Михаилом Зарею. Епископ преосвященный Димитрий в своем апостольском
подвиге ниоткуда поддержки не имеет, токмо от меня, незнатного и
преданного раба ее царского величества. И како для батюшки ее
блаженной и пресветлой памяти государя Петра Алексеевича, такожде
готов я живот свой положить и за ее императорское величество
пресветлую царицу Елизавету Петровну! Но... боюсь того всечасно я,
что оную щастливую жизнь мою, ниспосланный дар ее величества,
разрушат варвары лесные и возвратится она к первобытному состоянию.
Убийством и зорением грозят нам враги государыни за верную нашу
службу. Люди советуют мне обратиться через вас, сына моего, за
помощью ограждения от кровожадных сих разбойников. И прошу я вас, сын
мой, пасть к ногам ее величества и просить, дабы отпустили вас,
единородного сына моего, спасения ради отца, с солдаты или ино как
в оную нижегородскую вотчину - и дабы достойную суровость и наказание
понесли разбойники и все неисчислимые враги, купно с мордвою,
чувашами и иными язычниками, оскорбляющими христианскую веру и
власть. Разбой, татьба, угрозы и страх от сего захолодили все здешнее
дворянство, и все сидят невыездно в своих усадьбах, трепеща своим
духом денно и нощно. И покуда сии иноверцы по вся дни не будут
покорены под нози российской венценосицы - до той поры и мира не
будет на земли. Так же мыслит и нижегородский епископ Димитрий
Сеченов.
Твой я отец и притом же раб государыни-царицы
Филипп Рыхловский".
"Судьба!" - мелькнуло в голове Петра.
Чем настойчивее был он отдаляем от царицы, тем сильнее развивалась в нем мнительность. Во дворце жить становилось страшно. Одна старуха поймала его в коридоре, когда возвращались из дворцовой церкви, и прошепелявила на ухо: "Чего ради хочешь ты восприять скорби и боли от человецев беззакония? Паутину виют округ тебя скверные дворцовые жены и мнимые девицы. Берегись!" И скрылась в темных коридорах дворца, быстрая, зловещая.
"Зачем в караульную избу?! - подозрительно размышлял Петр, одевая шинель. - Бутурлин!" Не он ли исполнитель всех самых тайных капризов императрицы? Ушаков, Александр Шувалов и Бутурлин - вот люди, которые заставляли трепетать придворных офицеров, весь служилый люд. "Когти государыни". О, не дай бог попасть в эти когти!
Петр быстро сбежал по лестнице и, выйдя в сад, пробрался по сугробам в караульную избу. Его встретил сам Бутурлин в медвежьем тулупе и бобровой шапке. Он загородил ход в избу.
- Стойте, господин офицер! Не торопитесь!
- Меня звали?
- По повелению ее величества. Сыщиками задержан некий неизвестный подлый человек, имя ваше произносящий...
- Он слуга моего отца.
- Однако, он в лаптях?!
- Дворовый, мужик... - не зная, что говорить, скучно пробормотал Петр.
- Русский?
- Ваше превосходительство могут спросить его...
- С мужиком я разговариваю токмо на пытке.
- Русский.
- Православный?
- Православный.
Бутурлин ядовито усмехнулся.
- Морозно, поручик, поди, озябли, войдите и погрейтесь в караульной...
Бутурлин посторонился. Петр вошел в помещение.
В караульне было душно; чадила печурка. При появлении начальства солдаты вскочили. Петр искал глазами своего человека среди солдат, но Бутурлин указал рукою на арестантское помещение.
- Там он.
У решетчатого окна появился заплаканный Степан - старый дядька Рыхловского. Умоляюще глядя на Петра, он причитывал:
- Родименький!.. Сынок!.. За что страдаю?! Господи! Господи!
- Молч-а-ать!
Бутурлин погрозил ему пальцем.