А незнакомец ни с того ни с сего принялся ругать каких-то царицыных старух, богомольниц, и любовников ее.
Незнакомец подмигнул при этом Рахили, бледной девушке с пышными вьющимися вокруг лица волосами. Залман испуганно указал рукою на спящих людей:
- Тише, тише. Нельзя так говорить.
- Для кого икону держишь?
- Для купцов и чиновников.
- Стало быть, их тут нет?
- Нет.
- Тогда не опасайся. Наш Филат не бывает виноват. В Москве жив остался, а в здешней деревне и вовсе. Не боюсь никого. Я выше всех губернаторов.
Залман заинтересовался:
- Из Москвы?
- Да.
- Служилый?
- Правде служу. Больше никакой службы не признаю. Звать как, спросишь? Отвечаю: московский мещанин Ванька Каин. Слыхал?
- Нет.
- Теперь услышишь. Обязательно! А Николу Чудотворца убери, пригодится.
Рахиль послушно унесла икону опять в сени.
- Святых дел я, как черт ладана избегаю. А это уж не дочка ли твоя? Такая красотка!
- Дочь.
- Звать-то как?
- Рахиль.
- А сыновья-то есть?
- Рувим. Больше никого. Трое нас.
- А он теперь где?
Из соседней комнаты вышел стройный худощавый юноша.
- Здравствуй, Рувим! Эка, ты какой!.. Грамотный ли?
- А как можно теперь быть неграмотным? - засмеялся отец. - Челобития купцам пишет.
Рувим конфузливо улыбнулся, поправил рубашку, провел пальцами по шелковому пояску.
- На сестру, парень, ты похож... Одень тебя в бабье платье - такой же будешь. Это вот хорошо, что ты грамотный... Обращусь и я к тебе с просьбою... Заплачу побольше, чем сквалыги-купчишки.
На улыбку Каина Рувим оставался серьезным.
Тем временем Рахиль постелила на полу Ваньке Каину постель.
- Ну, как у вас тут в Нижнем?
- Живем. Где же лучше-то?! - вздохнул Гринберг, пожав плечами. Вздохнула и Рахиль.
- Чего вздыхаете? - насмешливо посмотрев на них, спросил Каин.
Залман, Рахиль и Рувим переглянулись.
- Не бойся, свой человек. Всю Библию вашу знаю, и так решил... Много вы от разных фараонов страдали, - значит, ни одному фараону не угодили... За это - молодцы! Так и надо! Да и русский-то народ со своими царями-фараонами спокон века не в ладах.
Залман сел рядом с Ванькой и тихо начал ему рассказывать о той беде, которая на него свалилась: в Нижнем есть богатый заводчик Филипп Рыхловский. Человек этот близок губернатору, а сын его в Петербурге у царицы служит; из солдат в дворяне и офицеры попал. Сила у Рыхловского громадная; кругом у него союзники: и попы, и полиция, и все палачи, и тюремщики. И вот этот всесильный человек теперь хочет сжить с белого света его, Залмана Гринберга, и погубить его сына Рувима, домогаясь рекрутчины для него, и ввергнуть в несчастное одиночество и бесправность Рахиль, отняв у нее отца и брата... Он, Филипп Рыхловский, дурной человек, многих людей погубил на свете, многих в кандалы ковал, когда был тюремным кузнецом, и даже свою жену свел в могилу, уморил.
Возненавидел он его, Залмана, злится еще и на то, что Рувим пишет мордве челобитные, в которых мордва жалуется на Рыхловского, а те жалобы терюхане посылали даже в Сенат. Приезжие купцы, бывая в Нижнем, идут покупать товары на завод немца Штейна, а не на его, Рыхловского, заводы... Рыхловский и в этом винит его, Гринберга. А при чем тут он, Залман Гринберг? Разве ж без него не знают русские купцы, где им покупать товары? Кто же виноват, что не любят они Рыхловского? Будучи раньше раскольником, он перешел на сторону церкви и стал предавать своих же раскольников и многих из них самолично ковал когда-то. Опять же: при чем тут Гринберг? А купцы те, которые останавливаются у него, у Залмана, на ночлег, по большей части сами раскольники и ненавидят Филиппа Рыхловского хуже сатаны. И требуют нижегородские власти, чтобы он, Залман, крестился, и Рахиль также, и Рувим тоже. А на что это нужно? И, по всей видимости, если он не крестится, хотят они отнять у него, у Залмана, все добро и, как арестантов, заковать в цепи, погнать из Нижнего в дальние монгольские степи, за пределы государства российского.
- Здорово. Так я и думал! - сказал Ванька Каин. Глаза его озорно заблестели. Весь он завертелся, словно на иголках... - А где же обиталище этого самого человека... Рыхловского?
- Живет он на Кудьме, в своем имении...
Вдруг с нар поднялся большой чернобородый дядя. Он потянулся и зевнул.
- Здравствуй, голова! - кивнул он Каину. - Тебя-то мне и нужно! Значит, ты - Каин?
Ванька вскочил, сунул руку за борт кафтана.
- Отойди! Убью!
- Брось! Я вышел тебя встречать, а ты...
- От кого пришел?
- От Михаила Зари.
- Так бы и сбрехнул. А у меня и душа в пятки.
Обратившись к Гринбергу, Сыч похлопал его по плечу:
- А ты не хнычь, дедушка... Со мной тоже не лучше. Один поп в церкви на Дону призывал народ избивать цыган, которые якобы так же вот, как и ты, торговле русских купцов мешают... И объяснил богомольцам он, в том числе и мне, что цыганами прозываются потомки Хама... Он говорил, что они болтают между собою на неизвестном языке, хвалятся знанием предбудущего и разных медицинских тайн. Сущий же их промысел - воровство; они подговаривают к себе в общество беспутных людей. Так объяснял нам православный поп. А попа того, слава тебе господи, заковали в кандалы за то, что в пьяном виде он во время обедни, заместо государыни, свою жену провозгласил... Вот как, дедушка, а ты скулишь!