот горной реки. В каждом бату стояли по три человека, равномерно работавших шестами.
Вернувшись в лагерь, быстро погрузили имущество и двинулись в путь. Предстояло спуститься до устья Бомболи, по долине которой проделать путь до вершины Тардоки-Яни. Этот участок оказался не из легких. Пришлось преодолеть очень длинный и трудный перекат, изобиловавший огромными гранитными валунами. Анюй здесь бьет в скалистый правый берег, образованный черными сланцами. Ими же сложен цоколь 12—15-метровой террасы.
Откуда же взялись в русле Анюя гранитные валуны?
Как мы убедились после экскурсии на Тардоки-Яни, валуны были принесены ледниками, которые 20—40 тысяч лет тому назад спускались в долину Анюя по склонам Тардоки-Яни в разных направлениях. Один язык ледника двигался, по долине Бомболи, другой спускался по южному склону массива в направлении Черт-Горы. И здесь по выходе в долину возник длинный перекат, образованный крупными гранитными валунами.
Подхваченные стремительным течением, лавируя между надводными и подводными камнями, снова понеслись вниз по Анюю, стараясь приблизиться к отмелому левому берегу. Это удалось только в 100 метрах ниже устья Бомболи.
Стали лагерем на широкой песчаной отмели. Остаток дня провели в приготовлениях к маршруту в горы. Чтобы лучше представить предстоящий путь, я поднялся на сопку на противоположном берегу Анюя. Несколько толчков шестом, и бат уткнулся в правый берег.
Из-за буйной растительности видимость оказалась очень ограниченной. Здесь по склонам сопки произрастают ель, лиственница, кедр, липа, бересклет, горный ильм, лещина и спирея. По составу этот лес приближается к южным хвойно-широколиственным лесам Южного Приморья.
С сопки хорошо просматривался северный склон Тардоки-Яни, сплошь покрытый глыбовыми осыпями. Остальная часть массива скрывалась за горой Бомболи. Видны были лишь края огромного кара, расположенного на южном склоне горы.
Вечер провели у костра в разговорах о предстоящем маршруте. Было решено взять недельный запас продуктов. До вершины предполагали добраться на второй день. Несколько дней планировали провести в районе вершины осматривая кары и соседние долины. На возвращение отводили один день.
Попрощавшись с Иваном Камандигой (он на неделю оставался в одиночестве), отправились в путь. От лагеря напрямик пошли к левому коренному берегу Бомболи по 20—30-метровой террасе, поросшей елово-лиственничным лесом с высокой и густой порослью багульника. Рокот реки был слышен издалека. Наконец, изрядно пропотев под тяжестью рюкзаков, ко всеобщему удовольствию вышли к прохладной и бурной Бомболи. Эта небольшая речка прокладывает себе путь среди огромных гранитных валунов, образуя множество мелких водопадов и каскадов. Некоторые валуны, лежащие в русле, имели в поперечнике до полутора-двух метров. Склоны долины покрыты темным еловым лесом с одиноко стоящими огромными тополями Максимовича. По свалившейся лиственнице перешли на правый берег Бомболи.
Первое, что бросилось в глаза при движении вверх, — это ряд валунных валов, перегораживающих долину. Их высота составляла несколько метров. Это были конечные морены — гряды, образованные несортированными валунно-галечниковыми отложениями, оставленными ледником. Последний отступал неравномерно, с длительными остановками, во время которых и происходило накопление конечных морен.
Выше по течению уклон русла становится еще круче, валуны еще крупнее, и Бомболи превращается в сплошной ревущий каскад с водопадами до полутора-двух метров высотою.
Двигаться все труднее и труднее. За час удавалось преодолеть не более двух километров. По склонам долины идти было невозможно — мешали сплошные буреломы. Приходилось прыгать с камня на рамень прямо в русле Бомболи.
