Пловчиха долго подыскивала подходящее место.
Она искала зернистый утрамбованный снег. Из такого снега эскимосы строят иглу. Медведице он был нужен для похожих целей. Наконец она наткнулась на подходящий склон и, не теряя времени, принялась рыть в нем берлогу. Это будет ее зимовье, укрытие, где она разрешится от бремени.
Недели сменяли одна другую, а она все спала и спала в полной изоляции от внешнего мира. Температура ее тела снизилась, сердцебиение замедлилось. Она не ела, не пила, расходуя для поддержания жизни накопленный под кожей жир.
Пока она спала, в ее утробе созревал детеныш.
Он родился в декабре — крошечный живой комочек. Он еще слеп, глух и покрыт редким пушком. Повинуясь инстинкту, он сосет жирное материнское молоко.
Прошло четыре месяца. Медведица пробудилась от зимнего сна и прокопала выход из берлоги. Наступил апрель. Ее детеныш, подросший до размеров собачки, был жив и любознателен.
Поначалу свет слепил его, и он остался у берлоги ждать мать, отправившуюся на поиски пищи. Та разрывала снег и, найдя замерзший мох, мешала его со снегом и жадно поедала.
Но сейчас добыча пропитания не была для нее главной задачей. Медведица не уходила далеко от берлоги, неотрывно наблюдая за медвежонком. Порезвившись на снежной равнине, он обязательно потом возвращался к матери.
Под этим ослепительно белым, как лед, небом она была его единственной защитой и опорой.
В спальню Джо струился солнечный свет. Шесть утра. Накинув халат, она пошла в комнату, которая некогда служила кладовой, а теперь была отведена ее сыну.
На цыпочках она приблизилась к кроватке Сэма. Он крепко спал, сжимая в кулачке лапу плюшевого медведя.
Джо спустилась вниз, заварила себе чай и с горячей чашкой в руках вышла во внутренний дворик. Как всегда в первые минуты утреннего затишья, она просто стояла, закрыв глаза. Наслаждалась покоем.
Когда они с Дугом переехали в этот дом, сад представлял собой унылый, неухоженный пятачок бурой травы. В декабре он исчез под снегом. Однако Джо живо помнила, как впервые пришла сюда — однажды утром в марте, два года назад.
До того она ни разу не открывала дверь во внутренний дворик. Иногда, глядя в сад из окна спальни, она думала, что он похож на тюремный двор, и тут же отворачивалась.
Но в то мартовское утро сад приятно удивил ее. Снег давно сошел, из-под земли пробивалась зеленая травка. В чахлом деревце в углу она узнала сиреневый куст, а свисавшие по стене спутанные плети оказались клематисами.
Джо оживала вместе с садом, постепенно возвращалась к жизни.
Допив чай, она поднялась в спальню Сэма. Он уже проснулся.
Джо наклонилась к сыну.
— Привет, воин, — проворковала она. — Поднимайся. Скоро придут гости.
Он просиял. Его день рождения был несколько дней назад, но гостей ждали сегодня, в воскресенье.
Джо начала было натягивать на сына футболку, но вдруг замерла.
— Боже, что это? — пробормотала она.
На спине малыша, чуть выше копчика, синел кровоподтек.
— Ты ударился? — спросила она. — Болит?
Сэм увернулся от нее.
Хмурясь, она поймала сына, взяла его на руки и поцеловала в шейку. Мальчик завизжал от удовольствия, затем чуть отстранился и посмотрел на нее. У него были глаза Дуга. И улыбка, как у Дуга.
— Проголодался? — спросила Джо.
— Ага.
Она со смехом потащила сына вниз.
В одиннадцать Джо стояла на кухне, заставленной кастрюлями и мисками. Услышав звонок в дверь, она выбежала в холл, слизывая с пальцев шоколад.
Первой гостьей оказалась Кэтрин.
— Спасибо, что пришла, — обрадовалась Джо и обняла ее.
Кэтрин сняла плащ и прошла на кухню, где Джо уже разливала кофе.
После гибели Дуга Джо полгода не виделась с подругой Джона. Она с головой окунулась в газетную работу. Джина знала, что Джо почти не спит, и потому ничуть не удивилась, когда однажды утром, проснувшись, обнаружила Джо на полу в своей комнате. Та, сжавшись в комочек, беспомощно рыдала. От переутомления у нее случился срыв.
Потом наступили дни беспросветного отчаяния, но Джина помогла ей выкарабкаться. Джо почти ничего не ела, спала по четырнадцать часов в сутки и спустя десять дней вновь появилась в редакции — бледная, хрупкая и исхудавшая, как солдат после тяжелого ранения. Но с ясным взглядом.
Лишь в конце февраля Джо вернулась в Кембридж. В первых числах марта она попыталась связаться с Джоном и Кэтрин.
Ее ждало разочарование. Джон, сообщил ей по телефону незнакомый голос, съехал с квартиры, не оставив нового адреса. Кэтрин тоже переехала.
Кэтрин она случайно повстречала только в мае.
Джо все утро провела в поисках материала для одной статьи. С мыслями об этой статье она и поднималась по лестнице книжного магазина в центре города. Добравшись до кафетерия, она взяла кофе и с чашкой в руке повернулась к пятачку, заставленному стульями и столиками.
Там сидела Кэтрин.
Джо оторопела от неожиданности. Кэтрин была все такая же очаровательная. На коленях у нее лежала открытая книга. Девушка подняла голову и узнала Джо.
— Привет, — поздоровалась она.
— Привет, — ответила Кэтрин.
Они посмотрели друг на друга. Кэтрин заметила живот Джо.
— Вам помочь? — спросила она.
— Нет, спасибо. Сама управлюсь. Не помешаю?
Кэтрин отрицательно покачала головой. Джо смущенно подсела к ней. Она не знала, как начать разговор.
— Я пыталась связаться с вами, — наконец произнесла Джо. — Мне сказали, что вы переехали.
— Я нашла комнату подешевле, живу с подругой. Я вам тоже звонила. Мне сказали, что вы в Лондоне.
— Да, я жила там некоторое время. А вы не знаете, где Джон?
Глаза Кэтрин внезапно наполнились слезами.
— Простите, — сказала Джо. — Вы даже не представляете, как я корю себя…
Кэтрин махнула рукой, пресекая бесполезный поток слов. С минуту она посидела с закрытыми глазами, затем сказала:
— Его нет в Кембридже. Он исчез.
Джо в ужасе вытаращила глаза.
— После похорон он жил у матери, — добавила Кэтрин, — но в начале года уехал.
— О боже! Это все из-за меня. Из-за того, что я ему сказала.
— Нет, — решительно возразила Кэтрин. — Вы ни в чем не виноваты.
— Он вам пишет? — спросила Джо.
— Нет. Я вообще ничего о нем не знаю.
Некоторое время они сидели молча.
— Я думала, вы до сих пор в Лондоне, — наконец произнесла Кэтрин. — С Джиной.
— Да, я жила у нее, — сказала Джо, — но мне захотелось, чтобы ребенок Дуга родился и рос здесь, в Кембридже, в доме, который купил его отец.
— Вы скоро будете такая счастливая, Джо.
— Даже не знаю, что за мать из меня выйдет.
— Я тоже мало что знаю о детях, но с удовольствием буду помогать вам, если позволите.
— Ну… — замялась Джо, не желая навязываться со своими проблемами. — Может, с малышом когда посидите…
Кэтрин осторожно коснулась живота Джо.
— Я правда хочу помочь. Ради Дуга.
Союз был заключен.
Гостей ждали к трем, но Джина приехала раньше.
— Ты потрясающе выглядишь, — сказала Джо, обнимая подругу.
— А ты все худеешь, — заметила Джина.
Майк Шоркрофт, за которого Джина год назад вышла замуж, ждал на тротуаре. Двухметровый рост и могучее сложение выдавали в Майке регбиста, хотя спорт он бросил четыре года назад и теперь работал в «Курьере» спортивным журналистом.
Майк переступил порог дома и поцеловал Джо в щеку. Она улыбнулась ему. За спиной у Майка был пакет — что-то огромное треугольной формы в желтой упаковке.
— Сэм! — позвала именинника Джина. — Иди скорей сюда, посмотри подарок!
— Пойдемте в садик, — предложила Джо.
Они все вышли на лужайку, и Сэм принялся сдирать бумагу с подарка. Это был прицеп к его любимому трактору.
— Замечательный подарок, Майк. Огромное спасибо, — поблагодарила Джо.
Когда в дверь позвонили в очередной раз, Сэм сосредоточенно нагружал прицеп своими игрушечными машинками.
— Я открою, — сказала Кэтрин.
В саду гостей прибывало. Джо пригласила на торжество мам, с которыми вместе посещала курсы для молодых родителей. Пришла даже Ив, участковая медсестра. Она наблюдала Джо последние месяцы беременности и привезла ее с Сэмом домой из роддома. Вскоре лужайка была полна малышами и игрушками.
— Как успехи? — спросила Джина в момент затишья.
Они с Джо стояли, прислонившись к стене дома, и смотрели, как Сэм укладывает на сиденье трактора кирпичики.
— Не жалуюсь, — ответила Джо.
В таких иносказательных выражениях они обычно вели диалог о деньгах. Джину тревожило, что у Джо их вообще нет, хотя та постоянно уверяла, что не сидит без работы. Джина, разумеется, понимала, что под этим подразумевалось: Джо работала круглые сутки, все то время, что Сэм находился либо в яслях, либо с приходящими няньками.
После гибели Дуга выяснилось, что свои финансовые дела он оставил в полном беспорядке. Адвокат сообщил Джо, что при оформлении покупки дома он посоветовал своему клиенту переписать завещание, составленное десять лет назад. По этому завещанию все его имущество отходило Алисии. Дуг пообещал это сделать и, в сущности, сдержал слово: дома лежал новый текст завещания, из которого ясно следовало, что Джо — его новая и единственная наследница. Но этот документ не был подписан и заверен нотариусом.
Джо осталась с домом на Линкольн-стрит и своей квартирой в Лондоне. Это было все ее имущество. Алисия благополучно унаследовала Франклин-Хаус и все сбережения Дуга.
Неожиданно послышался визг — Сэм упал с нового прицепа и, скорчившись, лежал на земле. При виде Джо он расплакался.
Джо встала на колени и взяла сына на руки.
— Все хорошо, — успокаивала она его. — Теперь все хорошо.
Джо убрала волосы со лба малыша и увидела над бровью небольшую ранку.
— Неси его в дом, — распорядилась подоспевшая Ив.
Дома Джо усадила Сэма на диван и обработала ему лоб антисептиком. Ив тем временем осмотрела малыша.
— Кости целы, — сказала она. — Все в порядке. Пусть отдохнет немного, отдышится.
Джина принесла апельсиновый сок, и Сэм с жадностью его выпил.
— Пожалуй, пусть немного поспит, — предложила Ив. — Устроим пятиминутный перерыв.
Она многозначительно посмотрела на группу гостей в комнате. Джина поняла ее намек.
— Сейчас приготовлю кофе, — сказала она и потянула Майка за рукав.
Когда дверь за гостями закрылась, Джо с улыбкой взглянула на Ив.
И оцепенела, увидев выражение лица медсестры.
— Джо, давно у Сэма эти синяки? — спросила Ив.
Шел март 1848 года. Почти два года миновало с тех пор, как корабли экспедиции покинули остров Бичи. Никто теперь не назвал бы их гордостью военно-морского флота Ее Величества. Они давно не рассекали волны, не бороздили морские просторы. Их такелаж больше не звенел на ветру, потому что паруса убрали больше года назад и с тех пор ни разу не ставили. Они превратились в лед, стали частью безжизненного ландшафта.
В этом году Гасу исполнялось пятнадцать. Он вырос из своей одежды. Сейчас он носил штаны, перешитые для него одним из матросов. Они были ему длинны и широки, и он в них смотрелся нелепо. Но Гас не жаловался. Главное, что штаны теплые. И на том спасибо.
К штанам Гас претензий не имел, а вот куртка его не устраивала. Казалось, руки у него непропорционально длинные. Пальцы растолстели и стали приплюснутыми, коленки распухли и болели, ступни вывернулись наружу. Порой он ничего не чувствовал, когда касался предметов.
Были у него и другие болячки. В экспедиции вообще не осталось здоровых людей. У некоторых матросов появились первые симптомы цинги — подкожные кровоизлияния, шатающиеся зубы. Тем, у кого появлялись признаки этой болезни, врачи прописывали лимонный сок.
Кое-кого из моряков беспокоили не столько физические недуги, сколько темнота и холод. Несколько человек тронулись умом, не сумев смириться с мыслью, что им придется провести в Арктике еще одну зиму. Двое сбежали с «Террора» в завывавшую пургу. Невероятно, думал Гас. Это же сущее самоубийство. Они не пройдут и нескольких сотен шагов.
Беглецов нашли два дня спустя в восьмистах метрах от корабля. Их тела промерзли насквозь. Моряки похоронили их там же, где нашли.
С тех пор имен этих двоих никто не упоминал.
В мае минувшего года сэр Джон лично направил поисковую группу на Землю Кинг-Вильям. Ее возглавили лейтенант Гор и мистер Де Вё. Поисковая группа должна была пройти километров тридцать на юг, чтобы найти проливы, которые могли бы вывести корабли из западни.
Поисковая группа — лейтенант Гор, мистер Де Вё и шесть матросов с «Эребуса» — тронулась в путь 24 мая 1847 года. С собой у группы было двое саней, груженных брезентовыми палатками, шестами, спальными мешками, продовольствием, канистрами со спиртом, ромом, кухонной утварью, топорами, ружьями, порохом и дробью. И консервами Голднера.
Не прошло и десяти минут, а экипаж «Террора» уже стал свидетелем того, как члены поисковой группы преодолевают первое из множества препятствий, ожидавших их на пути. Оступаясь и то и дело соскальзывая вниз, они медленно взбирались на ледяную стену — миновал час, прежде чем люди скрылись за ней.
— Они будут проходить не больше трех километров в день, — сказал кто-то. — Это если повезет.
Гас прикинул, что поисковая группа вернется не раньше чем через двадцать дней. Может, через месяц.
А через месяц будет конец июня. Тогда уж наверняка начнет трескаться лед. Эта мысль неотступно преследовала Гаса, гремела в голове, как хвалебный гимн.
Восьмого июня — поисковая группа Гора уже полмесяца находилась в пути — с «Эребуса» сообщили, что Франклину нездоровится. Эта весть не вызвала особого беспокойства, потому что после апоплексического удара Франклин редко появлялся на палубе. Если бы Гас и другие члены экипажа видели, что на самом деле происходит в каюте Франклина, они отнеслись бы к известию о нездоровье капитана по-другому.
Седьмого июня капитан поужинал как обычно. Ему подали суп, мясо с овощами, изюм и немного сыра. Франклин все это съел, выпил бокал шотландского эля и лег спать.
Рано утром он вызвал врачей — Стивена Стэнли и Гарри Гудсэра — и пожаловался на боли в животе. Те прописали ему горькую кизиловую настойку. Через полчаса Франклин выпил бренди, и целый день все было спокойно. Правда, ужинать Франклин не стал, сказав, что у него онемела одна сторона лица. Ему дали опиум, чтобы он мог заснуть, и еще он съел немного консервированного супа Голднера.
Ночью началось настоящее светопреставление. В три часа на «Терроре» забили тревогу, капитана Крозье вызвали на «Эребус». В четыре с «Террора» призвали корабельного врача Макдональда.
В пять утра сэр Джон сел на койке, прижимая к груди кулак. И умер, без криков и стонов.
Поначалу никто не знал, что делать.
Еще не было случая, чтобы старшие офицеры умирали в ходе арктической экспедиции. Офицеры жили совсем не так, как простые матросы: они были лучше защищены от жестоких морозов и, разумеется, лучше питались. Да, на долю офицеров тоже выпадало немало тягот, но они, в отличие от рядовых моряков, не знали, что такое изнурительный физический труд. Все переживали кончину Торрингтона и других матросов, но их смерть ни для кого не стала потрясением. В глазах офицеров Торрингтон и ему подобные — пусть это хорошие, верные и даже по-своему отважные люди — всего лишь топливо для машины. По происхождению они совсем не то, что офицеры: вся их жизнь проходит в грязи, а многие даже понятия не имеют, что значит искупаться.
За время экспедиции из двух экипажей лишь три человека скончались от инфекционных заболеваний, и сам этот факт уже доказывал, что «Эребус» и «Террор» содержались в чистоте. Большинство матросов могли только радоваться тесным кубрикам, потому что на берегу они не имели и такого жилья.
Другое дело — офицеры. Эти люди всегда жили в комфорте и не имели ничего общего с трудовым людом. Классовые различия соблюдались и на корабле. Мало кому из матросов удавалось заглянуть в каюту офицера. И то, что Гасу случалось разговаривать с капитаном, расценивалось как настоящее чудо, уступка его юному возрасту.
Поэтому, когда умер Франклин, экипажи обоих кораблей растерялись. Прежде всего, никто не знал, что делать с трупом. Было ясно, что переносить тело сэра Джона в трюм нельзя: там его съедят крысы. Однако врачи, подозревавшие, что причиной смерти Франклина послужила опасная инфекция, не хотели оставлять его в каюте. В конце концов было решено похоронить начальника экспедиции в тот же день, в полдень, во льдах.
Когда офицеры собрались в кают-компании «Эребуса», между ними разгорелся жаркий спор.
— Дело не в консервах, — настаивал лейтенант Фэрхом. — При чем тут продукты Голднера? Мы ведь уже не один месяц их едим. И все живы.
— С консервами что-то не то, — возразил Крозье.
— Мы опорожнили два контейнера на Бичи, — сказал Фицджеймс. — Испорченными оказались лишь несколько банок с супом. Столько продуктов перевели впустую!
— И все же с консервами что-то не то, — повторил Крозье.
— Но что именно? Ведь сэр Джон умер от сердечной недостаточности, — сказал Фицджеймс и посмотрел на Стэнли.
