Что с вами? — рассмеялся комиссар, в кабинете которого они находились. — Проклятый пневмомолоток. Всякий раз, когда рабочие открывают пальбу по асфальту, я тоже ловлюсь на их удочку.
Не могли проложить свой дурацкий кабель где-нибудь в стороне, — смущенно проворчал капитан, — разворотили всю улицу.
Скоро закончат. — Комиссар снял куртку, вытер влажную шею платком, подошел к окну. — Весело работают, черти. Работы теперь хватает.
Конкретного ничего, в том-то и дело, — сказал Нгоро. — Мне кажется, что с ней самой следует хорошенько разобраться. Как бы не оказалось, что она подставное лицо тех, кто хотел бы увести расследование в сторону. В нашей службе нужно быть осмотрительными, ничего нельзя исключать.
У вас есть основание сомневаться в искреннем желании журналистки помочь нам?
Пока нет. Сержант, не вам напоминать, что среди добровольных охотников посодействовать полиции, среди самозваных осведомителей не так уж много попадается искренних и бескорыстных граждан. Бывают, знаете, любители и хитрецы, которые так и норовят из каких-либо личных соображений, мести, например, или просто неприязни подставить ни к чему не причастного человека в поле зрения полиции и тем самым доставить ему беспокойство.
Так точно, гражданин капитан, подобные случаи встречались и в моей практике. Однако, простите, это вовсе не означает, что ко всякому добровольному проявлению со стороны населения нужно относиться с предубеждением, а уж тем более игнорировать информацию, имеющую хоть какое-то отношение к нашей работе. Как вы сами очень справедливо только что заметили, ничего нельзя исключать.
Разумеется, разумеется, дорогой мой. Не сомневаюсь, как и более высокое ваше начальство, что вы знаете совершенно точно и безошибочно, как нужно поступать в подобных случаях.
Благодарю вас, гражданин капитан.
Это я вас благодарю за вдумчивое отношение к службе, за похвальное достоинство, с которым вы держитесь в разговоре с офицером, своим непосредственным начальником.
Я немедленно отправлюсь к башмачнику. Разрешите идти?
Нет. Его допросите завтра. А сейчас вы нужны в управлении.
Но позвольте, в интересах...
К нему завтра! Сегодня вы мне нужны. Семьдесят третий, приказываю вам сегодня выехать на полигон для проведения занятий с группой «А».
Слушаюсь.
9
Говорите ли вы по-английски? — спросил пассажир у чиновника, к которому его привели.
Да, сэр, — последовал ответ, — объясниться сможем, если вы будете говорить медленно. Слушаю вас.
Я дипломат, направляюсь в Стамбул, откуда без задержки намерен вылететь дальше, в Европу. Времени, как видите, мало, а мне хотелось бы повидаться с родственником, он сейчас в Измире, можно сказать, постоянный и желанный гость Турецкой республики. Рассчитываю на ваши служебные возможности, которые, несомненно, позволят связаться с Измиром мгновенно. В этом случае мой родственник успеет прилететь в Стамбул и мы встретимся между моими рейсами. Вы меня поняли? Я говорил достаточно медленно?
С удовольствием помог бы вам, эфенди, но боюсь, что дозвониться не успеем, сейчас объявят посадку. И не уверен, что вашему родственнику удастся сразу же вылететь из Измира. Но, если хотите, могу поинтересоваться расписанием всех внутренних рейсов.
Благодарю, не нужно. Мой родственник вылетит частным самолетом. Он состоятельный человек, подданный Соединенных Штатов.
Очень рад, сэр, но, право, не знаю, эфенди, как помочь, аллах свидетель.
Может быть, воспользоваться телеграфом? — раздраженно спросил пассажир, поглядывая на часы.
Вон там, в конце зала, рассыльный, — сказал чиновник, — за сотню лир или доллар он мигом все устроит, эфенди. Только напишите ему крупными буквами, сэр, поразборчивей.
Хэлло, дружище! Это Хабахаттин Бозок. Не узнал?
Узнал. Откуда ты взялся? Я жду Броуди, мой мальчик, не тебя.
Не повезло тебе, дружище, Эл нездоров. Он поручил мне обнять тебя и выслушать новости. Ну как в Африке?
В Африке жарко, — отрезал Нордтон, — вспомни школьный учебник.
Да. Только что позвонил мне в контору, а я сразу тебе.
Мог бы позвонить мне самому, — буркнул Нордтон, — значит, не пожелал меня видеть. Почему?
Не будь мнительным, дружище. Мигрень — скверная штука. Если не ошибаюсь, кажется, из-за мигрени Наполеон проиграл битву при Ватерлоо.
Чушь. Просто он не учел, как некоторые с мигренью сегодня, что моя нация ему не по зубам.
Ладно, Хаби, я не против поговорить с тобой, — сказал Нордтон, — приезжай, если хочешь.
Лучше в кафе, идет? «Бебек» на набережной тебя устроит?
Я вижу, ты управился с тремя дозами коньяка, — сказал Нордтон, присаживаясь, — но я пригубил бы ракы. Из уважения к твоей нации.
Еще раз выражаю тебе свое восхищение! Мустафа, ракы и воду!
Я слушаю, — сказал Нордтон, едва официант, мигом исполнив заказ, отпрянул от них с почтительным поклоном.
Это я тебя слушаю, — мягко поправил Бозок, — так что там в нашей, то есть вашей, экзотической стране? Только, пожалуйста, не надо про жару и носорогов, это уже слышал.
