- Красивая она?
- Ласковый голос ее и притворная улыбка, когда ей было только пятнадцать лет, уже умели пленять... Но все у нее ложно: и голос, и взоры, и наряды. Э-эх, лучше не думать!
Рыхловский ясно представил себе дни, проведенные в близости к царице. Задумчиво, как бы размышляя вслух про себя, он продолжал:
- Природа одарила ее красотой, но она предпочитает иную красоту, искусством ей приуготовленную.
- Ты будешь всегда думать о ней?
- Нет, Рахиль. Зачем? Не могу я тебя равнять с ней. Во цвете лет своих и красоте ты не помышляешь об искусстве нравиться... Твой разговор справедлив, и если ты полюбишь, то навсегда. Твоя мать и твой отец не готовили тебя блистать наподобие холодного алмаза... Они растили в тебе человека... Это твое великое счастье... Ты должна быть благодарной отцу.
Слезы выступили у девушки при напоминании об отце. Петр взял ее руку и поцеловал. Рахиль сконфуженно отвернулась.
- Говорят, что сострадание не может быть долговечным, - смахивая слезы и стараясь скрыть свое лицо от Петра, сказала она.
- Кому сострадать! - вспыхнул Петр. - Не мне ли? Я вижу свое будущее... Я знаю, что должен погибнуть. Для того меня и послали сюда. И могу ли я свою любовь черпать из моего якобы к тебе сострадания? У тебя умер отец, у меня умерло все... Тот, кого я считал отцом, оказался мне чужим; мало того - он убийца моей матери, лютый мой враг! Подумай! Только позавчера я думал, что в Нижнем у меня есть родной отец... Но и этого мало - теперь я узнал, что подлинный отец мой - вор и разбойник, какой-то беглый цыган... Я набираюсь сил и терпенья, утешаю себя возможностью умереть с пользою для людей... Вот и все!
Девушка взяла его за руку:
- Завтра ты уйдешь от нас с солдатами?
Петр провел рукою по лбу, как бы что-то припоминая.
- Не знаю... - нахмурился он.
- Нам страшно будет без тебя.
Он горько усмехнулся:
- Забудь обо мне... Я рад нашей дружбе, но...
Они поднялись и пошли кустарниками низом, под стеною кремля, к Почайне. Здесь безопаснее. Никто не попадется навстречу. Надвигались сумерки.
- ...За мною следят, ищут повода арестовать меня, обвинить, в чем я не виновен, заковать в цепи. Со своими друзьями цари, и особенно царицы, поступают безжалостно. В Петербурге, городе роскоши и греха, я узнал многое и многого свидетелем был. В этом вся моя вина перед царицей. Поэтому и вреден я. Один иностранец назвал царицу и ее фрейлин жрицами, покрытыми плющом и вакховыми ветвями. Видел я, как женщины, облекшись в мужские военные одежды, влетали в зал в шлемах, размахивая шпагами, и гнали перед собою мужчин, наряженных в женские кринолины. Смеша царицу, бежали они и падали на пол, запутавшись в фижмах... Много вакханок, но ни одной женщины!.. И есть мужчины там, тоскующие о человечности и благопристойности. Мудрейшие люди говорили, что чистота нравов есть первое основание твердости всех государств... Этого не хочет знать царица!..
В кустарниках послышался шорох.
- Кто тут? - крикнул Петр.
Неизвестный человек вдруг вскочил с земли и помчался среди кустарников вниз по горе. Петр хотел было бежать за ним, но побоялся оставить Рахиль одну.
- Нас подслушивали! - побледнев, тихо произнес Петр. - Это плохо. Рахиль! Нас выследили!
Девушку охватила дрожь.
- Что же теперь делать?
Петр взял ее под руку.
- Пойдем скорее домой. Что-нибудь придумаем.
Стало сыро. Весенний вечер украсился еле заметными звездами. Волга окутывалась розовым сумраком.