Вскоре русло раздвоилось. Продолжали двигаться прямо на юг, по долине, упиравшейся в главную вершину Тардоки-Яни. У развилки на левом берегу расположена огромная промоина: русло реки вгрызлось на 50—60 метров в ледниковые отложения, в морену. На склонах промоины обнажались несортированные накопления валунов, галечников, суглинков, прослои песков и глин. Отдельные гранитные валуны достигали огромных размеров. Это были типично ледниковые отложения. Валунные скопления в русле Бомболи, следовательно, представляли не что иное, как перемытую рекой морену.
Вскоре из-за поворота показался кар. Во время оледенения в нем располагался ледник. Теперь же на его дне виднелись только пятна еще не успевшего растаять снега. Картина открылась очень живописная: так как солнце, было уже низко, только половина кара освещалась розовым светом, другая же его часть находилась в глубокой сине-фиолетовой тени. Передний план составляли огромные ели с полувысохшими кронами. Пора останавливаться на ночлег. Удалось найти только небольшую более или менее ровную, хотя и наклонную, площадку, где и установили свою палатку. Кругом валуны и крутые склоны долины. Судя по карте, мы находились на абсолютной высоте примерно 800 метров. Заснули под непрекращающийся рокот Бомболи. Ночь прохладная, поэтому гнуса мало.
Утром плюс шесть. Дальше по руслу идти было нельзя — мешали огромные валуны и глыбы гранитов. Пришлось карабкаться по скалистым склонам долины, покрытым старыми гарями и труднопреодолимыми лесными завалами.
Неожиданно характер долины резко изменился. Река исчезла в валунах и рокотала где-то в подземелье. Склоны долины расступились, на широком дне виднелись небольшие неопределенной формы холмы и гряды, образованные гранитными валунами и галечниками.
Здесь Бомболи еще не успела врезаться в древнюю ледниковую долину — трог, этим и объяснялась быстрая смена ландшафта.
Такой характер речные долины имеют только в горных районах, подвергавшихся плейстоценовому оледенению. Во внеледниковых районах вверх по течению происходит углубление русел и сужение долин, то есть наблюдается обратная картина.
Расширившаяся долина Бомболи занята ельниками с невысокой порослью кедрового стланика. На южных склонах ельники поднимаются на 200—300 метров выше по сравнению с северными. Граница леса располагается на высоте 1000—1300 метров. Вместе с елью произрастают каменная береза, рябина и ольха. Выше идет сравнительно неширокий пояс кедрового стланика, сменяющийся глыбовыми осыпями. Граница леса на северном склона Тардоки-Яни очень отчетливая. Здесь нет зоны редколесья и альпийских лугов. Высокоствольные ельники сразу же сменяются зарослями кедрового стланика, а те — осыпями.
Дно долины все более расширяется. Виднеются старые русла, еще недавно, во время дождей, заполненные водой. Теперь здесь только небольшие лужи.
Неожиданно открылся вид на огромный кар в верховьях долины. Его скалистые отвесные стенки кое-где сохранили пятна снега.
Дно кара от долины Бомболи отгорожено большим валом из огромных гранитных валунов и глыб. Мы поднялись выше границы леса. По дну трога виднеются только отдельные куртины кедрового стланика, сначала высокоствольного, а затем низкорослого. Вместе с ним растут кустарниковые береза и ольха. Двигаться стало легко и приятно. Взобрались на один из холмов с буйными зарослями золотистого рододендрона. Перед нами открылся захватывающий по своей красоте вид на горы. Через долину Бомболи просматривались бесконечные гряды сопок, теряющихся в синей дымке огромных расстояний. У горизонта небо имело светло-оранжевый оттенок, затем оно становилось нежно-голубым, а верхняя часть купола была синей.
Самые дальние гряды едва различались на светлом фоне неба. Ближе, они становились фиолетовыми и синими, все более и более густыми. Передний план образовывали сине-зеленые и зеленые леса, клиньями внедряющиеся в фиолетово-серые глыбовые осыпи.
Мы легко продвигались по широким холмам, поросшим низкорослым стлаником, с подушками из мхов и лишайников и карликовыми формами голубики, багульника, кассиопеи и многих других типично высокогорных видов растений.
Сегодня мы поставили задачу добраться к вечеру до кара, расположенного в верховьях Бомболи, у подножья главной вершины Тардоки-Яни. Казалось, до цели совсем близко, но пришлось пройти еще не один километр, пересечь не одну конечно-моренную гряду, подняться на несколько крупных моренных холмов, прежде чем наша группа оказалась на дне кара у небольшого ледникового озерка. Солнце скрылось за отвесные стенки кара, стало сумрачно и прохладно. В воздухе было всего плюс девять, у поверхности почвы — три с половиной, а температура воды составляла лишь один градус.
Озеро небольшое, 10—12 метров в поперечнике, с глубиной не более полутора метров и очень прозрачной зеленоватой водой — на дне светлые гранитные валуны. В озерко впадают три ключика, вытекает река Бомболи. Сначала она течет под камнями на большой глубине (слышен равномерный рокот) и только в 100—150 метрах ниже на поверхности появляется небольшой ручеек. Затем он снова теряется в камнях. И так несколько раз.
У южного склона озерка расположена небольшая песчаная отмель. С севера к нему примыкает заболоченная равнина из сфагновых мхов. Прежде озерцо было больше, но произошло заболачивание, и теперь мы видим только небольшую его часть.
Стало темнеть, пора ставить палатку. В лесу это отнимало минуты, здесь же все было посложнее. Требовалось найти материал для стоек палатки, подыскать ровное и сухое место, собрать дрова.
Палатку поставили недалеко от озера на полянке, покрытой белым лишайником. Для стоек использовали невысокие стволики кедрового стланика. На самом берегу из стланикового сушняка развели костер со всеми мерами предосторожности: нельзя было допустить воспламенения сухого лишайника, это могло бы вызвать страшный пожар.
Когда солнце скрылось за стенками кара, стало быстро темнеть. С востока, из-за гребня Тардоки-Яни, появилась луна. Сначала она освещала только противоположные стенки нашей кресловины. Внизу было еще темно. Феерическая картина: на фоне лунного неба сложно источенный зазубренный край кара, по рисунку напоминающий разрушенные замки и всевозможные замысловатые фигуры.
Но вот луна высеребрила противоположный берег долины, затем светлая полоса спустилась еще ниже, и наконец все вокруг озарилось чарующим сиянием. Появились звезды. Виднелись обрывки очень высоких перистых облаков.
Сделалось прохладно. В палатке же было значительно теплее, уютнее: светло и очень мягко. Легли все же в теплом белье, завернувшись в брезентовые чехлы от спальных мешков.
Ночью был заморозок, на озерце появился трехмиллиметровый лед. С восходом солнца из долины стали подниматься волны теплого воздуха.
Начинаем подъем на вершину Тардоки-Яни. Для этого выбрали северо-восточный склон трога, покрытого крупноглыбовыми осыпями гранитов. У подножья густые заросли золотистого рододендрона. На склоне встречаются более пологие участки с подушками зеленых мхов, лишайников и кустарничков, а также зарослями низкорослого кедрового стланика.
Хаос каменных нагромождений внешне выглядит безжизненно. Но если затаиться среди камней, то очень скоро можно услышать свистящие звуки, доносящиеся с разных сторон. Нетрудно и увидеть небольшого зверька — бурого бесхвостого грызуна пищуху, или сеноставку. Гнезда она устраивает среди камней, куда затаскивает на зиму корм — сухую траву. Пищухи очень шустры и любопытны. Все время они проводят в беготне по каменным осыпям в поисках пищи. К человеку, однако, не приближаются. Гораздо любопытнее ласка, она подходит совсем близко. Реже на горных склонах встречаются бурундуки.
За полтора часа поднялись на вершину. Картина открылась поистине грандиозная. Мы поднимались по Средней Бомболи. Восточнее располагалась долина Правой Бомболи с широким и плоским дном, с моренными холмами и ледниковыми, озерцами. На большой высоте, почти под самой вершиной, видны участки отполированных гранитных скал. По всем признакам, это типичная ледниковая долина. Еще 20 тысяч лет назад от вершины спускались ледниковые языки, достигавшие долины Анюя. С тех нор произошло потепление, ледники исчезли, оставив моренные холмы, гряды и лежащие между ними озера. Теперь только в защищенных от солнца нишах на стенках каров кое-где видны пятна снега. По верхней границе ледниковой полировки на склонах долины можно представить размеры былых ледников. Они не перекрывали полностью массив Тардоки-Яни, а заполняли, но не до краев, долины рек. Их мощность достигала нескольких сот метров в наиболее развитой части и постепенно уменьшалась к концам. Гребни местных водоразделов, разграничивающие долины рек, по-видимому, не перекрывались ледниками, но на пониженных участках происходило перетекание перевальных ледников в соседние долины.
Чем объясняется развитие на Сихотэ-Алине горного оледенения в плейстоцене и почему оно отсутствует в настоящее время?
По этому поводу существует несколько точек зрения.
Большинство геологов считают, что основной планетарной причиной плейстоценового оледенения было изменение климата. В результате значительного похолодания зимние осадки не успевали растаять за короткое лето, что приводило к накоплению фирна и льда. Сначала возникли небольшие каровые леднички, затем образовались долинные ледники. При понижении среднегодовой температуры влажность оставалась достаточно высокой, что благоприятствовало выпадению осадков. Сихотэ-Алинь расположен на пути движения юго-восточных циклонов, и поэтому на его восточных склонах происходит конденсация влаги, приносимой тихоокеанскими ветрами. Так происходит теперь. То же самое было и в отдаленном прошлом.
Примерно 10 тысяч лет назад климат потеплел, это привело к отступанию, а затем и полному исчезновению ледников в горах Сихотэ-Алиня.
Особенно теплая эпоха существовала примерно шесть тысячелетий назад. Тогда климат был теплее и влажнее современного. Теплолюбивые породы деревьев в то время далеко продвинулись к северу. Затем произошло новое, но не очень значительное похолодание и, наконец, наступила современная климатическая эпоха. На Сихотэ-Алине, кроме массива Тардоки-Яни, следы древнего оледенения наблюдаются также, правда в меньших масштабах, в других районах с абсолютными высотами около 2000 метров.
Кстати, совсем недавно представления о максимальных высотах Сихотэ-Алиня были весьма приблизительными. В различных географических руководствах обычно приводились данные из книги Л. С. Берга «Природа СССР», где в качестве наивысшей точки Сихотэ-Алиня указывался голец Комарова в верховьях реки Коппи с абсолютной высотой 1940 метров. Позднейшие топографические съемки с использованием аэрофотоматериалов показали, что на Сихотэ-Алине имеется несколько вершин, близких к 2000 метров. Самая значительная среди них — Тардоки-Яни (2078 метров). С нее-то мы и созерцали обширную панораму Сихотэ-Алиня. С востока надвигался облачный фронт, все западные горные гряды купались в солнечном сиянии. Сама вершина имеет плавные очертания, она выделяется в виде купола, изъеденного несколькими грандиозными карами.
Жаль было покидать этот безграничный простор гор, где без устали можно любоваться сине-фиолетовыми далями, находя все новые и новые подробности в очертаниях гор и форме скал.
Но погода менялась. Вершину начали заволакивать плотные серые тучи. Стало быстро темнеть. Пора спускаться.
На обратный путь затратили не больше часа. Внизу, было холодно и сыро. Согрелись у костра. Утром, глядя на пелену тумана и мороси, поняли: погода испортилась надолго. Из-за плохой видимости весь день экскурсировали в районе бивака. Были осмотрены верхнее озеро, валунный вал, отгораживающий его от долины Бомболи, и холмистый моренный рельеф ниже первого озера. Останавливайся лагерем решили на новом месте в долине Бомболи. Быстро сняли палатку и двинулись вниз. Стало смеркаться. Задача — добраться до границы леса. Спускались по краю крупноглыбовых осыпей с высокоствольным кедровым стлаником. Спуск оказался нелегким. Трудно и небезопасно было прыгать по камням, очень скользким от дождя. Утомляло передвижение по высокоствольным стланиковым зарослям. Приходилось прыгать по пружинистым стволам, балансировать на них или переползать под ними. Легче всею идти по осыпям, чередующимся с зарослями низкорослого стланика.
С последними отблесками зари отряд добрался до границы леса, где мы и заночевали. Палатку поставили среди высоких стройных елей. Под огромными гранитными валунами был слышен рокот подземной реки — одного из ключей, питающих Бомболи.
На следующий день шли уже знакомыми местами и довольно быстро добрались до своего лагеря. Здесь все было благополучно. Иван Камандига встретил нас очень радушно, сразу же накормил душистой ухой.
Так закончился очень интересный и важный маршрут на высочайшую вершину Сихотэ-Алиня. Жаль было, что погода помешала провести дополнительные маршруты по другим долинам и в районе главной вершины, но и собранные материалы оказались очень ценными.
Путешествие подходило к концу. Осталось преодолеть последний нижний участок долины Анюя.
Позади были утомительный подъем по долине Самарги, нелегкий штурм водораздела, наводнение на Анюе, маршрут на Тардоки-Яни.
Казалось бы, оставшийся отрезок пути не будет особенно трудным и опасным. Ведь Анюй из небольшой горной реки превратился в одну из крупнейших водных артерий Сихотэ-Алиня. Пороги встречались все реже и реже. Километрами тянулись глубокие и спокойные плесы. Чтобы ускорить движение, брались за весла, но и в этом случае продвигались не более чем по 7—10 километров в час. Посреди реки такая скорость малоощутима. Все как будто предвещало спокойное плавание.
В действительности же нас ожидали новые препятствия — скопления плавника, иногда многокилометровые. В низовьях, где Анюй разбивается на бесчисленные протоки, создаются благоприятные условия для образования нагромождений из снесенных паводками стволов деревьев и кустарников. С каждым новым наводнением меняются очертания и размеры заломов, исчезают одни и появляются новые. Плавание в этих условиях очень затруднительно и весьма опасно. Собственно говоря, пускаться в путь без опытного лоцмана, знающего обстановку этого года, невозможно.
Заломы встречались и в верховьях, и в среднем течении Анюя, но там они нигде не перегораживали полностью русло, всегда можно было отыскать проход. Заломы же Нижнего Анюя страшны именно непроходимостью. Поэтому было решено спускаться самостоятельно лишь до метеостанции Солекуль, а дальше — только с опытными батчиками, хорошо знающими Нижний Анюй. Ими могли быть или удэгейцы, которые должны были спускаться от Первого Заура, или же кто-либо из сотрудников метеостанции.
С одного из поворотов реки открылся прекрасный вид на Тардоки-Яни и Бомболи. Жаль было расставаться с этим горным массивом, расположенным в самом сердце Сихотэ-Алиня. Но очередная пелена дождя скрыла заманчивое видение.
Берега реки стали низменными. Их образуют песчано-галечниковые террасы в несколько метров высотой. Очень много отмелей и кос с зарослями тальника, тополя. Лишь, изредка к реке подступают и более высокие террасы, до 8—12 и даже 25—30 метров.
В таких местах в обрывах берега виден цоколь из коренных пород (обычно кремнистые сланцы), на котором залегают валуны и галечники. На поверхности высоких террас произрастают лиственничники с густыми зарослями багульника. Низкие террасы, как правило, покрыты смешанными лесами из тополя и ели с примесью видов маньчжурской флоры. Склоны сопок, опускающиеся к реке, поросли преимущественно лиственницами с вкраплениями берез и кедров.
Крупные экземпляры кедра местами заходят и в долину, включаясь в состав елово-лиственничных лесов.
Вечерело. Оставалось недалеко до устья реки Дымни. Достигнув его, проплыли еще немного и на галечниковой отмели расположились на ночлег. Отсюда затем двинулись пешком к метеостанции Соликуль. Она расположена на абсолютной высоте около 1000 метров. С пункта наблюдения открывается широкая панорама Сихотэ-Алиня: где-то очень далеко у горизонта проступают контуры Тардоки-Яни, господствующей над другими массивами, остальные горные гряды, простирающиеся в северо-восточном направлении, расположены кулисами, и имеют пологоволнистые очертания. По мере приближения к Анюю склоны их становятся более расчлененными и крутыми. За исключением гольцовых вершин Тардоки-Яни и Яко-Яни, все остальные горные гряды покрыты лесом с небольшими пятнами осыпей на наиболее крутых участках склонов.
Сотрудники метеостанции встретили нас очень радушно.
Вечером с реки донеслись винтовочные выстрелы. Это вернулся из поселка Бира (в низовьях Анюя) рабочий метеостанции Василий Камандюга с двоюродным братом Анатолием. Прошло много времени, пока они в сопровождении других сотрудников метеостанции поднялись наверх. Все они несли тяжелые котомки за плечами, набитые медвежьим мясом.
Василий сообщил, что через день он собирается в обратный путь. Быстро договорились о совместном сплаве двумя батами. Таким образом, мы обеспечили себя прекрасными проводниками. Сам Василий будет следовать с нами до Биры, а его спутник Анатолий взялся сопровождать нас до 15-го километра (поселок, расположенный на Анюе в таком расстоянии от устья).
Василий Камандюга сказал, что последнее наводнение сильно изменило обстановку в низовьях Анюя: многие русла, по которым они раньше передвигались, полностью перегорожены заломами, появились новые проходы и т. д. В некоторых местах пришлось пропиливать и прорубать узкие проходы. Без проводников сплав оказался бы очень сложным и опасным.
Вечером распрощались с работниками метеостанции и спустились к своему лагерю на берегу Анюя. Ужин был великолепным. На стол была подана вареная и жареная медвежатина. Пили душистый чай с теплыми лепешками.
Весь следующий день готовились к сплаву. Было жарко. Даже вечером под пологом леса термометр показал 22 градуса. К ночи, правда, на небе стали собираться тяжелые тучи.
31 августа. Уже в 6 часов утра все были на ногах. Закусив холодной медвежатиной и напившись чаю, тронулись в путь. Впереди двигался бат Василия с двумя рабочими метеостанции, сзади шел наш «Заур». Крутые пороги с массой торчащих из воды скал ниже устья реки Поди и выше Гоббили прошли с помощью Василия, прекрасно знавшего фарватер. Стоя на носу, он ловко отталкивался шестом от встречных камней.
Ниже этих мест, называемых местными жителями «каменными заломами», Анюй становится широким и многоводным, особенно после устья Гоббили. Перекаты здесь уже широкие, легкопроходимые. Река течет в скалистых берегах. По склонам сопок произрастают преимущественно елово-березовые леса с кедром. На низких террасах — елово-березовые с ивой, ильмом, тополем, ясенем и изредка с кедром.
Август заканчивался очень жарким настоящим летним днем: в полдень было плюс 28, а температура воды поднялась до 14 градусов.
На плесах Василий занимался ловлей рыбы. К вечеру он заколол острогой пять крупных ленков. Ужин был превосходным. Наши спутники изготовили талу — мелко нарезанную сырую рыбу с луком и солью.
До первого удэгейского селения — поселка Биры — оставалось еще не меньше 50 километров, но близость человека уже ощущалась — стали встречаться оморочки с удэгейскими и русскими охотниками.
Вечером прошли устье Тормасу, левого крупного притока Анюя. Замечателен он тем, что его долина, перехваченная очень низким перевалом, продолжается на юг долиной крупного правого притока Уссури Хора. Местные жители пользуются этим удобством для волока. По прорубленной просеке они перетаскивают баты и оморочки из одного бассейна в другой.