Что именно тебя интересует?
Меня интересует то же, что и нашего друга, который так неудачно развлекся прошлой ночью, заработав мигрень.
Мне нужны деньги.
Всем нужны деньги.
Но я их заработал, — резко сказал Нордтон, — деньги не мигрень.
Это не обязательно слышать соседям. Лучше доверительно признайся мне одному, разве тебя не поощрили на месте?
Шеф был в отъезде, а мне пришлось уносить ноги немедленно. Еле попал на самолет. А мог и не вырваться вообще.
Летел через Триполи? Рискованно.
Нет, через Нджамену, Каир и Анкару. Обошлось.
А что мне передать Элу?
Сам передам, что надо нашему дорогому спецу по фруктам.
Он поручил мне, — напомнил Бозок. — Уже без четверти четыре, а у меня на пять заказан разговор с Измиром, чтобы передать ему что-нибудь от тебя и тебе от него. Не тяни, дружище, а то обижусь и не поведу тебя вечерком в «Луна-парк» развлечься с ласковой компанией и насладиться пением Айжды и Кочиит-ха-ным. За мой счет, разумеется, ты дорогой гость.
Хорошо, — бросил Слим Нордтон с натянутой улыбкой. — В экспедиции, похоже, будет наш человек. Этим занимаются.
Купили все-таки?
Нет, с подкупом намеченного вышла осечка. Пришлось прибегнуть ко второму варианту.
Только не я, — сказал Нордтон. — Мне приказано было лишь предложить ему чек. Он ответил слишком бурно, даже полез на меня с кулаками. Я не сдержался, вернее, защищался и... короче, Рык его прикончил. А заодно и фараона, прибежавшего на шум. Рык позаботился и, уверен, позаботится впредь, чтобы ищейки остались с носом. С его возможностями это не так уж трудно, я думаю. Теперь надо заполнить вакансию в экспедиции, я уже говорил, этим занимаются сообразительные люди.
Рык? А-а-а, тот нигер, которого охмурила твоя Магда-Луиза.
Да, он, Черный Рык, хитрый и жестокий парень. Далеко пойдет. Я бы не хотел оказаться среди его врагов. Хладнокровный дьявол. У меня не поднялась бы рука ухлопать и одного, а он двоих в считанные секунды, я и опомниться не успел.
Понимаю, — кивнул Бозок, — я тоже не смог бы убить человека. Но на войне об этом не думают. Мы ведь воюем с ними, защищаем свободный мир, защищаем свой бизнес. Повторяю, я бы не смог тоже, но кто-то должен это делать, очищать нас от красных, нас и наши идеи.
У тебя это отлично получается. — сказал Слим, — насчет слов.
Не думаю.
То-то и оно, что думать надо. Всегда и обязательно надо думать. Где гарантия, что за тобой не потянулся хвост в нашу сторону?
Не надо, не надо играть со мной словами, — сощурясь, сказал Нордтон, — я прожил вдвое больше тебя, и повидал, и думал, и узнал всякой всячины на своем веку достаточно, чтобы ты, вернее, чтобы Эл был спокоен на мой счет. — Слим нервно ослабил ворот рубашки. — Вряд ли стоит предъявлять ко мне претензии. Уж если кто и погорячился в этом деле, то не я, только не я, запомни. Он — да. А я, повторяю, вообще не выношу крови.
А
Мальчик, — сказал Нордтон, — тебе сколько лет?
Давно не мальчик, двадцать три.
Ладно, — усмехнулся Нордтон, — давай выпьем, ты уже большой, уже можно. Двадцать три... почти ничего. Удивительно. Еще в прошлый раз, когда познакомились, я удивлялся, наблюдая за тобой. Далеко обошел своих сверстников.
У ракы, турецкой водки, забавное свойство. Плеснешь воды в стакан с нею — жидкость становится белой как молоко, плеснешь воды еще раз — становится прозрачной. Слим Нордтон больше забавлялся этим свойством ракы, чем пил.
Ну, я пойду, — сказал он, — скоро пять. К семи будь в отеле.
До вечера, — сказал Нордтон. — Заедешь или позвонишь?
Позвоню. Не торопись, еще есть время, посиди, здесь неплохо. — Хабахаттин Бозок поднялся, ткнул подскочившему гарсону потрепанную купюру и двинулся прочь, обронив: — Начинай успокаивать нервы.
«Мурат». Я сам окликну. Спускайся, надо обернуться в хорошем темпе, мы ведь собирались еще поспеть в казино на песенки Айжды Пеккан, не забыл?
Иду, — проворчал Слим Нордтон, — с моей ногой только бегать...
Спасибо, у меня свой сорт, привычка, — сказал Слим, доставая из кармана собственную коробку сигарет.
Американские?
Нет, «Хелас Папостратос», из старых запасов.
Трава, — фыркнул юноша, выводя машину на трассу.
Даже здесь мне мерещится запах нефти! — воскликнул Слим Нордтон, подставляя лицо под освежающие удары встречного воздуха.
Неподалеку караванный путь танкеров, — отозвался Хабахаттин Бозок, — море загрязнено! Днем под солнцем запах еще сильнее! Эй, дружище, хочешь за руль? Прекрасно! Смелей, я рядом!
Заводи. Только скорость не сразу, дай ему рявкнуть пару раз на холостых, он у меня с норовом.
Есть, кэп! — раззадорясь, козырнул Слим Нордтон.