Стивен Стэнли, старший корабельный врач «Эребуса», окончил Королевский медицинский колледж в Лондоне и за свою жизнь повидал всякого. Но с таким случаем, как болезнь сэра Джона, он столкнулся впервые.
— Сэр Джон действительно умер от сердечной недостаточности, — подтвердил он. — От гиперемии сердца, вызванной еще прошлогодним приступом. Но…
— Но что? — подбодрил его Крозье.
— Но боли в брюшной полости и паралич…
— Ботулизм, — констатировал Гудсэр, и Стэнли согласно кивнул.
— Ботулизм? — переспросил Крозье. — Что это такое?
— Отравление, вызванное быстродействующим ядом, — объяснил Стэнли. — Говорят, этот яд содержится в консервированном мясе. Никто не знает, как с ним бороться.
— Но ведь все продукты кипятят, — заметил Фицджеймс.
Крозье подался вперед:
— Что сэр Джон ел в последний раз?
Вызвали Ричарда Уолла — офицерского кока.
— Что сэр Джон ел позавчера на ужин? — спросил у него Крозье.
— Офицеры ели консервированную говядину, а сэр Джон — свинину.
— То есть он ел не то мясо, что все остальные?
— Да, сэр. Ему захотелось свинины.
— Свинина варилась столько же, сколько говядина?
— Да, сэр.
— Спасибо, Уолл, — сказал Крозье, и кока отпустили.
Крозье откинулся на стуле и потер глаза.
— Значит, вы считаете, Стэнли, что болезнь могла вызвать консервированная свинина?
— Не знаю, — отвечал Стэнли. — Честно говоря, не знаю.
Фрэнсис Крозье внезапно поднялся.
— Свинину не готовить, пока все банки не будут проверены на предмет герметичности и годности к употреблению, — распорядился он. — Будем пока питаться говядиной.
Офицеры разошлись. Крозье проводил их взглядом и, оставшись один, принялся вышагивать вдоль шкафов с книгами. Он не мог избавиться от мысли, что с консервами еще что-то не то, помимо ботулизма.
Матросы выглядели гораздо хуже, чем можно было ожидать. Вид у всех болезненный, все быстро устают. Когда кто-то из матросов заболевал, как, например, Торрингтон, и его начинали кормить продуктами из офицерского рациона, в частности консервами Голднера, ему становилось не лучше, а хуже. Крозье заметил и другое: те, кто, как и он сам, предпочитали мясу соленую рыбу, чувствовали себя лучше, чем их товарищи.
С чего бы это? Крозье не оставляло пугающее подозрение, что среди них присутствует невидимый враг, постепенно подтачивающий силы моряков.
Кончиками пальцев он водил по корешкам книг. Сонеты Шекспира, Вордсворт, Теннисон. Целый день он размышлял о Софье, племяннице Франклина. «А величавые челны вперед, вперед плывут». С чего вдруг ему вздумалось написать эти строки? Не очень радостное стихотворение…
Если цилиндр найдут и передадут леди Джейн Франклин, ее племянница Софья, прочтя письмо, поймет, что последние строки адресованы ей. Он сказал ей то же самое, полушутливо, в тот день, когда она отказала ему.
— Что ж, — сказал он, — мой величавый челн поплывет вперед, Софья. Я останусь одиноким мореплавателем.
Стоя с томиком Теннисона в руке, Крозье услышал стук в дверь. Он удивленно обернулся и увидел Стэнли.
— В чем дело? — спросил Крозье.
Стэнли вошел в каюту и затворил за собой дверь.
— Я все думаю о лейтенанте Горе… Что из консервов Голднера лейтенант Гор взял с собой?
Двадцать второго июня вернулась поисковая группа Гора. Крозье лично вышел ей навстречу.
Гор добрался до Земли Кинг-Вильям, находившейся в шести километрах от кораблей. На это у него ушло четыре дня. Там 28 мая он оставил записку в запаянной металлической банке. В записке указывались координаты кораблей, а дальше шел текст:
Зиму 1846/47 г. провели на острове Бичи, куда вернулись, пройдя по проливу Веллингтон до 77° с. ш.
Все здоровы.
Командует экспедицией сэр Джон Франклин.
Поисковая группа в составе двух офицеров и шести матросов, покинувшая корабли в понедельник, 24 мая 1847 г.
Записка была составлена на «Эребусе» до того, как Гор тронулся в путь. Никто не обратил внимания, что год зимовки на Бичи был указан неверно.
Оставив сообщение, Гор прошел около двадцати километров на юг и убедился, что пролив Виктория, как и предполагал Франклин, действительно тянется на запад и, если лед растает, перед кораблями откроется широкое водное пространство.
Одиннадцатого июня, в тот самый день, когда умер Франклин, поисковая группа повернула назад. В пути они решили отпраздновать возвращение и приготовили себе обед, вскрыв вторую упаковку с консервами Голднера.
Спустя три дня, 14 июня, лейтенант Гор скончался.
Крозье, встречавший поисковую группу, увидел, что тела Гора и еще двоих матросов везут на санях.
Во вторник рано утром Джо вновь отправилась на прием к врачу. Доктор Джауэтт поднялся с улыбкой и жестом предложил сесть. Джо села, держа на коленях Сэма.
Джауэтт глянул в свои записи. Джо смотрела на него в профиль и вдруг заметила, как сильно бьется у него на шее пульс. Он боится сообщить результаты анализов, догадалась Джо.
— Джо, — заговорил Джауэтт, — как это ни прискорбно, но должен сообщить, что ваш Сэм болен.
Джо в эту минуту думала только о том, что оказалась права. Джауэтт боялся разговора с ней.
— Плохой анализ крови? — спросила она.
— Да. Пониженное содержание тромбоцитов и эритроцитов.
— Что это значит?
— Ну, — начал объяснять Джауэтт, — это значит, что его организм борется с какой-то болезнью. Это может быть и вирусная инфекция, и нарушение иммунной системы… что угодно. Одним словом, у Сэма изменен состав крови.
— Поэтому у него синяки? — спросила Джо.
— Возможно. Его необходимо обследовать в условиях клиники.
— Из-за одного синяка…
— Сэма нужно госпитализировать, — настаивал врач. — Направление я уже выписал. Вас ждут сегодня утром.
— Прямо сейчас? — уточнила Джо.
— Да. Идите в отделение гематологии. — Он вручил ей листок бумаги, на котором заранее написал, куда обратиться.
Если бы только Дуг был жив! — подумала Джо.
— Пониженное содержание тромбоцитов, — произнесла она. — Такое ведь бывает при лейкемии.
— Не обязательно. Возможно, он болен чем-то другим.
Джо показалось, будто земля уходит у нее из-под ног.
— Не может быть, чтобы у Сэма было что-то серьезное, — сказала она. — Он вообще-то здоров.
— Вот и отлично. Значит, это сегодня же подтвердится.
Джо думала только о том, чтобы скорее кончился этот тяжелый день. Едва она привела Сэма в палату, ему поставили капельницу и сделали переливание крови. Она успокаивала его, держа за руку, а у самой чуть сердце не выскакивало из груди. Он плакал, хватался за иголку, торчавшую из его руки. Часов в десять утра Сэму дали снотворное, и он уснул.
— Доктор Эллиотт скоро вас примет, — сообщила медсестра в час дня.
— Кто такой доктор Эллиотт? — спросила Джо.
— Специалист. Он умеет обращаться с детьми.
Надеюсь, с родителями он тоже умеет обращаться, подумала Джо.
Доктор Эллиотт прибыл в пять. Сэм сидел в кроватке и ел мороженое.
— Привет, — поприветствовал малыша врач. — Вкусно?
Сэм уставился на незнакомца. Врач улыбнулся и протянул Джо руку.
— Меня зовут Билл Эллиотт, — представился он.
— Джо Харпер.
— Мне хотелось бы поговорить с вами. Сестра Стивенс посидит с Сэмом. Я вас долго не задержу. — Он жестом пригласил ее пройти в комнату по другую сторону коридора.
Джо чмокнула сына в лоб.
— Через минуту вернусь, — пообещала она.
Комната, в которую Билл Эллиотт провел Джо, оказалась его кабинетом.
— Мы оставим дверь открытой, — сказал он ей. — Чтобы Сэм вас видел.
Джо глянула на стол врача. На нем стояла фотография Эллиотта с семьей. У него было трое детей: две девочки и мальчик одного с Сэмом возраста.
— Мы получили результаты анализов, — начал Эллиотт.
— Говорите, — потребовала Джо. — Прошу вас.
— У Сэма проблемы с кровью.
— У него лейкемия?
— Нужно сделать еще кое-какие анализы, — произнес он, помолчав. — Завтра я хотел бы сделать ему биопсию костного мозга.
— У него лейкемия?
— Нет, — ответил Эллиотт. — Не думаю.
Джо вздохнула с облегчением:
— Слава богу!
— Видимо, у Сэма апластическая анемия, — сказал врач.
Джо шмыгнула носом.
— Анемия… Просто анемия. Это же не страшно, да? Она же лечится, правда?
— Миссис Харпер, давайте продолжим разговор завтра. Для полной уверенности анализы нужно повторить.
— Но диагноз «лейкемия» вы исключаете.
— У вас был тяжелый день, — сказал Эллиотт и встал. — Идите домой, отдохните. И Сэм пусть отдохнет. Жду вас завтра утром.
Джо осталась сидеть, где сидела.
— Апластическая анемия, — проговорила она.
Эллиотт нахмурился:
— Это предварительный вывод. Обследование еще не окончено. Я хочу быть уверен на сто процентов.
Наконец и она встала.
— Апластическая анемия… — Голос Джо задрожал. — Что это за болезнь. Это не то, что я думаю, да?
— Яне…
Она с трудом сдерживалась, чтобы не закричать на него.
— Ответьте мне прямо, прошу вас.
— Сядьте, — велел врач.
Джо повиновалась. Эллиотт тоже сел.
Вот оно, начинается, думала Джо.
— Апластическая анемия — очень серьезное заболевание. Не менее опасное, чем лейкемия. Смертельно опасное.
Джо глубоко вдохнула. Сердце гулко колотилось, каждый удар отдавался острой болью в груди.
— Апластическая анемия, — пробормотала она. — Впервые слышу.
— Это редкое заболевание. Во всей Великобритании таких случаев встречается сто, сто двадцать в год. В основном страдают люди в возрасте от пятнадцати до двадцати четырех лет и те, кому за шестьдесят.
— Но Сэму ведь только два года.
— У больных апластической анемией нарушена деятельность костного мозга — он не вырабатывает необходимого количества клеток крови.
— Но откуда у него эта болезнь? — спросила Джо. — Он от кого-то заразился?
— Нет. Это не заразное заболевание. Но, возможно, выяснится, что у Сэма не в порядке иммунная система.
Джо задумалась.
— Когда я ходила беременная, погиб его отец, — вдруг прошептала она. — Могло случиться так, что потрясение каким-то образом отразилось на нем?
— Мало вероятно.
— Но не мог же он заболеть сам по себе.
Эллиотт развел руками:
— Точно неизвестно, но есть подозрения, что это заболевание вызывают облучение, бензол, антибиотики…
— Антибиотики? Сэм принимал их при воспалении легких.
— Болезнь наступает внезапно. Больной быстро утомляется, становится бледным, у него сами по себе появляются кровоподтеки. У Сэма очень характерные синяки.
— Ничего не понимаю. Я вижу, что он быстро утомляется, что он весь в синяках. Но ведь он бегает. Играет.
— Признаки апластической анемии отчетливо просматриваются в мазке крови.
— Но ведь результаты еще надо перепроверить.
— Безусловно. Мы сделаем пункцию. Утром Сэма усыпят на пять минут. Возьмем кусочек костного мозга у него из бедра.
Джо непроизвольно содрогнулась.
— Главное, не отчаивайтесь, — добавил Эллиотт. — Еще десять лет назад семьдесят процентов людей с таким диагнозом умирали. Теперь столько же выживает. Новые методы терапии…
— Вы будете лечить Сэма лекарственными препаратами?
— Сначала он пройдет курс иммуносупрессивной терапии, — начал Эллиотт. — Ему будут вводить антилимфоцитарный глобулин и циклоспорин. Эти препараты подавляют Т-клетки.
— Значит, всему виной эти Т-клетки?
— Т-клетки поражают костный мозг. Организм начинает разрушать сам себя. Мы пытаемся это предотвратить.
— А если это не даст результата?
— Мы сделаем все возможное, чтобы результат был, — заверил ее Эллиотт. — Иногда костный мозг восстанавливается и начинает функционировать нормально. Мы будем еженедельно брать анализ крови, чтобы следить за процессами в организме Сэма. Будем переливать ему кровь и вводить тромбоциты. И будем надеяться на лучшее.
— Но если ничего не выйдет?
— Не думайте о плохом, — ласково произнес он.
— Но каков наихудший исход? — настаивала она. — Скажите, чего ждать в худшем случае?
В последних числах июня 1847 года участники экспедиции разбили лагерь на побережье Земли Кинг-Вильям, на мысе Филикс, в шести километрах от «Террора». В состав берегового отряда вошли двенадцать офицеров и сорок матросов, в том числе Гас. Они установили три палатки, изнутри утеплили их медвежьими шкурами и одеялами, снаружи возле каждой соорудили по очагу.
Крозье не стал брать на мыс Филикс консервы, решив, что береговой отряд будет самостоятельно обеспечивать себя пропитанием — ловить рыбу, охотиться на лис и куропаток.
— От такой пищи вам станет только лучше, — говорил Крозье матросам. — Местные индейцы не страдают цингой. Будем подражать им, научимся выживать, как они.
Матросов его речь не воодушевила. Они не желали перенимать образ жизни эскимосов. Они англичане, а не дикари. Им с детства внушали, что долг христианина обращать в свою веру отсталые племена. Опуститься до туземцев — значит признать свое поражение. Но они не смели ослушаться Крозье, хотя его проповеди раздражали их сверх всякой меры.
— Эскимосы не всегда готовят пищу на огне, — говорил Крозье. — Они охотно едят сырую оленину и сырого лосося. Ничего нет зазорного в том, чтобы жить как индейцы. Скоро сами увидите, пойдет ли вам это на пользу.
Ему не поверили. Решили, что Крозье сходит с ума. Однако новая диета и впрямь сотворила чудо — больные цингой начали поправляться.
— Ешь рыбу, — говорил Крозье Гасу. — Даже внутренности, кишки, голову. Ешь все.
И Гас ел, но кости все-таки выплевывал.
Однажды рано утром часть берегового отряда покинула лагерь, отправившись по следу оленя. Не прошли они и полутора километров, как начал опускаться туман. Видимость резко ухудшилась, и было решено возвращаться. Гас, замыкавший шествие, отстал от своих товарищей и заблудился. Он плутал, пытаясь выйти к лагерю, пока не сообразил, что лучше зарыться в снег.
Укрывшись в снежном углублении, Гас забылся сном. В какой-то момент, думая, что проснулся, он увидел сквозь пелену тумана миловидное женское лицо. Оно почти целиком было покрыто татуировками, но все равно показалось ему красивым.
Полузамерзшего, его нашли в полдень.
Гаса принесли в лагерь. Матросы развели огонь и, укутав его в медвежьи шкуры, посадили перед очагом.
— Итак, Огастус, ты решил организовать собственную экспедицию? — спросил Крозье.
— Я упал, — объяснил Гас. — А потом заснул. Простите меня, сэр.
— Тебе повезло, что остался жив.
— Я видел женщину. С татуированным лицом.
Крозье помолчал, морща лоб.
— Что это были за татуировки?
— Узоры из линий, как морщины, когда мы улыбаемся.
Крозье обвел взглядом собравшихся вокруг матросов.
— И ты действительно ее видел?
— Не знаю, сэр. Может, мне и привиделось.
— Это была эскимоска?
— Да, сэр.
С минуту Крозье пристально смотрел на мальчика, затем вышел из палатки.
В то утро на холме сложили пирамиду. Потребовалось время, чтобы выворотить из промерзшей земли камни. Особенно трудно давались плиты, из которых выкладывали основание. Крозье написал отчет о последних событиях.
Корабли Ее Величества «Эребус» и «Террор», 25 июня 1847 г.
26 июня отряд в составе 12 офицеров и 40 матросов предпринял пешую экспедицию в южном направлении, продолжая обследование местности, начатое лейтенантом Гором.
11 июня 1847 г. скончался сэр Джон Франклин, 14 июня 1847 г. — лейтенант Г. Гор. Всего на этот день умерли два офицера и семь матросов.
Корабли блокированы льдами в точке с координатами 70°05′ с. ш., 98°23′ з. д.
Записку Крозье запечатали в бутылку, которую затем спрятали между камнями пирамиды.
По пути от пирамиды к лагерю Крозье услышал крики. Потом он увидел Огастуса. Тот по-прежнему сидел у огня. Его маленькое личико, выглядывавшее из шкур, было обращено к приближавшейся группе туземцев. Один из матросов выскочил из палатки с ружьем в руках.
— Не стрелять! — крикнул Крозье.
Лагерь окутала звенящая тишина. Крозье вдруг остро осознал, сколь они беззащитны и ничтожны — горстка замерзших, больных англичан, со скудным запасом еды, заброшенных в безжизненный суровый край, который простирается на сотни, тысячи километров вокруг. Люди, пожаловавшие к ним в гости, напротив, были тепло одеты, упитанны и очень любопытны.
Трое эскимосов подошли к Крозье. За ними сгрудились их женщины, дети, ездовые собаки.
Крозье знал несколько слов на местном наречии:
— Каммик-тооми. Мы — друзья.
Эскимос, стоявший к Крозье ближе других, ткнул его смуглым пальцем в грудь. Улыбаясь во весь рот, он обернулся и крикнул что-то своим соплеменникам. Мужчины, женщины, дети — все разом кинулись вперед.
Крозье повернулся к лейтенанту Джону Ирвингу:
— Мистер Ирвинг, принесите из палатки сундучок.
Одна из женщин нырнула в ближайшую палатку. Двое матросов последовали за ней. Через пятнадцать секунд она выскочила наружу, неся мешочки с табаком и дрова.
— Следите за ними, — распорядился Крозье. — Встаньте у входов в палатки.
Он открыл сундучок, который принесли по его указанию. Эскимосы заглянули в него, не переставая переговариваться и улыбаться.
— Иглы и ножи, — объяснил Крозье.
Он взял несколько иголок в ладонь и показал гостям. Те, не обращая внимания на иглы, трогали лезвия ножей.
Потом эскимосы принесли с саней и развернули какой-то тюк. Моряки, стоявшие за спиной Крозье, попятились, но сам капитан даже не шелохнулся.
— Ворвань и тюленье мясо, — сказал он. — Замороженный лосось.
Дети носились по лагерю, вытаскивая и опорожняя коробки с провизией. Один из матросов поймал мальчишку лет четырех-пяти, подхватил на руки и перевернул вверх тормашками. Тот радостно завизжал.
— Они не знают страха, — заметил лейтенант Ирвинг.
— А им нечего бояться, — отозвался Крозье. — Ваше ружье для них просто палка. Они никогда не видели огнестрельного оружия. Возможно, и белых людей видят впервые.
Словно подтверждая правоту его слов, вокруг Гаса сгрудились женщины. Одна из них дотронулась до его лица.
— Это она, та самая, — громко сказал Гас.
— Дай ей себя рассмотреть, — сказал Крозье.
Гас впервые видел такие глаза, почти чернильно-черные. Девушка, похоже, была его ровесницей.
К ногам Крозье положили еще несколько тюков. В них было сырое мясо. Эскимос, тыкавший Крозье в грудь, взял нож и ловко сунул его в рукав. Женщины забрали иглы и дрова, а одна старуха унесла бы и медный котел, в котором они варили пищу, но ее остановил один из матросов.
Красивая девушка тем временем не отходила от Гаса, продолжая гладить и ощупывать его лицо. Наконец он неуклюже поднялся с земли. Она схватила его за руку и со смехом показала на сани.
— Ага, — сказал Гас. — Только они совсем не похожи на наши.
Сани у эскимосов были узкие и длинные — метров шесть в длину и полметра в ширину. Гас представил, как легко скользят по снегу запряженные собаками эскимосские сани. Он невольно задался вопросом, почему же люди вроде Франклина, знакомые с бытом эскимосов, не додумались заказать для экспедиции такие же сани.
Внезапно раздался выстрел. Эскимосы замерли. У палатки стоял матрос с поднятым вверх ружьем, дуло которого чуть дымилось. К нему тянула руку эскимоска. Эхо от выстрела все еще разносилось по тундре. Ошеломленная эскимоска не двигалась с места. Собаки разразились диким лаем.
Первым к матросу подскочил лейтенант Ирвинг.
— Она пыталась отнять у меня ружье, — объяснил матрос.
Женщина поднесла руку к голове. На капюшоне ее куртки темнела прожженная коричневая полоса. Она опустила руку и глянула на свою ладонь. На снег капнула кровь.
— Она ранена, — крикнул Ирвинг.
Девушка, стоявшая рядом с Гасом, посмотрела на него округлившимися от страха глазами, затем развернулась и со всех ног бросилась к саням. Остальные последовали ее примеру.
— Я же сказал: не стрелять! — заорал на матроса разъяренный Крозье.
— Я не стрелял, сэр. Она отнимала у меня ружье.
Эскимосы сели на сани и умчались прочь. Гас успел перехватить взгляд девушки, сидевшей на последних санях. Прикрыв глаза рукой, он долго глядел ей вслед.
— Проклятье! — вскричал Крозье. — Будь все проклято!
Моряки стояли не шелохнувшись. Им еще не приходилось слышать из уст капитана брань. Они смотрели на него, пока в полной мере не постигли весь трагизм случившегося. Впервые за два года экспедиции встретились люди. Впервые ее участники получили свежее мясо, которое им не пришлось добывать тяжелым трудом. И они отпугнули первых добрых людей, предложивших им свою помощь.
Кэтрин позвонила в дверь дома на Линкольн-стрит. Днем она несколько раз пыталась дозвониться до Джо, чтобы узнать, что сказал врач. Она не была слишком обеспокоена, но все же решила по дороге домой сделать крюк.
В холле зажегся свет, и дверь отворилась. При виде Джо, бледной и осунувшейся, Кэтрин едва не утратила дар речи.
— Джо, что случилось?
Та не ответила. Оставив дверь открытой, она молча пошла наверх. Кэтрин закрыла дверь и последовала за подругой.
Поднявшись на третий этаж, она увидела, что в комнате Сэма горит свет. Кэтрин вошла. Джо уже сидела на полу напротив кровати сына. Малыш спал.
Кэтрин опустилась на пол рядом с Джо.
— Что такое? Что случилось? — вновь спросила она.
Губы Джо задрожали:
— Ты знаешь, где Джон?
— Джон? — Кэтрин удивилась. — Нет. Он не объявлялся.
— Я должна найти его, — сказала Джо и расплакалась.
У Кэтрин защемило сердце. Джо плакала редко. Она могла в сердцах выругаться, пнуть ногой дверь. Но чтобы плакать…
Последний раз Кэтрин видела Джо в таком состоянии на похоронах Дуга. И теперь она поняла, что Джо постигло горе не менее страшное, чем утрата Дуга.
— Пойдем вниз, — Кэтрин потянула Джо за руку.
— Не могу. Не могу оставить его одного даже на минуту.
— Не можешь оставить Сэма одного? Почему?
— Он должен быть под присмотром круглые сутки. Ему нельзя плакать, нельзя, чтобы ему снились кошмары, нельзя расстраиваться, нельзя падать.
— Но почему? Что сказал врач?
— Он сказал, что нужна госпитализация.
— Госпитализация? — повторила Кэтрин. — Зачем?
— Ты что-нибудь слышала про апластическую анемию?
— Про апластическую анемию? Нет.
— Вот и я впервые услышала. Это болезнь костного мозга.
— И Сэм этим болен? У него поражен костный мозг?
— Да. Утром мы снова должны ехать в больницу. Нужно найти Джона, — прошептала она. — Мы должны его найти.
— Зачем?
Джо неожиданно поднялась на ноги.
— Эту болезнь можно остановить… на время. Если повезет. Есть препараты крови и стероиды… лекарство под названием «циклоспорин». Но болезнь очень тяжелая, Кэтрин. Может понадобиться пересадка костного мозга. И наиболее подходящие доноры — родные братья и сестры.
— Но ведь Джон Сэму только единородный брат, — сказала Кэтрин.
— Да, это уменьшает шансы, однако…
— Послушай, существуют же специальные организации, регистрирующие доноров костного мозга, — вспомнила вдруг Кэтрин.
— Мало вероятно, что они найдут подходящего донора, даже если обыщут весь мир. А вот Джон может подойти. Не исключено, что у Джона, его отца и Сэма один и тот же гаплотип, то есть их ткани совместимы. А если и у меня с Алисией одинаковый гаплотип, значит, Джон может спасти Сэма.
У Кэтрин засосало под ложечкой.
— Но где вероятность, что у Джона, Дуга и Сэма одинаковый… этот…
— Гаплотип. Вероятность есть. Достаточно высокая.
— Ну хорошо, допустим, у отца с сыновьями гаплотип одинаковый. Но у тебя-то с Алисией…
— И это тоже возможно, — сказала Джо. — У десяти процентов людей гаплотип совпадает, и, если у меня с Алисией он тоже совпадает…
— …Джон будет для Сэма подходящим донором.
— Да. Это более реальный шанс, чем поиски неродственного донора.
— Значит, Джон — последняя надежда Сэма.
— Да, — сказала Джо. — Да. — Она посмотрела Кэтрин в глаза и вдруг начала оседать на пол.
Кэтрин подхватила ее и крепко прижала к себе.
— Я здесь, с тобой, — говорила она. — Я помогу тебе, Джо.
— Я знаю, надежды мало, — прошептала Джо. — Но ты же понимаешь, Кэт, да? Теперь только Джон может помочь Сэму.
Лишь спустя час Кэтрин удалось свести Джо вниз — после того как они нашли звуковой датчик, которым Джо не пользовалась уже полгода, и установили его в комнате Сэма.
Кэтрин усадила Джо на кухне и поставила на плиту суп. Потом села рядом с подругой и взяла ее за руку.
— Может, Алисия знает, где Джон? — промолвила она.
Джо вскочила на ноги и направилась к телефону:
— Сейчас позвоню ей.
— Она не станет с тобой разговаривать. Давай лучше я.
Алисия не сразу сняла трубку.
— Миссис Маршалл?
— Да.
— Это Кэтрин Таккирук. Я ищу Джона.
— Джона? Зачем он тебе?
— Хотела узнать, как у него дела, — осторожно ответила Кэтрин, понимая, что имени Джо упоминать нельзя: оно подействует на Алисию, как красная тряпка на быка.
— Если он не пишет тебе, значит, не хочет, чтоб ты знала о его делах.
Кэтрин нахмурилась:
— А вам он пишет?
— Тебя это не касается. Достаточно того, что вы на пару с Харпер вынудили его уехать.
— Вы ошибаетесь!
— Ты ему спокойно вздохнуть не давала.
Обвинение было столь нелепым, столь несправедливым, что Кэтрин не нашлась с ответом. Если кто и вынудил Джона уехать из Кембриджа, так это сама Алисия с ее бесконечными жалобами на судьбу.
Кэтрин с трудом сохраняла самообладание:
— Прошу вас, миссис Маршалл. Это очень важно. Вы знаете, где Джон?
Но Алисия уже повесила трубку.
— Ну как нам ее убедить? — простонала Джо. — Думаешь, она знает, где Джон?
— Если и знает, нам она ни за что не скажет.
В комнате наверху заплакал Сэм.
Пловчиха хотела научить сына тому, что самой ей нравилось больше всего. Она хотела научить его плавать.
Вьюга, не ко времени разыгравшаяся в проливе, унеслась на восток. Медведица брела по краю льдины. Медвежонок неуклюже плелся за ней, то и дело останавливаясь и глядя куда-то в сторону. Поведение детеныша приводило ее в замешательство: обычно медвежата тенью следуют за матерью, запоминая и перенимая у нее каждое движение, каждую повадку.
А ее сын будто странствовал сам по себе, держал путь к какому-то далекому, невидимому ей месту.
Ворча, медведица поднялась на вершину тороса и остановилась как вкопанная, с удивлением глядя на темные полосы, развевающиеся на ледяном гребне. Они крепились к старым костям, с которых уже давно сошла плоть. Остались только эти рваные клочья. Медведица лизнула кости и отшвырнула в сторону — не тюленьи. Она отпихнула обрывки ткани и обнюхала предметы, лежавшие возле скелета. Красные жестяные банки. Что они ей? Все равно что пустое место.
Пловчиха села на задние лапы и заревела.
Медвежонок медленно брел к ней по останкам давно почивших людей.
На следующий день рано утром Алисия выехала из Кембриджа в южном направлении. Около девяти она свернула с автострады. Обогнув с юга равнину Солсбери, она въехала в долину Блэкмур.
Рядом на сиденье лежало письмо Джона. Алисия глянула на прикрепленный к карте листочек с адресом: «Эрмитаж-Фарм, Серн-Магна».
Был уже почти полдень, когда она отыскала ферму, приютившуюся у небольшого перелеска. Никаких указателей Алисия не заметила. Людей тоже не было видно.
Она припарковалась на обочине разбитой дороги, выбралась из машины и через двор пошла к полю, откуда доносились голоса.
— Доброе утро, — обратилась она к встретившейся ей девушке.
— Здравствуйте.
— Я ищу Джона Маршалла. Он здесь?
Девушка оглянулась через плечо. Выше в холмах велись раскопки на месте древнего англосаксонского поселения.
— Вообще-то, да. Ходит где-то. Вы из университета?
— Я — мать Джона.
Девушка от удивления раскрыла рот.
— Пойдемте, — пригласила она.
Они поднялись на холм, где в неглубоких раскопах работали человек пять археологов.
— Майк! — окликнула девушка одного из них. — Тут спрашивают Джона Маршалла.
Мужчина, находившийся к ним ближе других, поднял голову. Его одежда была покрыта меловой пылью. Он выбрался из раскопа и, отерев ладони о джинсы, протянул руку гостье.
— Майк Брайант.
— Здравствуйте, — поприветствовала его Алисия. — Я вчера разговаривала с Чарлзом Эджем.
— Да, он звонил мне вечером.
Алисия нахмурилась:
— Так Джон здесь?
— Да…
— Вам известно, что его считают пропавшим без вести?
— Нет.
— Он исчез почти два года назад.
Майк Брайант пристально взглянул на Алисию:
— Прошу прощения, но мы не требуем у прибывающих к нам археологов рассказывать свои биографии.
Алисия прикусила губу:
— Я вас ни в чем не обвиняю.
— Давайте присядем, — спокойно предложил Брайант. Смахнув пыль со стульев, он дождался, пока усядется Алисия, и сел рядом. — Видите ли, Джон… Он меня беспокоит…
— А в чем дело? Он болен?
— Нет-нет, — отвечал Брайан. — Не то чтобы болен.
— Но что тогда с ним? Как понимать ваше «не то чтобы»?
Брайан смутился:
— Джон просил вас приехать?
— Вы прекрасно знаете, что не просил. Иначе мне не пришлось бы обзванивать полстраны, чтобы выяснить, кто ведет раскопки в Дорсете.
Брайан бросил на нее сочувственный взгляд.
— Миссис Маршалл, Джон меня беспокоит. Я говорю это искренне. Он живет прямо здесь, на раскопках. Поставил палатку и живет в ней. По-походному.
— А все остальные разве устроились как-то иначе?
— Да, кое-кто живет в палатках. Только вот Джон ни с кем не общается. Он… — Брайант запнулся и показал на склон, туда, где ей следовало искать Джона. — В общем, сами увидите.
Джон лежал на спине на склоне холма и смотрел в небо. Он любил подниматься сюда. Здесь было тихо.
— Джон, — окликнул его кто-то.
Он сел и увидел перед собой Алисию.
— Здравствуй, — сказала она.
С секунду он смотрел на мать, потом встал с земли.
— Ты не хочешь меня обнять? — спросила Алисия.
Помедлив в нерешительности, он раскрыл объятия. Алисия привлекла его к себе.
— О, Джон… — прошептала она.
Он отстранился. Удерживая сына на расстоянии вытянутой руки, Алисия смотрела на него.
— На кого же ты стал похож, — посетовала она.
— А что тебе не нравится?
Джон был весь грязный, будто не мылся уже много дней. Алисии захотелось немедленно забрать его домой, но она заставляла себя сдержать порыв.
— Я присяду, если не возражаешь, — сказала она и опустилась на траву.
Джон сел рядом.
— Как твои дела? — поинтересовалась Алисия.
— Нормально.
— Я должна была приехать. Твое письмо… Не могу… — Не закончив фразы, она вынула из сумочки носовой платок и промокнула глаза. — Ты так меня мучаешь.
Джон молча смотрел в сторону.
— Джон, два года… Неужели я это заслужила?
— Прости, — промямлил он.
— Я так волновалась, Джон. Прислать всего два письма, да еще без обратного адреса…
— Послушай, я уезжаю. Это решено. И если цель твоего визита — отговорить меня, значит, ты зря приехала.
— Да кто я такая, чтобы тебя отговаривать? Разве это в моих силах? Просто я очень тебя люблю.
Джон закрыл лицо руками.
— Не надо, прошу тебя, — пробормотал он. — Если ты любишь меня, значит, должна радоваться, что я занимаюсь тем, чем хочу. Ричард Сайбли снова пригласил меня поработать с ним, и я еду в Канаду.
— А где ты возьмешь деньги?
— На билет у меня есть. Я скопил.
— И все же я хочу, чтобы ты побыл немного дома.
— Нет, мама.
— Не знаю, почему ты уехал…
— Я не мог иначе, — сказал Джон. — Все время думаю о том, как погиб отец.
— Не понимаю.
Он поднялся на ноги.
— Нет, конечно, ничего ты не понимаешь. Я пытался объяснить тебе, но ты отказывалась слушать. Он погиб из-за меня.
Алисия удивленно смотрела на сына:
— Из-за тебя?
— Да. Это из-за меня он оказался на дороге.
— Тебя вообще бы там не было, если бы не та женщина… Джо Харпер. Об этом ты не подумал?
— Ты знаешь, где она?
— Понятия не имею, — солгала Алисия.
— Она все еще в Кембридже? Как у нее дела?
— У кого?
— У Кэтрин.
Алисия наконец поняла, о ком он спрашивает.
— Джон, — сказала она, — это все в прошлом. Абсолютно все. Поедем домой.
— Сколько еще, черт побери…
— А ты когда-нибудь задумывался, каково мне? — перебила его Алисия.
Джон зашагал прочь.
— Мне пора за работу, — бросил он на ходу.
Алисия побежала за ним.
— Джон! — Она схватила его за руку.
Его лицо начало медленно багроветь.
— Неужели ты не понимаешь? — вскричал он. — Это я убил его! Джо была права. Он погиб по моей вине.
— Нет, — прошептала Алисия. — Ты ошибаешься.
— Я не ошибаюсь.
Алисия была потрясена. Впервые она увидела, как глубоко страдает сын. Его страдания напугали ее. Так страшно ей еще никогда не было.
— Ты болен, — сказала она. — Тебе нужно быть с людьми, которые любят тебя. Которые могут тебе помочь. Если хочешь, повидайся с Кэтрин и…
— Думаешь, я посмею посмотреть ей в лицо?
— О, Джон… Дорогой…
— Я не могу вернуться! — заорал он. — Не могу встречаться с людьми, и с Кэтрин в том числе. Не хочу видеть осуждение на их лицах.
— Тебя никто не осуждает. Никто не считает тебя убийцей.
— Все считают. А если даже каким-то чудом кто-нибудь так не думает, я сам это знаю. — У него на глазах выступили слезы.
— Джон, — стала увещевать сына Алисия, — прошу тебя… Мы покажем тебя психологам. Они помогут… я уверена. — Она уже чуть не плакала. — Он — твой отец. Вполне естественно, что ты переживаешь. Иначе ты не был бы человеком…
Джон неожиданно рассмеялся, его губы скривились в угрюмой, безрадостной усмешке.
— Человеком? А я не человек. Был им когда-то, а теперь нет. Теперь я труп, живой труп.
У Алисии защемило в груди.
— Джон, дорогой, — взмолилась она, — пожалуйста, поедем домой со мной. Прошу тебя.
Но, заглянув ему в глаза, Алисия поняла, что сына она тоже потеряла.
— У меня дела. — Он быстро зашагал вниз по склону холма. — Возвращайся домой, мама. Уезжай.
Джо снился один и тот же сон.
Она сидит в вагончике «американских горок». Вагончик круто ползет вверх, и перед ней вырастают верхушки деревьев. Взобравшись на самую вершину, он резко устремляется вниз. У Джо перехватывает дыхание, из горла вырывается крик. Падая, она видит перед собой лишь мелькание пестрых пятен. Ее выбрасывает из кабины. Она все быстрее и быстрее летит вниз и знает при этом, что падению не будет конца.
Наяву происходило почти то же самое.
Она больше не была хозяйкой своей жизни. Ей очень хотелось сойти со взбесившейся карусели, но сделать это не было никакой возможности.
Сэм только что прошел курс антилимфоцитарного глобулина, циклоспорина и метилпреднизолона — препаратов, убивающих лимфоциты и Т-клетки, которые поражают костный мозг.
— Методы лечения апластической анемии постоянно совершенствуются, — сказал ей в первый день курса Эллиотт. — Антилимфоцитарный глобулин эффективен в большинстве случаев, однако механизм его действия нам неизвестен.
Они стояли у кроватки Сэма. С тех пор как его поместили в карантинный блок — маленькую одноместную палату, с его лица не сходило несчастное выражение и на мать он смотрел с укором.
— Скоро поправишься, — убеждала его Джо и проклинала себя за то, что вынуждена лгать.
Но как ей было объяснить сыну, почему его жизнь так резко изменилась. Ему требовалась изоляция от всех возможных источников инфекции. Он не мог ходить в ясли. Они перестали ездить в общественном транспорте. Перестали бывать среди людей, ходить в гости.
Питание его тоже изменилось. Свежих фруктов и овощей Сэму не давали. Все, что он ел, следовало подвергать термической обработке, чтобы исключить попадание в организм даже самых безобидных бактерий. Сырое молоко тоже изъяли из рациона. Разрешались лишь крупяные смеси из запечатанных порционных упаковок.
Курс антилимфоцитарного глобулина длился неделю. Особенно тяжелое впечатление на Джо производил постоянный катетер, введенный Сэму в вену под ключицей, чтобы избежать бесконечных инъекций.
Курс начался с введения пробной дозы препарата, который вливали Сэму в течение часа. Спустя два часа ему стали вводить основную дозу. И так по восемнадцать часов ежедневно на протяжении пяти дней. После каждых восемнадцати часов — переливание крови и тромбоцитарной массы, а потом — введение антибиотиков.
Где-то на третью ночь она перестала плакать. Все равно это были не ее слезы — их лила другая бесхарактерная женщина, у которой глаза всегда на мокром месте. Боже, как же она ненавидела ту женщину, ту мать, что рыдала при виде катетера.
Сэм тем временем стал тихим и молчаливым. Он безропотно соглашался на все процедуры и смотрел на мать с надеждой, что она может защитить его. Вот это было по-настоящему ужасно.
В конце недельного курса доктор Эллиотт сказал Джо, что ей нужно поехать в Лондон сдать стволовые клетки.
— Нам следует подстраховаться, — объяснил он ей.
Они сидели в его кабинете, с лица Джо не сходило безучастное выражение, что совсем не нравилось Эллиотту.
— Это произойдет следующим образом, — говорил он. — Вам введут препарат, стимулирующий образование стволовых клеток. Мы извлечем их и заморозим. Если возникнет необходимость, они уже будут у нас под рукой.
— Как? — спросила Джо. — Как вы это сделаете?
— С помощью специального прибора, — отвечал Эллиотт. — Суть процедуры — она называется аферез — состоит в том, что вашу кровь разделят на составные компоненты. Вы будете сидеть в кресле с трубкой в каждой руке. Процедура длится часа четыре.
— Понятно, — проговорила Джо.
— За пять дней до этого вам начнут делать инъекции специального препарата, так называемого гранулоцитарного колониестимулирующего фактора.
— И как я буду себя чувствовать?
— Все реагируют по-разному. Мы заставим ваш организм вести себя так, будто он борется с вирусом. Возможно, у вас появятся симптомы гриппа. Боль в мышцах. Утомляемость. Ломота в костях. Это хороший признак.
Она с улыбкой взглянула на врача. Эллиотт с облегчением откинулся в кресле.
— Ну, наконец-то проснулись, — сказал он.
— Что? — Она вскинула брови.
— Улыбаетесь, — пояснил он. — Впервые вижу на вашем лице улыбку.
— Прежде я много улыбалась.
Джо поднялась. Эллиотт проводил ее до двери.
— Чаще улыбайтесь, — напутствовал он. — Вам это еще пригодится.
Джо и Джина сидели в больнице Юниверсити-колледжа. Рядом стоял один из фотографов «Курьера».
Джина ни секунды не колебалась, когда два дня назад Джо обратилась к ней с просьбой напечатать пару заметок о планируемых процедурах. Джо спросила, нельзя ли поместить в газете фотографию? Не могла бы газета упомянуть Дуга? Не могли бы они написать, что Сэму срочно требуется донор?
— Разумеется, — загорелась Джина. — Это же новость, не так ли? А я публикую новости.
— Может быть, читатели вспомнят про операцию по спасению Дуга.
Джина уже представила себе газетную полосу. Кричащий заголовок: «УМОЛЯЮ, СПАСИТЕ РЕБЕНКА». Фотография Джо, подсоединенной к аппарату для афереза.
— В Лондоне остановишься у нас, — наказала ей Джина.
— Только на одну ночь. С Сэмом останется Кэтрин. Я должна буду сразу же вернуться.
Джо прибыла в Лондон накануне вечером. Разговаривая с ней по телефону, Джина даже представить не могла, какой она увидит подругу. Джо никогда не отличалась упитанностью, но сейчас она поражала худобой. И была очень бледна.
Новый номер «Курьера» поступил в киоски менее трех часов назад. Джо сидела в редакции вместе с Джиной, когда раздался телефонный звонок. Джина сняла трубку:
— Редакция… Да, это я… Да. Минуточку. — Джина прикрыла трубку ладонью. — Ты знаешь Энтони Харгривза? — спросила она у Джо. — С эсминца «Фокс»?
— Это врач, лечивший Дуга, — вспомнила Джо.
Джина улыбнулась и молча передала ей трубку.
— Джо Харпер.
— Мисс Харпер, вас беспокоит Энтони Харгривз.
— Здравствуйте. Как ваши дела?
— Прежде я хотел бы узнать, как дела у вас. Я прочел о вас в газете.
— Да я-то ничего…
— Мне очень жаль, что ваш сын болен.
— Спасибо за сочувствие.
— Я звоню вот зачем… — Харгривз помедлил. — В газете сказано, что Сэму срочно нужен донор костного мозга.
— Да.
— Так… А вы обращались в Банк костного мозга Джеймса Норберри? Это в Лондоне. У них есть реестр потенциальных доноров.
— Нет, не обращалась. А вы думаете, стоит?
— Дуг с Джоном тоже у них зарегистрированы, — сообщил Харгривз.
Джо опустилась на ближайший стул:
— Да что вы говорите?
— А вы разве не знали? Как раз когда они были на борту, весь экипаж проходил обследование. Сотрудники Банка пришли на корабль, когда мы стояли в Портсмуте. Они набирали доноров. У одного из наших моряков…
— Та девочка, чья фотография висела у вас…
— Совершенно верно, — подтвердил Харгривз. — Крисси Уэйнрайт. Племянница мичмана. Она страдала лейкемией.
— Я помню, — сказала Джо.
Она не посмела спросить, жива ли еще та девочка.
— Так вот, оба они, и Дуг, и его сын, тоже сдали кровь на анализ, — продолжал Харгривз.
— Дуг мне об этом не рассказывал.
— Ему наверняка выдали донорское удостоверение. Если не найдете, все данные имеются в Банке.
— Я свяжусь с ними, — сказала Джо.
— Не думаю, что Банк откроет вам имена доноров. Просто я хотел сообщить вам, что Джон у них в списке.
— Никто не знает, где он. Об этом тоже есть в газете…
— Да, знаю, — сказал Харгривз. — Но не исключено, что Джон оставил в Банке костного мозга свои координаты. Возможно, им известно, где его искать. Вдруг они уже даже связались с ним?
Джо поблагодарила Харгривза, попрощалась с ним и, положив трубку, посмотрела на Джину.
— Хорошие новости? — поинтересовалась Джина. — Что он сказал?
— У тебя есть телефонный справочник?
— Разумеется. — Джина полезла в ящик стола и извлекла оттуда справочник. — Кто тебе нужен?
— Банк костного мозга Джеймса Норберри.
Джина быстро нашла нужную страницу.
— Вот он, — сказала она. — Улица Таррангор.
— Все, я туда еду.
— Стой. Подожди. Тебе же в три нужно быть в Юниверсити-колледже, — напомнила она.
— Ну и что? У меня еще уйма времени.
— Зачем тебе туда ехать? Эти люди не станут разговаривать с посторонними.
— Я — не посторонняя, — возразила Джо. — Я — мать больного ребенка и хочу найти Джона. Харгривз говорит, возможно, они знают, где он находится.
— Если и знают, тебе ничего не скажут.
— Скажут, — настаивала Джо. — Обязаны сказать. Допустим, они свяжутся с Джоном и тот откажется помочь, что тогда? А я поеду и повидаюсь с ним, где бы он ни был. Уговорю его. Но сначала извинюсь за то, что назвала его убийцей.
— Ты же так не думала, — сказала Джина.
— В том-то и дело, что думала. Была уверена, что это так.
Джина ласково взяла ее за руку:
— Почему ты не хочешь подождать? Доктор Эллиотт скоро сам сообщит, нашли донора или нет.
Джо высвободила руку.
— Я не могу ждать, Джина, — сказала она и направилась к выходу. — Я должна действовать.
Банк костного мозга Джеймса Норберри располагался в неприметном здании, и Джо поначалу прошла мимо. Вернувшись назад по улице, она наконец увидела нужную дверь, втиснутую между видеопрокатом и прачечной. Джо позвонила в домофон.
— Банк Джеймса Норберри, — ответили ей.
— Моя фамилия — Харпер, — представилась Джо. — Мне нужно поговорить с кем-нибудь по поводу донора.
Прошла минута, прежде чем щелкнул замок. Джо поднялась по лестнице к стеклянным дверям.
— К кому здесь обратиться? — спросила Джо у секретарши.
Девушка улыбнулась:
— Я читала про вас в газете. Я уже оповестила миссис Лорд. Вон она идет.
Джо обернулась: к ней направлялась невысокая, хрупкая, темноволосая женщина. Она протянула Джо руку:
— Здравствуйте. Я — Кристина Лорд.
— Джо Харпер. Я хочу поговорить с вами по поводу донора из вашего реестра.
— Хорошо.
Кристина провела Джо в приемную.
— Его зовут Джон Маршалл, — начала Джо. — Он и его отец Дуглас Маршалл были зарегистрированы у вас три года назад.
— Понятно.
Джо пристально посмотрела на Кристину Лорд:
— Это так? Они есть в вашем реестре?
— Этого я вам сказать не могу.
— Но Дуг Маршалл погиб, его сбила машина!
— Я знаю, — сказала Кристина Лорд. — Из газеты.
— Дело в том, что после смерти Дуга его сын Джон куда-то уехал. Он оставил вам свой новый адрес?
— Мы работаем напрямую с врачами-трансплантологами, — сказала Кристина Лорд. — Личности доноров, в целях их безопасности, держатся в тайне.
— Но мой случай — особенный.
— У нас каждый случай особенный — чрезвычайный, критический.
Джо готова была закричать, что Сэм не такой, как все, но вовремя сообразила, что ее слова прозвучат нелепо. В глазах работников этого учреждения Сэм именно такой, как все. Все, кто сюда обращаются, смотрят в лицо смерти.
— У нас есть специальные сотрудники, которые занимаются поиском конкретного донора, когда таковой выявлен, — добавила Кристина.
— И кто-нибудь из этих ваших сотрудников уже ищет Джона Маршалла? — спросила Джо. — Его нашли?
— Прошу прощения, но…
— О, только не говорите, что вы не можете мне этого сказать! — вскричала Джо. — Мой сын, единородный брат Джона, умирает. Вы можете мне сказать!
Кристина Лорд покачала головой:
— Не могу, мисс Харпер. Не имею права.
Джо спрятала лицо в ладони.
— Информация о донорах не подлежит разглашению, — продолжала Кристина Лорд. — Эти люди должны быть уверены, что никто не станет ломиться к ним в дверь, требуя, чтобы они пожертвовали свой костный мозг. Люди пойдут к нам только в том случае, если мы сможем гарантировать, что никто не будет оказывать на них давление — ни родственники больных, ни врачи, ни мы сами.
— Вы не понимаете, — запротестовала Джо. — Я не собираюсь на него давить. Просто мне нужно сказать ему кое-что… ради его же блага. — Она покраснела. — Я должна перед ним извиниться.
— Не важно, по какой причине вы хотите связаться с ним. Мы не вправе этого допустить, — отвечала Кристина как можно мягче. — Вы только подумайте, в какой ситуации может оказаться донор. Представьте: кто-то является к нему, предлагает деньги. Или того хуже, угрожает ему или его семье.
— Я не собираюсь угрожать Джону Маршаллу.
— Я знаю. Но решение принимает исключительно сам донор. Это его личное дело. — Кристина взяла со стоявшего рядом столика листок бумаги и вручила его Джо. — Я вам вот что предложу. Если Джон Маршалл когда-либо свяжется с нами, я могу передать ему ваше письмо.
— Вы это точно сделаете?
— Я ничего не обещаю, — сказала Кристина, — но письмо будет лежать здесь, и, если Джон Маршалл объявится, я скажу ему, что для него есть сообщение от вас. Но отдам я ему письмо только в том случае, если он лично попросит меня об этом.
— Спасибо, — проговорила Джо.
Она полчаса сочиняла письмо Джону. Это было нелегко.
Джон, прости меня, пожалуйста, за те ужасные слова. Я очень сожалею, что сказала тебе это. Теперь нам очень нужна твоя помощь. Если можешь, вернись домой. Если для этого тебе необходима помощь, пожалуйста, сообщи.
Она приписала внизу свой телефон и адрес электронной почты, запечатала конверт и вернулась в приемную, где ее ждала Кристина Лорд.
— Вот, передайте, если когда-нибудь свяжетесь с ним.
— Сделаем все от нас зависящее. — Кристина убрала письмо в карман.
Джо не уходила, в нерешительности кусая губы.
— Полагаю, даже если у вас есть на примете какой-то другой донор, не Джон, вы все равно мне не скажете?
Кристина положила руку ей на плечо.
— Как только будет выявлен подходящий донор, мы поставим в известность вашего лечащего врача, — ответила она. — И мы настоятельно порекомендуем ему не говорить вам об этом до тех пор, пока не будет принято решение о сотрудничестве с этим донором. В любом случае он не будет знать фамилии — только идентификационный номер донора. Но я уверяю вас, как только будет найден подходящий вариант, мы немедленно сообщим врачу.
— Хорошо, — тихо сказала Джо. — Спасибо. Тогда… до свидания.
— До свидания, мисс Харпер. Желаю удачи.
Когда на лестнице стихли шаги Джо и захлопнулась входная дверь, Кристина Лорд вернулась к себе в кабинет и села за компьютер. Как раз этим утром в Банк костного мозга Джеймса Норберри поступила срочная заявка на донора для двухлетнего мальчика. Этот мальчик жил в Кембридже, ему провели курс антилимфоцитарного глобулина, который результатов не дал.
Кристина пробежала глазами информацию о больном.
Сэмюэл Дуглас Маршалл.
Дата рождения: 11 июня 1998.
Диагноз: Прогрессирующая апластическая анемия.
С привычной сноровкой она занесла эти сведения в базу данных, составила карту крови Сэма и, когда запрос был готов, включила режим поиска.
В базе данных Банка были зарегистрированы свыше двух миллионов доноров, и каждый из них проверялся на совместимость антигенов крови. Теоретически возможны более шестисот миллионов комбинаций антигенов. Компьютер гудел, обрабатывая каждую из миллионов комбинаций, — сравнивал параметры, исключал несоответствия, сокращая до минимума число возможных доноров.
Казалось, только чудом можно выявить нужный трансплантат. И все же шансы были. И когда поисковая система находила совместимый трансплантат, это означало, что еще у одного умирающего появлялась надежда выздороветь.
Шестьсот миллионов комбинаций. Два миллиона доноров, разбросанных по всему миру, и один маленький мальчик в карантинном блоке кембриджской больницы.
Требовалось, чтобы Сэмюэл Дуглас Маршалл, его отец и единородный брат имели одинаковый гаплотип, а гаплотип Джо Харпер соответствовал гаплотипу матери Джона Маршалла.
Кристина прикинула, что шансы на успех составляют один из двадцати миллионов.
Двадцать первое апреля 1848 года. Фрэнсис Крозье стоит один на ледяном поле.
Корабли в сотне метров от него. Он с волнением смотрит на них. Говорят, что моряки повенчаны с морем и своими кораблями. В его случае это истинная правда. Он всей душой привязан к своему судну, чей корпус по-прежнему цел, несмотря на свирепые штормы минувшей зимы.
Крозье отдал «Террору» девять лет жизни. На нем он побывал во льдах Арктики и Антарктики, избороздил десятки тысяч морских миль. Это был его корабль — его товарищ, его гордость. Все еще красавец, как ни старались ураганные ветры покорежить его. Он вмерз в лед, чуть наклонившись на один бок. Могло показаться, что его корабль просто кренится на ветру, огибая береговую линию на пути из гавани в открытое море. А ведь когда-то он мчался по волнам. Но и этой зимой он не стоял на месте. По расчетам Крозье, «Эребус» и «Террор» вместе с дрейфующими льдами сместились километров на пятнадцать к югу. Продвижение есть, но явно недостаточное. Вот бы пройти на юг еще полторы сотни километров.
Интересно, сколько продержатся корабли?
Не исключено, что завтра их разобьет шторм или раздавят льды. А может, если лед не тронется, они так и будут дрейфовать годами. По пятнадцать километров в год. Тогда, глядишь, лет через десять их и вынесет в пролив, из которого открыт путь на запад. Крозье попытался представить, что ожидает «Террор» — корабль-призрак, бороздящий не отмеченный на карте океан. Найдет ли он Северо-Западный проход в одиночку, без капитана и команды?
Крозье взглянул на свои руки. Денек выдался погожий, всего десять градусов мороза, и он рискнул снять перчатки. Крозье поднес ладони ближе к лицу. Вокруг ногтя большого пальца выступила синева. Поражены были и костяшки пальцев. Покрывавшие их странные ранки образовались не в результате лихорадки или ушибов — ткань постепенно разлагалась изнутри.
Впервые Крозье позволил себе взглянуть правде в глаза. Он отмахивался от нее даже на протяжении последних недель, с тех пор как приказал переправить всю провизию на берег из опасения, что ураганные ветры разобьют суда. Даже последние несколько часов, когда уже отдал распоряжение готовиться в путь. Правда заключалась в том, что все они умирали.
Крозье поднял голову и увидел своего заместителя. Фицджеймс считался одним из самых красивых офицеров на флоте. Некогда высокий, статный, темноволосый, он теперь словно усох, ужался — плечи опущены, ноги при ходьбе заплетаются.
Фицджеймс уже несколько недель мучился воспалением легких. Врачи утверждали, что вылечили его, но Крозье за несколько метров слышал его тяжелое дыхание, перемежаемое зловещими хрипами.
— Что мы имеем? — спросил он Фицджеймса, когда тот подошел ближе. Утром Крозье попросил его подсчитать оставшиеся запасы.
— Немного, — ответил Фицджеймс. Он кашлянул и нахмурился. — Угля, если запускать паровозы, хватит на десять дней.
— А если на нем только готовить пищу?
— Возможно, дотянем до конца лета.
Сегодня впервые за четыре недели выдался тихий день. Весь последний месяц свирепые штормы сменяли один другой. Капканов на лис никто не ставил. Лишь однажды горстке матросов удалось прорубить лунки во льду и наловить рыбы. Таким образом, в ту самую пору, когда надо было тратить как можно меньше топлива и консервов, они использовали вдвое больше запасов, чем рассчитывали.
Провизии и топлива у экспедиции было только на три года. Третий год истекал 19 мая.
В январе экипажи поразила эпидемия цинги, унесшая жизни двадцати трех моряков. В Крозье с новой силой всколыхнулись прежние подозрения. Что-то еще более коварное, чем смертоносные возбудители ботулизма, губило людей. Люди умирали слишком тяжело и скоропостижно — в прежних экспедициях он с подобным не сталкивался. И туберкулез тоже развивался быстрее. Лица матросов, даже тех, кто на здоровье не жаловался, покрывала мертвенная бледность.
Крозье понимал, что тянуть нельзя. И дальше оставаться на кораблях невозможно. Единственная надежда на спасение — уйти южнее, туда, где много рыбы и зверья. Надо успеть покинуть корабли, пока они не стали им могилой.
— Это еще не все, — сказал Фицджеймс.
— Не все? — повторил Крозье.
— Мы проверили ящики с консервами Голднера. В каждом есть вздувшиеся банки.
— И сколько осталось неиспорченных?
— Восемьдесят две банки с тушенкой и сто — с супом.
Крозье оглянулся на корабли. Даже если вдвое урезать рацион, провизии хватит от силы на семь недель. Через семь недель наступит июнь. В минувшем году в июне лед еще и не думал трогаться.
Фицджеймс молча смотрел на капитана. Как и Крозье, он понимал: пора как можно скорее выступать. Но ничто не дрогнуло в его чертах. Сам он передвигался с трудом и сейчас еле прошел какие-то сто метров от кораблей до Крозье. На лице его багровели язвы, особенно много их было вокруг рта. Фицджеймс не смог бы пройти и километра.
Крозье тронул его за плечо.
— У нас не осталось выбора, — сказал Фицджеймс.
Они вместе направились к кораблям.
На палубе «Эребуса» собрались сто четыре человека. За три года умерли двадцать пять членов экспедиции, в том числе и сам Франклин. Крозье нашел глазами Огастуса Питермана. За годы плавания мальчик сильно вытянулся и похудел — кожа да кости. Мать не узнает его, подумал Крозье.
Он обвел взглядом остальных моряков. Чувствовалось, что они не ожидают услышать от него ничего хорошего.
— Отправляясь в экспедицию, — начал Крозье, — мы все надеялись на успех. Не мне объяснять вам, что мы застряли во льдах. Вы знаете и пережили столько, сколько до вас не довелось узнать или пережить ни одному моряку.
Матросы слушали его в молчании. Никто не шевелился. Очевидно, догадываются, что он им сейчас скажет, подумал Крозье.
— Я не мог бы потребовать от вас большего, чем вы и без того делаете, — продолжал он. — Вы проявляете беспримерное мужество. Низко склоняю пред вами голову. Вся страна чтит вас.
Тишина. Не слышно даже потрескивания сдвигающихся льдов.
— Отправляясь из Гринхита, мы взяли с собой запасов на три года, — говорил Крозье. — И благодаря бережному использованию провизии у нас осталось еще на три месяца. — Кто-то в толпе охнул. — С тремя гружеными шлюпками мы отправимся к Бэкс-Фиш-Ривер.
По рядам матросов прокатился ропот — до Бэкс-Фиш-Ривер было больше трехсот километров. С тяжелыми шлюпками они смогут проходить не более трех километров в день. Даже если люди не обессилят окончательно, до реки они доберутся не раньше чем за пять месяцев.
— Я знаю, нам предстоит нелегкий путь, — продолжал Крозье. — Но, когда мы достигнем Бэкс-Фиш-Ривер, лето еще не кончится и река будет свободна ото льда. Я убежден, на ней мы скоро встретим поисковую экспедицию Компании Гудзонова залива, которую обязательно пошлют за нами, если весной от нас не будет вестей.
Ропот не стихал. Мало кто из матросов рассчитывал на помощь Компании Гудзонова залива.
— Не стану вас обманывать, — продолжал Крозье, — мы в отчаянном положении. Наша единственная надежда — юг. Поход на юг — верная смерть для некоторых из нас, но, оставшись здесь, мы погибнем все до одного. Если это лето будет таким же, как в прошлом году, еды нам здесь не добыть, а таяния льдов ждать бесполезно.
Ропот стих.
— Мы возьмем с собой три поставленные на дубовые полозья шлюпки, каждая весом четыреста килограммов. В шлюпки положим парусину и брезент, а также продукты, одежду, порох, ружья и топливо. — Внезапно от волнения у Крозье сдавило горло, и он замолчал.
Пока он медлил, моряки унеслись мыслями далеко от Арктики. Они думали о своих женах, родителях, детях. Думали о Пасхе, представляли Англию в весеннем цвету.
— Мы оставляем на милость Господа лучшие в мире корабли, — тихо произнес Крозье. — И отдаемся на волю Провидения.
В половине девятого утра Кэтрин стояла в вестибюле Академии географических исследований. Увидев входящую в здание Алисию, она шагнула ей навстречу.
— Миссис Маршалл…
Алисия остановилась.
— А, это ты, — сказала она. — Я тороплюсь на заседание попечительского совета. — Она зашагала прочь.
— Он все еще в Англии? — спросила Кэтрин, догнав ее.
— Как ты сюда попала? До половины десятого вход для публики закрыт.
Кэтрин порылась в сумочке и вынула бумажник. В нем лежала фотография Сэма. Она извлекла снимок из пластикового футляра и выставила его перед собой.
Алисия застыла на месте.
— Кто тебя прислал?
— Я сама пришла, — ответила Кэтрин. — Вы знаете этого мальчика?
— Сын Харпер. Ну и что?
— Его зовут Сэмюэл Дуглас Маршалл. Ему два года. Он тяжело болен. У него апластическая анемия.
Алисия вздрогнула.
— О нем писали в газетах, — продолжала Кэтрин. — Вы видели его мать? О ней была статья в «Курьере»…
— С чего ты взяла, — прошипела Алисия, изменившись в лице, — что я захочу встречаться с матерью этого ребенка?
— Он тяжело болен, — повторила Кэтрин.
— У меня тоже есть сын, — сказала Алисия. — И был муж. Если ты забыла. А мать этого ребенка отняла у меня мужа.
Кэтрин побледнела и прижала фотографию Сэма к груди.
— Но это еще не все, — продолжала Алисия. — Мало того, что она лишила меня мужа, она обвинила моего сына в убийстве собственного отца. — Она посмотрела Кэтрин в глаза и добавила: — А у тебя отняла Джона. Но, очевидно, тебе это все равно.
Кэтрин выдержала ее взгляд.
— Джон уехал не из-за того, что сказала Джо. Он ведь какое-то время жил здесь после похорон, но в конце концов не совладал с собой. И виной тому не вы, не я и не Джо. Причина в его отношениях с отцом. Как бы сильно мы ни любили его, он не вернется, пока не разберется в себе, миссис Маршалл.
На секунду Кэтрин показалось, что ее слова достигли цели, что она заметила в лице Алисии искру понимания.
— Неужели вы не простите ее? — спросила Кэтрин. — Она не виновата в том, что у Джона на сердце лежит камень. И она очень сожалеет о своих словах.
Алисия вскинула брови.
— В самом деле? — съязвила она. — Что ж, тогда все в полном порядке.
— Я плохо знала вашего мужа, — не сдавалась Кэтрин, — но о вашем сыне мне известно достаточно, миссис Маршалл. Я знаю, что он очень любил своего отца. И очень хотел быть с ним. Хотел этого больше всего на свете.
— Ты ничего не знаешь, — отчеканила Алисия.
Лицо Кэтрин вспыхнуло.
— Вы читали статью в газете?
— Нет.
— Я вам не верю, — сказала Кэтрин и пристально посмотрела на Алисию. — Вы наверняка прочли, но ничего не поняли. Сэм очень болен. — Она опять протянула Алисии фотографию.
Губы Алисии чуть задрожали.
— Милый мальчик, правда? — продолжала Кэтрин. — У него глаза отца. Только их сейчас трудно рассмотреть, потому что они вспухли от лекарств. И он много плачет, хотя мы стараемся не допускать этого. Потому что ребенок, страдающий апластической анемией, не должен плакать. Нельзя, чтобы у него поднималось давление. — Кэтрин схватила Алисию за руку. — Вы что — не понимаете? Он умирает. И его мать… знаете, что она делает? Она сидит с сыном, пытаясь напоить его молоком. Сидит с пяти часов утра. А его тошнит, рвет. К нему приходил врач, сделал укол, и теперь… — Кэтрин перевела дух. — Эта… Харпер пытается спасти своего сына, но не знает, как это сделать.
На мгновение наступила тишина.
— Думаешь, я не понимаю? — тихо сказала Алисия.
— Простите. Но Сэм — единственный брат Джона, других у него нет и не будет.
— Я не знаю, где Джон, — сказала Алисия.
— Не лгите мне!
— Я не знаю, где Джон, — повторила Алисия.
Кэтрин отвернулась, глядя в глубь вестибюля, где стояли шкафы с предметами, сохранившимися от экспедиции Франклина. Эти экспонаты привезли с острова Кинг-Вильям Мак-Клинток и Кейн. Сколько народу искало корабли Франклина — так же, как они сейчас ищут Джона! А нашли только несколько покореженных вещиц. Кэтрин задержала взгляд на пожелтевших фотографиях и снова повернулась к Алисии.
— Джон отправился в Йоа-Хейвен? — спросила она. — Его надо искать там?
Алисия не ответила.
— Йоа-Хейвен, — повторила Кэтрин. — Это маленький городок на острове Кинг-Вильям, в Арктике.
Алисия уткнулась взглядом в пол.
— Неужели вы не понимаете? — прошептала Кэтрин. — Мы все напуганы. Каждый из нас потерял кого-то. Помогите нам избежать новых потерь, прошу вас.
Алисия повернулась к ней спиной и пошла вверх по лестнице на свое заседание.
По лицу Кэтрин потекли слезы. Она дождалась, когда Алисия скроется из виду, затем убрала снимок в сумочку и подошла к стеклянным шкафам. Остановившись у фотографий, на которых были запечатлены Франклин и Крозье, она положила ладонь на холодное стекло и прошептала:
— Где же вы? Куда вы все подевались?
Воскресное утро, еще нет и восьми. Билл Эллиотт не помнил, чтобы в Кембридже в августе было так жарко.
Джо попросила его прийти пораньше, но, подойдя к ее дому, он увидел задернутые шторы. Стучать ему не хотелось. Он понимал, как дороги Джо лишние минуты сна, особенно если ночь опять выдалась тяжелой. Эллиотт решил часок погулять.
Джо сильно постарела за время их знакомства, вокруг глаз пролегли морщины. И ходила она теперь с короткой стрижкой, которая ей была совсем не к лицу. Нет, новая прическа ее не уродовала. Просто еще больше обнажала ее горе — незащищенный взгляд, заострившиеся скулы.
— Не морите себя голодом, — сказал он ей.
— Я ем, — ответила она. Он ей не поверил.
В прошлом месяце Джо принесла в больницу фотоальбом, чтобы развлечь Сэма, и, когда Билл вошел в палату, она показала фотографии и ему.
— Это отец Сэма и Джона. — Джо застенчиво улыбнулась. — Наш непутевый обладатель уникального гаплотипа.
Она с гордостью вручила ему снимки. Дуглас Маршалл где-то на берегу моря. Дуглас Маршалл на фоне льдов.
— У него была навязчивая идея, — объяснила Джо. — Она и сыну его передалась. Он мечтал найти Джона Франклина.
Имя Франклина благодаря статье Джо в «Курьере» в последнее время часто упоминалось в прессе, и Эллиотту казалось, что он уже знает все подробности той трагедии. Джо с Кэтрин были уверены, что Джон отправился в Арктику, на остров Кинг-Вильям, поэтому статья о болезни Сэма появилась и в канадских газетах. К поискам Джона были привлечены все организации, имеющие какое-либо сообщение с теми краями. Фотография Джона висела в канадских аэропортах.
В тот день Джо пребывала в приподнятом настроении.
— Он вернется, — говорила она. — Он хороший парень. Обязательно приедет.
Но Джон Маршалл не объявлялся. Прошел месяц, а от него по-прежнему не было ни слуху ни духу.
Билл Эллиотт видел, что Джо с тех пор опять сникла. Ему очень хотелось сообщить ей то, что было известно ему. Однако профессиональная этика не позволяла Эллиотту сказать ей, что подходящий донор выявлен и этот донор — Джон.
Об этом знали только сотрудники Банка Джеймса Норберри и лечащий врач, то есть он сам. Необходимость хранить тайну тяготила его.
К дому Джо Эллиотт вернулся без десяти девять. Съемочная группа уже прибыла. Глянув в распахнутую дверь, он увидел в глубине холла Джо с Сэмом на руках. Его головка лежала у нее на плече. Заслышав шаги Эллиотта, Джо обернулась.
— Здравствуйте, Билл, — с улыбкой поприветствовала она врача. — Вы едва не пропустили великое событие. Мы решили снимать в саду.
На лужайке под кустом сирени стояли стулья.
— Все устроено очень профессионально, — заметил Билл Эллиотт.
— Да, — согласилась Джо. — Только бы мне самой ничего не испортить.
— У нас все готово, — сказал режиссер, когда Джо с Сэмом на руках вышла в садик.
Джо опустилась на стул перед камерой, поправила юбку и удобнее усадила на коленях Сэма.
— Готовы? — спросил режиссер.
— Да, — подтвердила Джо.
— Мотор!
Джо выпрямилась, глядя в камеру.
— Это мой сын, — с улыбкой начала она. — Его зовут Сэм. Три месяца назад мы обнаружили, что он болен.
Эллиотт закрыл глаза. Но все равно перед ним стоял образ этой женщины и ее ребенка.
— Как и любой двухлетний ребенок, — продолжала Джо, — Сэм любит попадать во всякие переделки. А я, как и любая мать, стараюсь вызволить его из беды.
Камера показала крупным планом Сэма, и в саду наступила пугающая тишина. Еще совсем недавно он был симпатичным озорным мальчиком с соломенными волосами и поразительно голубыми глазами. Но в ближайшие выходные на телеэкранах в каждом доме появится совсем другое лицо — не озорное и не симпатичное. Сэм облысел, кожа у него пожелтела.
На глазах Билла Эллиотта выступили слезы. Он быстро вытер их, надеясь, что этого никто не заметил.
— Но на этот раз я не могу отвести от него беду, — говорила Джо. — У него апластическая анемия. Ему необходима пересадка костного мозга.
Она замолчала, пытаясь справиться с волнением, потом вновь вскинула голову и добавила:
— Положение очень тяжелое. Сэму нужен донор. Донор костного мозга.
Джо посмотрела на режиссера. Тот знаком давал ей понять, что на этом месте они покажут фотографию.
— Это Джон Маршалл. Единородный брат Сэма. Возможно, он является подходящим донором для Сэма. — Она нерешительно улыбнулась. — Но дело в том, что мы не знаем, где сейчас Джон, и потому обращаемся за помощью к вам. Джон — студент археологического факультета. Раньше он жил и учился в Кембридже.
Режиссер подал знак рукой, и камера вновь сфокусировалась на Джо.
— Если кто-то из вас видел Джона Маршалла, сообщите, пожалуйста, нам. Мы с Сэмом очень на вас надеемся. Джон может быть и в Англии, и за границей. Он высокий, светловолосый и… В общем, он очень похож на своего отца, Дугласа Маршалла.
Неслышно ступая по траве, Билл Эллиотт приблизился к месту съемок.
— Банк Джеймса Норберри подыскивает доноров костного мозга для таких больных, как Сэм. Миллионы людей со всего мира предлагают свои услуги в качестве доноров, чтобы спасти чью-то жизнь. И если вы тоже хотите стать донором или видели где-то Джона Маршалла, пожалуйста, позвоните по указанному на экране телефону. И… — она прикусила губу, — всем большое спасибо. Благодарю за внимание.
В половине десятого съемка была окончена. Сюжет предполагалось пустить в эфир в воскресенье перед вечерними новостями.
— Вы здорово держались, — похвалила Эллиотта Джо, когда съемочная группа уехала.
— Вы просто не видели вчерашнего материала, — возразил Билл. — Мне показали черновой монтаж. Оказывается, я хожу как утка.
Джо рассмеялась:
— Вовсе нет, на утку вы не похожи.
Она подняла глаза к окну спальни — там захныкал Сэм.
— У него высокая температура.
— Мне пора, — сказал Эллиотт. — С детьми я вижусь только раз в две недели по воскресеньям, и они меня уже ждут.
— Должно быть, нелегко это, — посочувствовала она. — Ходить в чужой дом к собственным детям и все такое.
— И видеть на своем месте другого, да, тяжело.
Они вместе пошли на кухню.
— Джо, — обратился к ней Эллиотт, — если донор найдется, вам придется поехать для трансплантации в Лондон, в детскую больницу на Грейт-Ормонд-стрит.
— Я рада, что вы в это верите.
— И вы должны верить.
— Извините, но у меня почти не осталось сил верить.
— Знаете, моя медсестра говорит: сталь в огне закаляется.
— Что? — Джо вдруг нахмурилась.
— Невзгоды — это все равно что горнило. Справишься с ними, станешь твердым, как сталь.
Джо побледнела.
— Ненавижу весь этот бред, — пробормотала она. — Господь посылает испытание сильным и так далее. Это все лицемерие и глупость.
Эллиотт оторопел:
— Вы не верите в Бога?
— Вы видели, каким стал Сэм? Кто после этого посмеет осуждать меня? — Она сердито смотрела на него. — Кэтрин вот тоже верит, как и вы, должно быть.
— Да, я верю, — подтвердил он.
Джо гневно тряхнула головой:
— Тогда объясните мне, как это у вас получается? Кэтрин бывает с Сэмом почти столько же, сколько я. Но она… у нее его страдания почему-то не вызывают гнева.
— А вы злитесь.
— Совершенно верно. Я в бешенстве. Вы хотите, чтобы я молилась? Просила Его о помощи? — Ее губы задрожали. — Я не могу просить Его. Не могу, понимаете? Я больше не могу молиться.
У Билла Эллиотта хватило ума и такта промолчать. Он попытался коснуться ее, но она будто и не видела его. Взгляд Джо упал на грязные чашки из-под кофе. Она схватила ближайшую и запустила ею в стену.
— Джо! — Он поморщился от звона посыпавшихся на пол осколков.
— Все кончено. — Она всхлипнула. — Джон не поможет ему. Он никогда не вернется. Сэм умрет.
— Вы не должны так думать, — сказал Эллиотт. — Сэм почувствует ваше настроение.
— Я не могу не думать так! — закричала Джо. — Не могу видеть, как Сэм с каждым днем все дальше и дальше уходит от меня. Это невыносимо. И все эти разговоры про Джона. Я просто хватаюсь за соломинку. — Она закрыла лицо ладонями. — Он не сможет быть донором для Сэма.
— Он может быть донором для Сэма, — сказал Эллиотт.
Джо подняла заплаканное лицо:
— Что?
— Джон — подходящий донор, — повторил он. — Кристина Лорд сказала мне это на прошлой неделе.
Джо смотрела на него, раскрыв рот.
— Но ей же запрещено называть имя донора, — прошептала она. — И вам тоже.
— Да, запрещено. Но в нашем случае тянуть нельзя. Поэтому я и спросил.
Эллиотт извлек из кармана клочок бумаги с номером АZМА 552314 и вложил его в ладонь Джо. Ему отчаянно хотелось обнять ее, вдохнуть в нее силы, избавить ее от боли. Но он подавил свой порыв, опасаясь воспользоваться ее растерянностью и незащищенностью.
— Это донорский номер, — объяснил он. — В вещах Джона должно быть донорское удостоверение с этим номером.
— Большое спасибо, — прошептала Джо.
Было безветренно, тихо падал снег. Крупные, с ладонь, хлопья на протяжении многих дней бесшумно кружили над пустынными просторами пролива Виктория.
В Арктике столь затяжной снегопад — большая редкость. Обычно за год здесь выпадает 100–150 миллиметров осадков. Но 1848 год оказался исключением. Эскимосы назвали его «ту-пилак» — год-призрак. В такой год ничто не живет долго.
Тремя месяцами раньше моряки «Эребуса» и «Террора» покинули корабли и двинулись к острову Кинг-Вильям. Практически сразу им преградил путь шестикилометровый затор из ледяных торосов.
Четверо матросов лопатами и ледорубами сглаживали лед, выдалбливая желоб, чтобы протащить шлюпки. Когда проход был готов, в каждую шлюпку впрягалось по десять человек, еще восемнадцать вставали с боков и с кормы.
Тянуть шлюпки вверх было очень тяжело. Казалось, что они нагружены глыбами мрамора. Моряки обливались потом, мокрая кожа тут же покрывалась ледяной коркой. Солнцезащитные очки врезались в щеки.
Полтора часа поднимались они на первый торос и достигли его гребня только к часу дня. Вскарабкавшись на вершину, моряки мгновенно умолкли — оттуда взору открывался новый торос, а за ним еще и еще.
В шесть часов вечера остановились на ночевку и принялись ставить палатки. У всех ныли мышцы, обожженные легкие горели. Парусина палаток отвердела в считанные минуты. Повара растопили лед и вскипятили чай на костре, который разводили, казалось, целую вечность. Ужинали тепловатой тушенкой и изюмом. Сушеные ягоды, чтобы они оттаяли и размякли, приходилось подолгу держать во рту. В ту ночь Крозье отметил, что температура упала до тридцати двух градусов мороза.
До побережья острова Кинг-Вильям участники экспедиции добирались четыре дня. Последние полтора километра Фицджеймса везли в лодке. Едва была поставлена первая палатка, его занесли в нее, и Гудсэр пришел проведать больного.
— Джеймс, — окликнул его Гудсэр, — вы слышите меня?
Фицджеймс с трудом приоткрыл глаза.
— Устал, — выговорил он.
— Не спите.
Онемевшими руками Гудсэр принялся растирать ему ладони, грудь и плечи. Снаружи поднялся ветер и мешал морякам установить последнюю палатку. Гудсэр выглянул на улицу и через минуту вернулся к Фицджеймсу. Тот уже не дышал.
Похороны состоялись утром. Вырыть могилу в земле было невозможно, и потому Фицджеймса похоронили на прибрежном мелководье, потратив драгоценные силы на то, чтобы прорубить двадцатисантиметровую толщу льда.
Незадолго до смерти Фицджеймса участники экспедиции нашли пирамиду, сооруженную Гором годом раньше. Они разобрали ее и к записке Гора добавили свою. Фицджеймс сам составил отчет.
25 апреля 1848 г.
Суда Ее Величества «Террор» и «Эребус» с 12 сентября 1846 года зажаты во льдах в 24 км к северо-северо-востоку от этого места. 22 апреля офицеры и матросы, всего 105 душ, под командованием капитана Ф. Р. М. Крозье высадились на берег здесь, в точке с координатами 69°37′42′′ с. ш. и 98°41′ з. д. Сэр Джон Франклин скончался 11 июня 1847 г. Всего из членов экспедиции на сегодняшний день умерли 9 офицеров и 15 матросов.
Когда Фицджеймс написал то, что хотел, Крозье добавил внизу листа несколько слов:
Ф. Р. М. Крозье, капитан, начальник экспедиции.
Завтра, 26 апреля, выступаем в поход к Бэкс-Фиш-Ривер.
По побережью идти было чуть легче. Три пеших отряда, тянувших по шлюпке, преодолевали в среднем по шесть километров в день. Температура воздуха поднялась почти до минус десяти.
Все утро Огастус Питерман шел при первой шлюпке и сменился только в полдень.
— Хорошо поработал. Молодец, — похвалил его Крозье.
Гас отвечал ему пустым взглядом.
Вставшая к шлюпке сменная команда пыталась сдвинуть ее с места, но безуспешно — полозья увязали в глубоком, по колено, снегу. Гас с Крозье присоединились к матросам, толкавшим шлюпку сзади. Наконец ее удалось раскачать так, что передние концы полозьев слегка приподнялись. Моряки разом налегли и, пригибаясь чуть не к самой земле, поволокли ее вперед.
Гас выпрямился и протер слезящиеся глаза.
— Где твои очки? — спросил Крозье.
— Я не могу ходить в них, сэр. Когда я разгорячен, у меня щиплет глаза от пота, а потом, когда я не толкаю шлюпку, пот превращается в лед.
— Если будешь ходить без очков, ослепнешь и не сможешь передвигаться самостоятельно.
— Мне все равно.
— Надень очки, — приказал Крозье.
Гас неохотно повиновался. Нарочито медлительно нацепив очки, он устремил взгляд на идущих впереди матросов.
— Сколько там? — спросил он.
— Сколько чего? — Крозье нахмурился.
— Людей, сэр.
— В этом отряде? Тридцать один. — Встревоженный вопросом Гаса и его безжизненным голосом, Крозье взял мальчика за руку. Они зашагали вперед, глубоко проваливаясь в снег. Крозье старался растормошить Гаса. — Выжить здесь можно. Думай о будущем. Думай о том, что ты будешь делать, когда вернешься домой.
Мальчик молчал.
— Люди и не в таких передрягах выживали, — продолжал Крозье. — Десять лет назад британские суда застряли в море Баффина. Как и мы, оказались затерты льдами. Все корабли до единого вернулись в Англию. А тремя годами раньше «Шэннон», отчаливший из Гулля…
— Я знал старпома «Шэннона», — сказал Гас. — Шестнадцать матросов и троих юнг волной смыло. И когда датчане подобрали оставшихся в живых, у них уже не было ни пищи, ни воды. — Он посмотрел в лицо Крозье. — Я встречал старпома «Шэннона», в пивных. С тех пор он больше не ходил в море. Только пил и пил. Говорил, что его мучает жажда. Его… мучила жажда.
— Но он выжил, — сказал Крозье.
— Ну да, — пробормотал Гас. — Кому нужна такая жизнь?
Крозье встряхнул его.
— Как человек распоряжается своей жизнью, это его личное дело. У каждого из нас есть выбор: кто-то доживает свои дни, сломленный гнетом воспоминаний, кто-то борется до конца. Господь подарил нам право выбора, мы сами решаем, как нам жить.
Он развернул Гаса так, чтобы тот видел матросов, тянувших шлюпку.
— Посмотри на этих людей, Огастус. Господь не каждому из них судит выжить. Но мы должны прожить до конца то, что нам отпущено. Грех швыряться таким даром, как жизнь.
У Гаса задрожали губы. Он с трудом сдерживал слезы.
— Тебе очень холодно? — ласково спросил Крозье. — Можешь идти?
— Да, — отозвался Гас.
— Мы дойдем до Бэкс-Фиш-Ривер, — уверенно сказал Крозье. — Обязательно дойдем.
— Да.
Крозье похлопал его по спине.
— Вот и молодец.
В первых числах июня остатки экспедиции добрались до залива Террор, омывавшего остров Кинг-Вильям с юго-запада. За полтора месяца пути из ста четырех человек умерли тридцать восемь.
К тому времени, когда матросы разбили на берегу залива лагерь, Крозье уже плохо понимал, где они находятся и что делают. Он совсем выбился из сил и уже не мог совладать с усталостью. Он видел, что остальные моряки тоже чахнут с каждым днем. Из шестидесяти шести оставшихся в живых только трое или четверо еще сохраняли уверенность в движениях. Страшно было смотреть, как долго и неуклюже возятся люди, устанавливая палатки. Теперь им на это требовалось в два раза больше времени, чем в первые недели похода.
Торосы на пути больше не попадались, но вокруг по-прежнему простирались одни лишь ледяные поля. Даже не верилось, что наступило лето. Гнейсы и известняк должны бы уже не то что проглядывать сквозь льды, а полностью освободиться ото льда. Крозье так и не заметил ни водяных карманов, ни озер, ни ручейков, которые, как утверждал побывавший здесь сэр Джеймс Кларк Росс, преобладали в рельефе острова Кинг-Вильям. Они могли бы уже кормиться лишайником, которого здесь много летом, и охотиться на оленей. Но ничего такого не было: ни земли, ни лишайника, ни оленей.
Крозье вытащил карту и разложил ее на единственном взятом с корабля сундуке.
Проходя за день один-два километра, они достигнут Бэкс-Фиш-Ривер через месяц. Или через сорок, пятьдесят дней. Крозье задумчиво смотрел на карту. Никто не знал, куда именно впадает на западе Бэкс-Фиш-Ривер. Было известно, что эта река достаточно полноводна. Если хватит сил спустить шлюпки на воду, можно будет надеяться, что течение вынесет их прямо в Тихий океан. Наверно, это все же лучше, чем пытаться подняться по реке, преодолевая бесконечные пороги.
Если повезет — а ведь Господь обязан хоть как-то вознаградить их за страдания, — в устье реки они запасутся свежей рыбой и дичью для плавания на запад.
Отложив карту, Крозье позвал врача Гарри Гудсэра. Гудсэр был очень болен, ходил согнувшись в три погибели, с трудом волоча ноги.
— Сколько больных? — осведомился у него Крозье. — Сколько человек способны продолжить путь к Бэкс-Фиш-Ривер?
— Ни один не способен.
— Гарри, мы должны идти.
— Ну, в таком случае человек двадцать.
— И это из шестидесяти четырех…
Они пристально посмотрели друг на друга. Сорок четыре больных!
— Впервые вижу такую разновидность цинги, — сказал Крозье.
— Я тоже, — признался Гудсэр.
— В одной палатке устройте лазарет, — распорядился Крозье. — Мы возьмем с собой по минимуму, остальное оставим с вами. С вами останется Макдональд. Стэнли и Педди пойдут со мной.
— Мистер Стэнли не в состоянии идти, сэр.
Ночи теперь вообще не было. В краю белой медведицы с мая по июль круглые сутки светило солнце. Сама она сейчас стояла на берегу пролива Симпсон, низко свесив голову. Она очень устала.
Медведица не знала, жив ее детеныш или уже не дышит. Кормить его было нечем. Тюлени плавали далеко в море, и ей не удавалось добраться до них. Она прошла сто семьдесят километров и уже не помнила, куда и зачем бредет. Медвежонок обмякшим комочком лежал на каменистом берегу.
В море охотился на тюленей взрослый самец.
Учуяв запах убитой самцом добычи, медведица легла на землю. У нее не было желания драться с ним или мешать его трапезе. Она тихо лежала и ждала, когда самец уберется из пролива.
В полночь самец выбрался на берег.
Медведица лежала спиной к ветру в углублении прибрежного галечного вала, детеныш лежал рядом. Ее разбудил запах. Она подняла голову и увидела самца. Он неспешно направлялся к ним с обманчиво беззаботным видом.
Медведица быстро вскочила на ноги.
Сначала самец обошел ее стороной. Он учуял запах детеныша. Она знала, что он убьет малыша, если сумеет подобраться к нему. Поэтому, когда самец вдруг со всех ног припустил к ним, медведица первой набросилась на него.
У нее перед самцом было только одно преимущество. Нарастив под кожей толстый слой жира, он был тяжелее и неповоротливее, чем она, исхудавшая от долгой бескормицы. Медведица вцепилась самцу в плечо и прокусила его почти до кости. Из рваной раны хлынула кровь. Самец удивился, но не испугался. Попятившись, он застыл в угрожающей позе.
Медведица не отступала. Она даже не задумывалась о том, что ей, возможно, придется отдать за детеныша жизнь. Ею руководили не чувства, а инстинкт, повелевавший любой ценой сохранить потомство. За медвежонка она готова была сражаться насмерть.
Из последних сил Пловчиха бросилась в атаку. Она колотила самца передними лапами, а он кусал ее за морду, пытаясь найти чувствительную точку под челюстью. Она оказалась более серьезной соперницей, чем он ожидал. Рыча, самец отступил, но взгляд его теперь был прикован к детенышу.
Наконец дала знать о себе боль. Его белоснежная шкура окрасилась кровью. Смерив медведицу оценивающим взглядом, самец развернулся и быстро пошел прочь.
Медведица, щурясь, смотрела ему вслед, пока его силуэт не растворился в серовато-белой дали. Самец бросился в воду и неторопливо поплыл к скоплению плавучих льдов.
Почти час она так простояла, пока запах самца не развеялся окончательно. Еще почти столько же у нее ушло на то, чтобы поднять детеныша. Они вместе продолжили путь. Сделав несколько шагов, медведица почувствовала боль у основания шеи, но не обратила на нее внимания.
После выступления Джо по телевидению разразился настоящий бум. Сюжет с ее обращением выпустили в эфир в шесть двадцать. Он шел пять минут. Первые две минуты были посвящены Банку костного мозга Джеймса Норберри, затем на экране появились фотографии Дуга Маршалла и отрывки из его популярных передач.
Далее показали Сэма в годовалом возрасте. Потом здорового крепыша на экране сменил Сэм больной — с опухшим лицом и синяками на руках. Одутловатый. Вялый. Беспомощный.
Телефоны в Банке Джеймса Норберри начали звонить сразу же, как только на телеэкранах появилось лицо Дуга. К полуночи в Банк обратились 4800 потенциальных доноров. К среде число желающих помочь достигло двадцати шести тысяч.
«Курьер» тоже завалили письмами. В пятницу на первой полосе газеты была помещена фотография Джона, и к началу следующей недели почтовый ящик издания уже переполняли письма от людей, встречавших его. К сожалению, выяснялось, что Джона видели одновременно в разных местах: в Таиланде, в Новой Зеландии и во многих уголках Англии.
Джина сидела в своем кабинете и задумчиво барабанила пальцами по столу. Ей следовало быть на совещании, начавшемся пять минут назад, но вместо этого она подключилась к сети Интернет и в строке «поиск» напечатала: «белый медведь».
Поисковая программа выдала несколько сотен ссылок. Джина открыла наугад одну из страничек и минут десять читала о том, как уменьшается ареал обитания белых медведей в результате глобального потепления.
Потом на страничке Канадской гидрографической службы она ознакомилась с метеоусловиями в районах, привлекающих Джона: на острове Кинг-Вильям, в проливе Ланкастер. Судя по данным, полученным со спутника, в Кеймбридж-Бей льды тронулись, а пролив Виктория все еще был прочно заблокирован. Если Джон отправился куда-то туда, думала Джина, глядя на лабиринт извилистых проливов, значит, он абсолютно недосягаем. Пролив Виктория, одиннадцать месяцев в году скованный льдами, — один из самых малодоступных уголков на свете.
Джина невольно поежилась и прошептала:
— Возвращайся, Джон. Ради всего святого.
Сэм теперь лежал в детской больнице на Грейт-Ормонд-стрит, и после работы Джина направилась прямо туда.
В коридоре возле палаты Сэма она встретила Джо и Кэтрин.
— Как он? — спросила Джина.
— Спит, — ответила Кэтрин.
— Ему только что сделали переливание тромбоцитарной массы, — сказала Джо. На ней лица не было от ужаса.
— Что случилось? — спросила Джина. — Что еще произошло?
— Последние анализы очень плохие, — сказала Кэтрин. — Нейтрофилы — одна десятая, лейкоциты — пять и четыре, тромбоциты — одиннадцать, гемоглобин — сто два.
Все трое уже привыкли к подобной устной стенографии. Гемоглобина у Сэма мало: 102, а норма — 120–140. С лейкоцитами дела обстояли не так плохо: 5,4 при норме от 4 до 10.
Джина огляделась, ища, где бы присесть. На некотором удалении от них стояли в ряд несколько стульев.
— Пойдемте сядем, — предложила она.
Три женщины сели рядом и обнялись, словно искали опоры друг в друге.
— Нейтрофилы — одна десятая, — с расстановкой повторила Джина.
Она знала, что нейтрофилы — это разновидность лейкоцитов. Эти клетки борются с инфекцией в организме. У здорового человека их уровень колеблется от 1,5 до 8,5 миллиона на миллилитр.
— Они могут упасть до нуля, — сказала Джо. — Так говорит старшая медсестра.
— Тромбоциты, — прошептала Джина. — Что случилось с тромбоцитами?
На глазах у Кэтрин выступили слезы, но девушка постаралась скрыть их от Джо. Никто не произнес ни слова. Все знали, что в среднем уровень тромбоцитов должен составлять 150–400 тысяч единиц. У Сэма было всего 11 тысяч.
Меньше десяти процентов необходимого минимума! — подумала Джина.
Решение врачей перевести Сэма в детскую больницу на Грейт-Ормонд-стрит Джо с Джиной сначала приняли за добрый знак. Центр трансплантации находился недалеко, и операцию по пересадке можно было сделать сразу же, как только объявится Джон. Теперь Джине пришло в голову, что врачи, возможно, просто боялись: в случае дальнейшего ухудшения состояния Сэм мог не вынести переезда из одного города в другой.
А рискнут ли они делать Сэму трансплантацию, если ему станет хуже? — размышляла Джина. Вряд ли он выдержит курс подготовительной химиотерапии, если болезнь и дальше будет прогрессировать. И тогда Сэм умрет, не дождавшись операции.
Он умрет в любом случае, говорил ей внутренний голос.
Джина стиснула руки Джо и, к своему стыду, расплакалась. Надо крепиться. Она — опора для Джо. И все же…
Джо неожиданно встала, выдернув руки из ладоней подруги, и отошла к окну.
— Уже не важно, объявится Джон или нет, — произнесла она. — Он так и так опоздал.
— Ничего подобного, — возразила Кэтрин.
— Сэм не доживет. Он безнадежно болен.
Теперь и Джина вскочила на ноги.
— Не смей так говорить! Даже не думай об этом!
— Когда вы перестанете мне лгать?! — вскричала Джо. — Ему ничто не поможет. — Она прижалась лбом к оконному стеклу. — Его организм перестал сопротивляться.
Джина взяла ее за плечи и развернула к себе лицом.
— Послушай меня, Джо, — сказала она. — Он не умрет. Ему сделают пересадку костного мозга. Мы спасем его, вернем к жизни.
Увидев Джона на Кингз-пэрейд, Алисия как вкопанная остановилась среди толпы. Она не сразу сообразила, что это в витрине кафе вывесили его увеличенную фотографию. Подойдя ближе, она заметила под портретом надпись: «ВЫ ВИДЕЛИ ДЖОНА МАРШАЛЛА?»
Джон был всюду. Его имя не сходило с газетных полос. Она перестала читать «Курьер» — из-за развернутой в этой газете кампании. Она подумывала позвонить в редакцию и предъявить претензии. В конце концов, она — мать Джона, но почему-то никто не счел нужным посоветоваться с ней.
Алисия отвернулась от витрины кафе. В оцепенении она села в машину и поехала домой. Вытащив из почтового ящика кембриджскую газету, она просмотрела ее прямо в машине под аккомпанемент лениво тарахтевшего мотора. Внимание Алисии привлекла маленькая заметка в нижней части полосы.
Двухлетний Сэм Маршалл, за состоянием здоровья которого продолжают следить все средства массовой информации, вчера был переведен в детскую больницу на Грейт-Ормонд-стрит. Там его готовят к операции по пересадке костного мозга от его единородного брата.
Кровь прилила к лицу Алисии. На полной скорости подъехав к крыльцу, она выскочила из машины и бегом бросилась в дом. В холле она схватила трубку телефона и позвонила в газету.
— «Ивнинг клэрион», — ответили ей.
— Соедините меня с редактором. — Несколько минут Алисия ждала в нетерпении.
— Эд Уилер слушает.
— Вас беспокоит мать Джона Маршалла.
— Мисс Харпер?
— Нет. — Алисия пришла в бешенство. — Я — мать Джона Маршалла.
— Да-да, конечно. Простите. Чем могу служить?
— Вечерний выпуск вашей газеты. Первая полоса. Где он?
— Извините, я не совсем вас понимаю. Что вас интересует?
— Джон. Мой сын, — вспылила она. — В заметке сказано, что мальчик переведен в лондонскую больницу для трансплантации. Если ему собираются делать пересадку костного мозга, значит, нашелся донор.
Редактор наконец-то сообразил, в чем дело.
— Примите мои извинения, если наша статья ввела вас в заблуждение. В больнице сказали, что ребенка перевели к ним именно по этой причине, но, кажется, его брата так и не нашли. — Он помедлил. — Но вы, очевидно, об этом знаете.
— Я-то знаю, а вот вы не печатайте непроверенные факты. Джона не нашли. Отыскать его могу только я. — Слова слетели с ее языка прежде, чем она успела сообразить, что говорит.
Редактор не преминул воспользоваться ее оплошностью.
— Вы можете найти его? Вы знаете, где он?
Алисия в ярости швырнула трубку.
Чтобы успокоиться, она пошла в гостиную и, тяжело опустившись в кресло, включила телевизор.
Местный канал передавал вечерний выпуск новостей. С экрана на нее смотрело лицо Дуга. Алисия подалась вперед. На экране появились Джо с Сэмом. Джо с сыном на руках сидела под кустом сирени. «Воскресный сюжет о больном мальчике, — говорил голос за кадром, — вызвал огромное число откликов. Банк костного мозга Джеймса Норберри завален предложениями. На сегодняшний день…»
Не в силах смотреть на Джо, Алисия остановила взгляд на малыше. Он выглядел совсем как Джон в его возрасте. Даже улыбался так же, как ее сын.
Но ребенок, сидевший на коленях у Джо Харпер, не улыбался. Он неотрывно смотрел на мать, словно ждал от нее ответа на какой-то очень важный вопрос.
Алисия выключила телевизор и встала. Выйдя на лужайку перед домом, она побрела по газону. Ее била дрожь. Вдруг Алисия остановилась и упала на колени.
— О боже! — простонала она. — Что же я наделала!
Всю свою жизнь она за что-то боролась. Сначала завоевывала Дуга, потом старалась удержать его. А когда Дуг еще более отдалился от нее, сосредоточила усилия на Джоне, не отпуская его от себя, а сын задыхался от ее любви.
Она изводила его. Боже, как же она его мучила! Звонила ему каждый день. Требовала полного отчета: где он, с кем. А когда Джон начал проявлять самостоятельность, она стала давить еще сильнее, внушать ему чувство вины.
И в конце концов потеряла обоих. И мужа, и сына.
Теперь она пожинает плоды собственной тирании. Имеет то, что заслужила за годы беспрестанных придирок и недовольства. Полнейшее одиночество. И страх. Теперь она постоянно живет в страхе. Ненавидит мир, который отнял у нее сына. Ненавидит женщину, которой отдал свою любовь Дуг. С мстительной мелочностью ненавидит больного малыша. Вот во что она превратилась!
А Джо Харпер живет настоящей жизнью, в отчаянии думала Алисия. У нее есть друзья. Ею восхищаются, ее уважают. Взять хотя бы Кэтрин. Она горой стоит за Джо. Даже врач, судя по телесюжету, очарован матерью Сэма. И вся съемочная группа. И сотрудники «Курьера». К кому ни обратись, на кого ни посмотри, все переживают за Джо.
Потому что ее любят. Искренне любят.
Дуг любил Джо так, как никогда не любил Алисию. Это было написано у него на лице. Теперь он возродился в Сэме. Двухлетний мальчик уже сейчас полная копия своего отца. Через двадцать лет по Кембриджу будет ходить еще один Дуг Маршалл. Сэмюэл Дуглас Маршалл. Если выживет…
Прошло какое-то время, прежде чем Алисия с трудом встала и медленно побрела к дому.
В холле она выдвинула ящик стола и достала из него кипу бумаг. В ней были два письма Джона, которые он прислал ей за последние два года, и фотография: Джон, она сама и Кэтрин. Там же была маленькая бежевая карточка. Алисия сунула ее в сумочку вместе с последним письмом Джона. Потом взяла ключи от машины и вышла из дома.
Была полночь. Джина уехала из больницы домой, Джо спала на диване возле кроватки Сэма. Свет нигде не горел — ни в коридоре, ни в соседней палате.
Неожиданно Джо пробудилась и села. Какое-то мгновение она видела только круг лунного света на полу. Потом заметила в дверях силуэт Алисии.
Она напоминала скорее привидение, чем живого человека.
— Здравствуйте, Джо, — сказала Алисия, шагнув вперед.
Джо неуклюже поднялась.
— Такой милый малыш… Я и не знала…
Джо проследила за взглядом Алисии. Та смотрела на Сэма, который мирно спал — сущий ангелочек.
Алисия коснулась рукой его личика. Джо подошла к сыну и машинально взяла его за руку, словно защищая свое дитя.
— Зачем вы приехали? — спросила она.
— Я хочу вам кое-что передать.
Алисия вынула из сумочки карточку и вручила ее Джо.
«БАНК КОСТНОГО МОЗГА ДЖЕЙМСА НОРБЕРРИ», — гласила надпись в верхней части карточки. Ниже стояли фамилия Джона и номер: АZМА 552314.
Джо незачем было лезть в свою сумочку, чтобы сверить его с номером, который ей дал Билл Эллиотт. Донорский номер Джона. Окончательное подтверждение совместимости.
— И еще вот это, — добавила Алисия и протянула Джо письмо. — Джон написал мне. Я к нему ездила. Он готовился к отъезду. Я не смогла его удержать. Если это поможет… здесь указано, где его можно найти.
Письмо было написано на бланке виннипегского офиса Ричарда Сайбли.
Алисия вдруг повернулась и торопливо направилась к выходу. У двери она споткнулась, едва не упав.
Джо с письмом в руках подбежала к Алисии и тронула ее за плечо. Несколько секунд женщины молча смотрели друг на друга. Потом Джо бросилась Алисии на шею.
— Простите меня, — всхлипнула Алисия. — Простите, пожалуйста.
Гас вскарабкался на каменистый пригорок и лег — от усталости он не мог даже сидеть. Снег уже сошел. Температура поднялась выше нуля, а накануне ночью лил дождь. Гас устремил взгляд на пролив Симпсон.
Стоял август. Льды они оставили позади и на прошлой неделе достигли 68° северной широты. Море вскрылось, по нему неслись льдины, оторвавшиеся от ледяных полей, в которых экспедиция оставила свои корабли. Кинг-Вильям оказался островом. Северо-Западный проход существовал. Вот он — перед ними. Однако четырем морякам с «Эребуса» и «Террора» — из всех участников экспедиции в живых остались только они — до него было мало дела.
Наконец Гасу удалось подняться, и он принялся подтягивать к себе два больших камня. Поднять их сил не было, поэтому он тащил и толкал камни, из которых сооружал пирамиду. Когда пирамида была готова, он вытащил из кармана банку. Ее даже не запаяли — не из чего было развести огонь. Записка в банке гласила:
11 августа 1848 года.
Корабли Ее Величества «Эребус» и «Террор».
В живых остались один офицер и три матроса.
Последняя пирамида сооружена в точке с координатами 68°15′ с. ш., 97°30′ з. д.
Ждем поисковую экспедицию Компании Гудзонова залива.
Гас положил банку на плоскую поверхность большого камня и принялся заваливать его галькой. Вскоре банка исчезла под насыпью из галечника, но пирамида получилась до того жалкой, что обнаружить ее будет почти невозможно. Вот и все, члены экспедиции Франклина выстроили последнюю пирамиду. Гас почувствовал у себя на плече ладонь Крозье.
Они поставили палатку внизу у воды, у подножия усыпанного ракушками склона. Глядя на нее сейчас, Гас думал, как же плохо она стоит: брезент провисает, опоры шатаются, края закреплены отвратительно, один угол вообще не придавлен камнями.
Гас медленно выпрямился и побрел вниз. Быстро он не ходил уже много недель. Когда последний раз он набрался смелости взглянуть на свои ступни, пальцы его были черны. Он надел башмаки и с тех пор на ноги не смотрел.
Добравшись до палатки, он опустился на колени. Заползать внутрь ему не хотелось.
У тех, кто поправляется после цинги, облезает кожа на лице. Под отслаивающимися ошметками обнажается новая кожа — розовая, как у младенца, тонкая, без единого волоска. Но с ними такого не произойдет. Они не поправятся. Через несколько дней они умрут.
Гас смотрел в серую даль океана. За проливом начиналась Канада. Там, в сотнях километров от них, находятся фактории Компании Гудзонова залива. Там живут люди.
Но он никогда не попадет на Гудзонов залив. Никогда не ступит на борт корабля. И Гас был рад этому. Радовался тому, что скоро перестанет существовать. Перестанет ходить. Перестанет дышать. Никогда больше не увидит, как угасает жизнь в глазах другого человека.
Потом он заметил в проливе Симпсон какое-то движение.
Сначала он решил, что это просто игра воображения, что это плывут по проливу нескончаемые льды. И вдруг различил людей. Гас сел на корточки, пристально вглядываясь в даль.
Приближаясь к лагерю, эскимосы уловили нездоровый дух, и ими овладело дурное предчувствие. Они кружили на некотором удалении от палатки, с любопытством вслушиваясь. Один голос, другой, заглушаемые рокотом моря.
Шедшие впереди четыре эскимоса переглянулись. Они приплыли издалека, чтобы поохотиться на тюленей в быстро освобождавшемся ото льда море. Им было известно, что в эти края пожаловали белые люди. Но никто из высадившихся на берег прежде не встречал белого человека.
Тушуартариу заметил двоих: один сидел на земле, второй стоял рядом с ним. Он поднял руку. Стоявший мужчина ответил таким же жестом и направился к эскимосам.
Тикита и Оувер попятились, Мангак приготовился в любую минуту броситься наутек.
Тушуартариу видел, что белый человек изнурен голодом, всю зиму мучившим и его собственную семью. Однако этот мужчина страдал не только от голода. Кожа у него была какого-то странного цвета. На лбу проступали синие, серые и мертвенно-бледные разводы. Скулы были белыми, но рот черный, зубы желтые, из десен сочилась кровь.
Белый мужчина начал что-то говорить.
Тушуартариу не понимал его слов, но догадался, что тот прибыл с севера — мужчина махнул рукой куда-то назад. И там были лодки. Большие лодки. Потом мужчина поднял один палец и ткнул себя в грудь. Повторил этот жест. Один человек. Двое, трое. Ладони взлетели. Много людей.
Эскимосы недоверчиво смотрели на палатку — там не было такого количества людей. Да и вообще, как можно толпой ходить по льдам? Даже местные жители не рискуют передвигаться большими группами. Это опасно.
— Они голодны, — сказал за спиной у Тушуартариу Оувер.
Эскимосы вернулись к своим женам.
Жена Тушуартариу, словно прочитав его мысли, сразу заявила, что тюленьего мяса у них мало.
— Мы не сможем их накормить, нам самим едва хватит, — сказала она.
Тушуартариу не знал, сколько белых людей в лагере. Он глянул на палатку. Сколько в нее может вместиться? Десять, не больше. Если они дадут им мяса на десять человек, значит, сами останутся ни с чем.
— Что это за болезнь? — спросила его жена.
— Не знаю.
— Нам не нужна их болезнь, — сказала она, глядя на своих детей.
Но потом взгляд ее вновь обратился на белого юношу, которому было не больше шестнадцати лет. Она улыбнулась — он был красив, даже несмотря на странные пятна на лице.
— Они умирают, — сказал Оувер. — Наша еда их не спасет. Только дольше промучаются.
Тушуартариу колебался. Оувер рассуждал правильно. Но сам он не мог уплыть, не оставив им мяса. Он опять посмотрел на жалкую палатку и задумался, на каких кораблях прибыли сюда эти люди и где теперь их корабли.
Может, они кого-то ждут. Может, к ним направляются сотни других белых людей и завтра уже они будут тут. Может, те оставили здесь своих больных и теперь возвращаются за ними. Однако вдруг они умрут, если им не оставить запас еды на неделю.
Если бы только знать наверняка. Жаль, что он не понимает их языка.
Белый мужчина постарше внезапно обессиленно опустился на землю. В глазах — выражение безнадежности.
Не важно, что было, не важно, что будет, думал Тушуартариу, ясно одно: он не может пройти мимо этих людей, имея мясо в своих тюках.
— Отдайте им мясо, — распорядился он.
Спустя два дня, утром, море было синим, а воздух удивительно ароматным.
Рядом лежало мясо, оставленное эскимосами.
Накануне вечером вдвоем с Крозье они едва сумели проглотить по нескольку кусочков. Мясо было жирное и жевалось с трудом. Они сидели лицом друг к другу и старательно ели.
Оба молчали. Говорить было не о чем.
А рано утром Фрэнсис Крозье скончался.
Гас долго вытаскивал из палатки одеяла и заворачивал в них тело капитана. Ему было очень тяжело, он выбился из сил.
Он так и не вспомнил ни одной молитвы и даже заплакать не смог. Просто сел рядом, положив руки на труп.
Потом лег подле Крозье и стал ждать своей очереди.
Вертолет делал уже четвертый круг над одним и тем же участком побережья.
— Вон! — крикнул Ричард Сайбли. — Вон там, у галечного вала!
Проводник-эскимос заметил неподалеку от Йоа-Хейвен взрослую самку белого медведя с раной на шее, по всей вероятности мертвую. На Пловчихе по-прежнему был ошейник, а на боку чернел нанесенный биологами номер.
В считанные минуты эту новость передали Сайбли.
Он и без того планировал летом слетать в Йоа-Хейвен, чтобы заснять ловлю арктического гольца. Посылая приглашение Джону Маршаллу, он указал, что на острове Кинг-Вильям будет примерно в августе.
Сайбли некогда было вести беседы с Джоном Маршаллом, да, собственно, тот и не выказывал особой охоты к разговорам. Он держался замкнуто на всем протяжении долгого пути до Йоа-Хейвен, до которого они добирались, пересаживаясь с одного самолета на другой, причем каждый самолет был меньше предыдущего.
Они прилетели в Йоа-Хейвен накануне, но следов медведицы пока не обнаружили.
— Сегодня-то уж точно объявится, — сказал Сайбли Джону за завтраком. Он вытащил из сумки пачку писем. — Кто такая Джина Шоркрофт? Ты ее знаешь?
— Нет, — ответил Джон.
Сайбли передал ему письмо, полученное по электронной почте. К распечатке была прикреплена записка сестры Сайбли. Она писала, что дело срочное.
Джон глянул на письмо и убрал его в карман.
— А кто такая Джо Харпер? — поинтересовался Сайбли и процитировал письмо: — «Джо Харпер необходимо поговорить с тобой».
— Мы с ней когда-то разговаривали, — ответил Джон, поднимаясь из-за стола. При виде озадаченного выражения на лице Сайбли он пожал плечами: — Позвоню вечером. Там сейчас полночь.
Вертолет опустился на льдину в ста метрах от берега. Первым выбрался из машины проводник Майк Хитколок.
— Вперед меня не лезть, — приказал он. — Сначала выясним, что с ней.
Ричард Сайбли вручил Джону комплект аппаратуры, и они вдвоем осторожно двинулись вперед. Достигнув первой возвышенности из галечника, Сайбли с Джоном остановились, а Майк стал спускаться вниз по склону. Пока медведицы видно не было.
— У меня такое чувство, будто я знаю ее, — тихо произнес Джон.
— Мы уже несколько лет следим за этой медведицей, — сказал Сайбли. — Очень интересный зверь.
Джон медленно кивнул.
У Сайбли от нервного напряжения вспотела шея. Он всегда приходил в возбуждение, когда подбирался так близко к медведям. Он и по сей день испытывал перед ними благоговейный трепет, страх перед их мощью и силой.
— Джон, — предупредил Сайбли, — если она жива, как только шевельнется, тут же беги к вертолету, ясно?
— Ладно, — пообещал Джон.
Майк уже махал им от подножия склона. Они осторожно спустились метров на двадцать вниз.
— Мертвая? — спросил Сайбли у Майка.
— Да, мертвая, — отозвался проводник. — Не шевелится.
Они спустились еще на несколько метров и наконец увидели медведицу. Она лежала, свернувшись калачиком, грудь в крови, задние лапы поджаты. Сайбли начал устанавливать штатив, а когда поднял голову, с удивлением увидел, что Джон продолжает двигаться вперед.
— Эй, сынок! — окликнул он его.
Джон не замедлил шага.
— Что за черт? — пробормотал Сайбли. Он включил видеокамеру.
— Держись против ветра, — крикнул Майк, имея в виду, чтобы Джон не приближался к медведице с подветренной стороны. На всякий случай.
Глядя в окуляр, Сайбли едва успел понять, что произошло в следующую секунду. Что-то внезапно мелькнуло в зоне его видимости, от неожиданности он чуть не уронил камеру. Майк Хитколок стремительно вскинул ружье.
Джон даже не вскрикнул. И не побежал. Он словно окаменел, глядя на бросившуюся к нему медведицу.
От оглушительного выстрела зазвенело в ушах. Медведица пошатнулась и рухнула замертво буквально в пяти шагах от Джона.
Сайбли с Майком, запыхавшись, подбежали к нему.
— Идиот! — заорал Сайбли. — Придурок! Жить надоело? Я же сказал не подходить. Говорил тебе…
Но Джон словно не слышал его. Он смотрел мимо Сайбли и проводника, смотрел мимо бездыханной туши медведицы. Его взгляд был устремлен в яму, где она до этого лежала.
— У нее детеныш, — прошептал Джон. — Вон, посмотрите. Она защищала своего детеныша.
На следующий день Джина, ее муж Майк Шоркрофт и Кэтрин на такси приехали в больницу на Грейт-Ормонд-стрит. Джо ждала их под навесом у входа.
— Не надо меня провожать, — уговаривала Кэтрин Джо. — Я и сама прекрасно доберусь до Хитроу.
— Нет, я провожу, — решительно заявила Джо. — Будь у меня возможность, я поехала бы с тобой на Кинг-Вильям. Не то что в аэропорт.
— Знаем, — тихо сказала Джина.
— К пяти я вернусь, — пообещала Джо.
— Мы не торопимся, — ответила Джина. — Езжай.
Джо поцеловала Джину и обняла Майка. Вдвоем с Кэтрин они сели в машину. Когда такси отъехало от тротуара, Джо повернулась к Кэтрин и спросила:
— В котором часу рейс?
— В три тридцать. Времени уйма.
— Потом из Калгари…
— В Эдмонтон. Оттуда в Йеллоунайф. А на следующий день в Йоа-Хейвен. Буду там в половине второго дня, — сказала Кэтрин. — Я позвоню.
— А твой отец приедет еще через день?
— Да, через сутки после меня.
Джо вдруг стиснула руку Кэтрин.
— До сих пор не могу поверить, что это произойдет, — проговорила она.
Кэтрин обняла ее за плечи.
— Мы найдем его.
— Обещай, что не отправишься за Джоном без отца и Майка Хитколока.
— Обещаю, — улыбнулась Кэтрин.
Накануне вечером Джине позвонил Ричард Сайбли. Он подтвердил, что Джон прилетел с ним в Йоа-Хейвен. Да, они нашли медведицу. Да, она бросилась на Джона, но он не пострадал. Да, потом они вместе вернулись в Йоа-Хейвен. Но где Джон сейчас, он не знает.
— Прошу прощения? — переспросила Джина, решив, что она ослышалась.
— Мы вернулись. Джон отправился в свою комнату, — прорывался сквозь помехи на линии голос Сайбли. — Когда я зашел к нему, на кровати лежало письмо с вашим телефоном, а его самого уже не было.
— Не было? — повторила Джина. — И куда же он делся?
— Отправился куда-то на каяке, но…
Джина совсем растерялась.
— Про Сэма мне сказал один из местных сотрудников Си-би-си. Я вам очень сочувствую.
— Так вы ничего не знали?
— В вашем электронном письме про это не говорилось.
— Про Сэма говорили по телевидению! — воскликнула Джина.
— Я давно не смотрел телевизора, — объяснил Сайбли.
— Невероятно.
— Не могу сказать, что на него нашло, — продолжал Сайбли. — Столкновение с медведицей, конечно, не шутка, но… В общем, если честно, миссис Шоркрофт, я не заметил, чтобы его это потрясло. Он совсем не расстроился. То есть Джон… такое впечатление, будто его что-то гложет, — наконец сформулировал Сайбли. — Вы, наверно, понимаете, что я имею в виду. Будто у него тяжесть на сердце…
— Да, знаю, — ответила Джина. — Это долгая история, мистер Сайбли. И грустная.
В аэропорту Джо с Кэтрин ждал неприятный сюрприз.
Едва они выбрались из такси, к ним подбежала журналистка, за ней по пятам следовал фоторепортер.
— «Меридиан ньюз», — представилась журналистка. — У вас есть новости о Джоне Маршалле?
— Нет, — ответила Джо, щурясь от вспышки.
— Как самочувствие Сэма, мисс Харпер?
— В норме. Состояние стабильное.
— Вы обе летите в Канаду?
— Нет. Летит только мисс Таккирук.
Джо жестом привлекла внимание журналистки.
— Я хочу сделать заявление. Джон Маршалл не знает, что мы его ищем. Если мы найдем его и он примет решение вернуться, это будет замечательно. Но если мы не сумеем отыскать его вовремя или… или обстоятельства сложатся как-то иначе, вины его в этом не будет.
Голодная бухта. Полдень. Джон Маршалл стоял на единственном в округе возвышении. За его спиной расстилалась бесцветная пустошь, там и тут залитая водой — в результате таяния льдов среди камней образовались сотни озер.
Джон посмотрел на восток. До самого горизонта, насколько хватало взгляда, простиралась голая равнина. Нигде не было видно ни животных, ни растительности. За три дня Джон прошагал около шестидесяти километров, и теперь ноги у него горели. Он поставил палатку, но сейчас, глядя на нее со стороны, видел, что сделал это небрежно — полог трепыхался.
Джон сел. Камень под ним заскрежетал, словно раздавленный фарфор. Последние силы оставили его, и он свернулся калачиком, не обращая внимания на комаров, зависших над ним темной тучей. Лицо его вспухло от укусов. Но это не имело значения. Он перестал воспринимать боль и больше уже не обращал внимания на жажду.
Джон перевернулся на живот и закрыл глаза.
Лейтенант Шватка, участник одной из многочисленных экспедиций, посланных на поиски Франклина, в 1879 году назвал это место Голодной бухтой. Он тогда думал, что нашел следы последних уцелевших моряков с кораблей Франклина. Эскимосы сообщили ему, что они обнаружили трупы белых людей, часы, ружья и порох.
Некоторые утверждали, что Крозье добрался до острова Монреаль, расположенного в самом устье реки, но Джону в это верилось с трудом — от Голодной бухты до острова Монреаль пятьдесят километров, и он плохо представлял, как мог Крозье преодолеть такое расстояние, если уже здесь ему пришлось выпрашивать У местных жителей тюленье мясо. Нет. Он умер здесь. В этом самом месте.
Джон повернулся на бок и открыл глаза.
Путешествие оказывало на него очищающее воздействие. Он радовался тяготам, потому что они позволяли забыть о неприятных мыслях. Вторая ночь выдалась дождливой. Вода проникла в палатку и он проснулся насквозь вымокшим. Утром он пошел. Еще месяц, думал Джон, и опять наступит зима. Он сел и стал ждать.
Ему вспомнился отец. Он ведь так хотел рассказать ему о Кэтрин, но не решился. В этом его главная беда — в неумении открыться другим людям. Только Кэтрин видела его истинное «я». Понимала его отчаяние, хотела его любви. Любила его таким, какой он есть.
После смерти Дуга Джон не мог заставить себя встречаться с ней Видеть ее всепрощающий, понимающий взгляд было выше его сил. Сам он себя не простил. Ему нечего дать матери.
Нечего дать Кэтрин…
И все же она готова была пройти с ним весь этот путь до конца.
Джон дотронулся до лица и удивился, почему оно мокрое. Потом сообразил, что лицо его мокро от слез.
День угас. Свет в считанные минуты сменился мраком, а потом полил дождь Ветер холодными иглами впивался Джону в лицо. Он больше не видел льдов в океане. Не видел изрытую впадинами землю позади себя.
В конце концов Джон перестал понимать, где находится. Он сообразил, что стоит на четвереньках, но не мог вспомнить, что ищет. Он закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. У него кровоточила ладонь. Он порезал ее, когда что-то искал. Ему показалось, что он нащупал какой-то предмет цилиндрической формы.
Джон лег у входа в палатку и, не шевелясь, смотрел в ту сторону, откуда пришел. Где-то в море дрейфовал «Эребус». Возможно, он увлек за собой и «Террор». Эскимосы сказали, что один из кораблей развалился на берегу острова Кинг-Вильям, куда его вытолкнули льды. Второй корабль, почти невредимый, они нашли дальше к югу. Эскимосы поднялись на борт и обнаружили там труп белого человека. С палубы на лед был спущен трап, около него они заметили следы двух человек. Эскимосы оторвали всю металлическую обшивку, какую могли, и от этого корабль затонул.
Его останки находились где-то на дне моря, на которое сейчас смотрел Джон. Где-то на дне лежали и два паровоза. Они так и будут лежать там, даже когда сгниет все остальное. Отец всегда мечтал добраться до них. Вот это был бы успех, говорил он. Мечтой всей его жизни было спуститься на дно моря к останкам «Эребуса» и «Террора».
Джон встал, размышляя о лежавшем на дне пролива «Эребусе». У его ног пенилось море.
— Отец, — произнес он. Плеск воды заглушил его голос. Он упал на колени. — Я не могу найти тебя. Помоги мне, отец. Никак не могу тебя найти.
Тишину ночи нарушило тарахтенье лодочного мотора.
Они проделали длинный путь вдоль побережья, и теперь дождь вынудил их сойти на берег. Только настойчивость одного человека заставила их заплыть так далеко.
Днище заскрежетало по гальке. Из него выбрались три человека и сразу же вытащили лодку на берег. Сквозь шум бури до Джона донеслись обрывки слов. Одна из фигур направилась к нему.
Сквозь сон ему не сразу удалось разглядеть, кто это.
На самом деле, кроме него самого, здесь никого не было. Он видел этих людей только потому, что хотел их видеть.
Человек опустился возле него на колени, откинул с головы капюшон. Это была женщина, по ее волосам струилась вода.
Эти волосы. Они такие черные…
— Джон, — произнесла женщина. — Джон…
Он закрыл глаза, благодаря судьбу за то, что эта женщина явилась ему в самом ужасном из кошмаров.
Она обняла его, приподняла его голову.
— Слишком далеко, — сказал Джон. — Из такой дали не возвращаются.
— Пусть далеко, — отвечала женщина, — мы пройдем этот путь вместе.
С отъезда Кэтрин прошло пять дней.
Джина остановилась в дверях палаты. Сэм лежал в кроватке за ширмой. Джо спала рядом, в большом зеленом кресле. В руке она сжимала плюшевого медвежонка Сэма.
Телевизор работал без звука. Джина взглянула на экран и быстро подошла ближе к телевизору. Знакомую заставку программы «Вечерние новости» Би-би-си сменило лицо диктора. Над ним в верхнем левом углу экрана было еще одно изображение: над серой равниной летит вертолет, внизу под ним — горстка людей.
Проснулась Джо. Она посмотрела на Джину и, проследив за ее взглядом, тоже повернулась к экрану.
— Боже мой! — выдохнула Джо.
Теперь показывали кадры, сделанные с самолета: маленькая палатка на узкой полоске земли между двумя озерками, вытянутое на берег зеленое каноэ. Потом опять палатка, на этот раз более крупным планом, — очевидно, самолет снизился.
Потом появились лица.
Кэтрин в окружении толпы людей на взлетной полосе, рядом с ней ее отец. Смуглое лицо Джозефа Таккирука, его пронзительно черные глаза. Кэтрин одной рукой убирает с глаз волосы, улыбается.
Джо поспешила включить звук.
«…Найден живым после пяти дней поисков, завершивших двухмесячную кампанию в средствах массовой информации…»
Толпа расступилась, и стало видно носилки.
— Боже мой! — воскликнула Джина.
В это время в коридоре, на столе старшей медсестры, зазвонили сразу оба телефона.
«…В этот же день спасен детеныш белого медведя. Его самолетом переправили в Манитобу…»
На экране опять появилась Кэтрин. Ее засыпали вопросами.
— Мисс Таккирук! Как самочувствие Джона?
— В норме, — ответила она. — Он изнурен, но скоро придет в себя.
— Можете показать нам, что он нашел?
— Разумеется. — Кэтрин извлекла из кармана маленький медный цилиндр, почти сплошь покрытый зеленым налетом.
Джо изумленно охнула.
— Он лежал под ним, — объяснила Кэтрин. — Прямо под его рукой.
Поднялся оглушительный гвалт.
— И это действительно один из тех цилиндров?
Кэтрин широко улыбнулась.
— Сообщение составлено одиннадцатого августа тысяча восемьсот сорок восьмого года капитаном «Террора» Фрэнсисом Крозье, — подтвердила она.
Джо и Джина крепко обнялись. Потом Джо кинулась к Сэму — он уже проснулся — и поцеловала его.
Кэтрин схватила ближайший микрофон:
— У меня сообщение для Джо Харпер в Лондоне.
Джина стиснула руку Джо. Они обе видели, как Кэтрин подняла вверх цилиндр.
— Привет, Джо, — заговорила Кэтрин в камеру. — Видишь, чудеса все-таки случаются. Передай Сэму, что его брат возвращается домой.