Тормасу — очень быстрая и порожистая река, изобилующая огромными заломами, из-за которых движение по ней в некоторые годы невозможно. По сообщению Василия, в этом году он не смог подняться по реке.
Ниже Тормасу долина Анюя становится еще шире. Из-за низких лесистых берегов совершенно исчезли из виду коренные склоны долины. Сопки стали ниже, а склоны их — положе. Чувствуется близость огромной долины Амура.
Русло Анюя разбивается на несколько проток, образующих сложный лабиринт, пробраться через который можно только с хорошим лоцманом. Появились первые огромные заломы, приуроченные главным образом к низкой террасе в полтора-два метра высотой. Но и в главном русле на дне лежат огромные стволы тополей с торчащими из воды корнями.
По берегам, сложенным суглинками и галечниками, произрастают леса из чозении с высокотравьем. На склонах сопок видны лиственничники с кедром.
В 35 километрах выше Биры главное русло Анюя закрыто огромным заломом. В одном месте пришлось перетаскивать бат по косе на расстояние примерно 100 метров. Дальше свернули в одну из проток. Впереди Василий, за ним «Заур». Подхваченные стремительным течением, понеслись вниз. Вдруг из-за поворота увидели, что русло полностью перегорожено упавшим деревом. Непреодолимая преграда все ближе и ближе. Ясно, что батам не проскочить. Не сговариваясь, все схватились за шесты, стараясь остановить баты и повернуть их против течения. К счастью, это удалось. Причалили к отмели, отдохнули. Потом разрубили дерево и сделали искусственный проход в главное русло.
Местность становилась все однообразнее. По обоим берегам расположены низкие террасы, поросшие лесом из ели, тополя, березы и всевозможных кустарников. Изредка встречаются кедры. Более низкие участки долины заняты тальниковыми зарослями с буйным травостоем.
Вблизи Биры снова попали в крупные заломы. Только после прорубки и пропилки узких проходов удалось вывести наши баты в главное русло Анюя. Одним, без проводников, нам это было бы не под силу.
В середине дня прибыли в Биру. Остановились у наших проводников. Впервые за два месяца полакомились свежей картошкой и огурцами.
Отдохнув, поплыли дальше. Провожать нас вышло все население поселка. Многие не верили, что мы проделали путь от самого моря. Местные жители странствуют только в бассейнах рек Анюя, не переваливая на восточный склон Сихотэ-Алиня. Героем дня, конечно, был Иван Камандига, без которого подобное путешествие было бы невозможно.
Захватили двух пассажиров. Теперь на «Зауре» плыло семь человек. Но и при увеличенной загрузке его борта высоко поднимались над водой. К вечеру добрались до поселка Бира. Оставался последний участок пути по Анюю до 15-го километра. Местность по-прежнему однообразна. Появилось много безлесных участков, занятых поемными лугами. Коренные берега долины видны где-то у горизонта.
Стали все чаше попадаться боны — связанные бревна. Встретили бирских удэгейцев, поднимавшихся на шестах из поселка Троицкого.
Оставив свой «Заур» на берегу Маномы и пересев в поселке 15-й километр на попутную машину, уже поздно вечером добрались до Троицкого. Так закончилось наше путешествие. Оставалось пароходом подняться до Хабаровска. Я возвращался в Ленинград, мои товарищи — во Владивосток.
Ивану Камандиге предлагалось несколько вариантов возвращения на Самаргу. Он решил вернуться через Хор. Всеволод Александрович взялся проводить его до станции Хор, откуда он должен был добраться до поселка Бичевая, затем на оморочке подняться по Сукпаю до перевала в бассейн Самарги (по реке Кукси) и дальше до поселка Агзу, где находилась его семья.
Научные результаты экспедиции были опубликованы в виде статей в различных изданиях и послужили источником сведений о природе одного из наименее изученных районов Сихотэ-Алиня, расположенного в самом сердце этой огромной горной страны.