В доме сидел худой, бородатый человек, - странно съежившийся, будто его лихорадило. Сидел он в темном углу комнаты, втянув голову в воротник, и прислушивался к словам склонившейся над прялкой Марьи Тимофеевны. Увидев Петра и Рахиль, они смолкли. Старушка нарочито засуетилась и передала Петру бумагу.
- От губернатора...
Петр поднес бумагу к свече: завтра утром явиться в канцелярию. В бумаге значилось: "Минуло две недели, как вы приехали, не надлежит ли вам приступить к исполнению известного вам государева дела?"
Петр удивился. Сегодня утром он видел князя Друцкого и условился с ним, что завтра выступает в Терюшевскую волость с командою солдат - зачем же понадобилось губернатору снова напоминать об этом? И притом, к чему бы было писать бумагу?
Марья Тимофеевна указала неизвестному человеку рукою на Петра:
- Вот он!
Тот вскочил с своего места и набросился на юношу, стиснув его в своих объятиях:
- Как я рад! - воскликнул он. - Благодарствую!.. - Потом произнес с гордостью: - Я - немец Штейн; выпущен губернатором из темницы... Промеморию от Бестужева привезли вы?.. Спасибо!
Петр мысленно осудил Бестужева: "вид показывает, будто он против немцев, а сам хлопочет о них. Под дудочку жены-немки пляшет! Недаром у Штроуса с ней какие-то секреты..."
Петр рассказал все, о чем с ним беседовал Бестужев, когда вручал письмо на имя Друцкого. Выслушав его, немец кивнул на Рахиль:
- Ее отец просил меня позаботиться о ней.
Опустившись в кресло, бледный, печальный, он принялся молча рассматривать девушку.
Стало неловко всем. Этот человек напоминал не то безумного, не то пьяного. Петр так бы и подумал, если бы не знал, что Штейн только что выпущен из острога.
- Я полюбил твоего отца, - сказал немец Рахили. - Я дал ему слово - и выполню. Мне все известно - старушка не скрыла от меня твоего опасного положения. Дорога у тебя одна - тюрьма! Либо высылка, либо насильственное заточение в монастырь... Я тайно увезу тебя в вотчину господина Лютера, что в Девичьих Горах, между Сергачом и Лукояновом... Лютер близок канцлеру и состоит под личной опекой нашего короля Фридриха... Никто не посмеет вторгнуться туда. Об этом знают все начальники Казанской и Нижегородской губерний... Завтра я уезжаю. Готовься! Там ты будешь в безопасности.
Рахили хотелось знать, что посоветует ее новый друг - Петр Филиппович. Она взглянула на него. Он понял ее и сказал:
- Единственная надежда у Рахили теперь на дружбу, на искреннюю добродетель людей бескорыстных... Хотя я и мало знаю господина Штейна, но верю в силу его чести и личное его благородство. Другой дороги у нее нет.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Больших усилий стоило Петру справиться с неприязнью к нижегородским властям. Он выполнил приказ: на следующий день явился к губернатору. Друцкой был в это время в канцелярии и тихо, полушепотом, что-то говорил своему секретарю, низко над ним наклонившись. Два приказных, увидев Петра, многозначительно переглянулись. Губернатор как бы невзначай взглянул на Рыхловского, загадочно протянув: "А-га..." - и сказал отрывисто:
- Идем!
В губернаторском кабинете было просторно и чисто, звонко тикали на стене заморские часы в бронзе. Длинный белый стол. Скамьи.
За окном кремлевский сад, а дальше Волга и леса, леса! Хорошо знакомая и близкая сердцу Петра картина. Какая разница: этот надутый генерал, холодный, неуютный кабинет, предстоящие разговоры - и спокойная, величавая ширь Волги.
Князь сел к столу и некоторое время молчал. Потом громко вздохнул, шумно передвинул под столом ноги и голосом тихим, безразличным спросил: