- Жрец Пиюков... Он наш, все нам говорит.
- Благословенно имя господне отныне и до века!
Поп Иван, приняв благословение, чмокнул епископу руку. После крестного хода Сеченов в сопровождении клириков направился в дом к Ивану Макееву, где управитель духовных дел отец Кирилл заранее уже приготовил на средства архиерейской конторы обильную яствами и питием трапезу.
Епископ Димитрий любил развлечься в обществе монахов и сельских попов, особенно на лоне природы, среди лесной прохлады, вдали от делового, утомительного города. Здесь он мог позволить себе все наслаждения и пить свободно и со всяческим удовольствием свой давнишний любимый напиток старое бургонское вино. Пили и на этот раз много и весело.
Епископ, захмелев, стал поучать попа Макеева:
- В сей тихой и мирной дружбе с иноплеменниками не проявляй высокомерия... Почтение и доверенность должны окружать тебя как пастыря. Убегай мирских дел, отвергая приятности легких забав... Не знай более того, что положено знать сельскому пастырю. Не осуждай выше себя стоящих духовных чинов, - что бы они ни делали!.. Наказание пусть лучше исходит от нас и от губернатора, нежели от сельского попа.
А через несколько минут, отвернувшись от отца Ивана, который был на ухо весьма востер, епископ принялся тихо расспрашивать одного молодого монаха, самого близкого игумену Феодориту человека, о мордовке, убежавшей к разбойникам от Рыхловского: "Говорят, девка была красивая, удобренная?" (Поп Иван сокрушенно вздохнул: "Э-эх, святитель! Нашел у кого спрашивать! Ты бы у меня спросил - я бы тебе на такую блудницу указал, каковая даже твоему покойному старцу Варнаве не снилась!")
Монах доложил епископу, что она сама теперь разбойничьи налеты делает. Недавно вместе с разбойником цыганом монастырского казначея ограбили, раздели донага и к дереву старого человека привязали.
Епископ нахмурился, вздохнул.
- Рыхловского бог наказал... - произнес он. - Телу христианина соединиться для блуда с телом некрещеной - великий грех, ибо в писании сказано: "Осквернишеся люди блуждением со дщерьми Моавли... И разгневася яростию господь на Израиля..." Догматами церковными православному воспрещается даже мыться в бане вместе с некрещеными. Нельзя вступать в законный брак с лицами иноплеменными по вере, какой бы красоты они ни были, - ни с язычниками, ни с мухометанами, ни с иудеями...
Монах сказал, что мордовка сама, первая, отвергла любовь Рыхловского. Епископ рассмеялся.
- Сего красавца любить возможно было лишь под страхом смертной казни, а по доброй воле едва ли хоть в одном из племен сыскалась бы охотница.
Во время этого разговора в комнату вошел неизвестный чернец, объявив, что лошади поданы.
Епископ оживился. Вскочил со своего места.
- Сенатский указ предписывает нам разорять татарские мечети, а тем более, значит, он обязывает духовенство уничтожать языческие капища. Язычество еще более низкая ступень, нежели мухаметанство... Мухамет был большой философ, а у язычников нет ни одной книги, где бы толково изложена была их вера и описано их божество. Человек, преданный язычеству, ниже скота. Может ли Сенат противиться разорению нами языческих капищ?!
Поспешно собрались и поехали в Успенское, около которого находилось мордовское кладбище. Ехал Сеченов в кибитке впереди всех, на тройке вороных сытых монастырских коней. Позади следовал управитель духовных дел и поп Иван; еще дальше в двух возках четыре иеромонаха, и затем на телегах тряслось восемь здоровенных гайдуков-певчих, игравших роль телохранителей епископа и повсюду его сопровождавших.
Миновали озимье, потом небольшой прозрачный лесок, вспугивая трясогузок, степенно разгуливавших на дороге. День уже клонился к вечеру; прохладило из зеленых овражков. Епископ с хмельной улыбкой любовался полями; березками, невинными, "яко девственницы", в своей юной зелени; розовыми, "яко вино", болотцами и лужами; разлетавшимися с криком, "яко монашенки", утками. В полном самодовольстве, добродушно отрыгивал он из нутра зелие, приговаривая: "Чти господа от праведных дел твоих! Бысть вечер! Будет утро! Будет и день! И-ик!"
И вдруг в стороне от дороги мелькнуло мордовское кладбище, ряд низеньких срубов, поставленных над могилами предков там и сям среди высоких старых деревьев дремучего чернолесья. Епископ велел остановить. Вылез из возка и спросил попа Макеева, не это ли кладбище?
Отец Иван живехонько выпрыгнул из своей кибитки.
- Се оно - то мордовское кладбище и есть, а на нем растущие древеса служат мордве кумирами почитания.
По-звериному принялся Сеченов обнюхивать воздух. Глаза его сузились, когда он медленно, слегка сгорбившись, стал вылезать из кибитки.
- Жертвоприношение?! Идолы?! Я вам сейчас покажу, - прошипел он и вдруг гаркнул, что было мочи, сопровождавшим его клирикам: "За мной!".
В шелковой белой рясе, раздувая ноздри, со встрепанными волосами помчался он через поляну на мордовское кладбище. За ним следом погнались певчие, прихватив, по обыкновению, с собой топоры. Отец Иван подскакивал козликом, уцепившись за полы своей рясы, да так разбежался, что обогнал даже самого епископа.
- Огонь! - исступленно завопил епископ. - Жги! Пали! - И обругался неистово.
Певчие поспешно принялись набирать валежник и подкладывать его под срубы. Епископ бегал между могилами и плевал на них с проклятиями и всякою руганью. Поп Иван диву давался такой ожесточенности архипастыря. Пьяные монахи в угоду начальству с большим усердием по-разному оскверняли кладбище, подобострастно поглядывая при этом на епископа, который влез на самую высокую могилу, простер руки в воздухе и зычно выкрикнул:
- Одолеем духов нечистых! Разорим храмы погании!.. Отмстим племени Хамова рода! Губите! Губите!
Под его выкрикивания запылали срубы над могилами. Кладбище озарилось бешено мечущимся пламенем. Все эти дни палило солнце, время стояло жаркое; огонь быстро охватил все, способное гореть. Между огнями забегали певчие, рослые, подвижные, похожие на чертей. По приказу Сеченова, они принялись рубить священные березы.
Тем временем русские крестьяне из соседнего села Успенского, увидев черные столбы дыма, потянувшиеся ввысь, бросились к кладбищу. Было велико удивление успенских мужиков, когда они натолкнулись в этом аду на торжествующих, лохматых и дико вопивших чернецов во главе с самим епископом Димитрием. Тотчас же побежали они в соседние мордовские деревни и сказали: "Епископ и монахи поджигают ваше кладбище!"
Мордва, как один, от мала до велика, вооружившись кольями, луками, рогатинами, саблями, двинулась к своему кладбищу. Убедившись, что огнем охвачены места упокоения предков, мордва набросилась на архиерейскую челядь. Иноки, предводительствуемые своим архипастырем, вздумали было вступить в бой, но, когда стрелы начали вонзаться в тело то одному, то другому монаху, христова братия не выдержала, стала отступать... Отстреливаясь из пистолета, помчался к своей кибитке и сам епископ. Едва успел он сесть и погнать лошадей, как десятки стрел посыпались ему вдогонку.
Лошади примчали епископа к селу Сарлеи. Тут он отпустил ямщика, велел ему гнать кибитку дальше, имея мысль обмануть погоню, сам же ринулся в дом здешнего попа, привезенного им из Казанской епархии. Особенно хорошо знала епископа попадья Василиса. (Еще в Казани они были друзьями.)
- Спасай, мать!.. - прохрипел он.
Недолго думая, попадья открыла подполье и упрятала туда епископа. На крышку поставила кадку с кислой капустой.
Немногим из архиерейской свиты удалось сбежать с поля брани. Они спрятались в Рыхловке. Домоправительница Феоктиста сама встретила растрепанных, обливающихся кровью и потом чернецов.
- Епископа убивают! - простонал один из чернецов.
- Христову веру посрамляют! - вскрикнул другой.
Феоктиста собрала около дома всех дворовых и даже велела позвать мужиков из соседней деревни: "Чем больше, тем лучше!"
Когда мужики собрались, один из монахов вышел на крыльцо дома и заговорил рыдающим голосом, ударяя себя ладонью в грудь:
- Православные христиане! Что же это такое с нами творит мордва? Она уже не довольствуется служением своим идолам на виду у православных христиан! Она требует разрушения наших храмов, гонения на православное христианство... зрите!
Монах указал на окровавленных товарищей.
- Во время крестного хода мордва напала на нас, убила, многих ранила и разогнала прочих; осквернила наши святыни и едва не кончила и самого епископа преосвященного Димитрия!.. Доколе же мы будем терпеть толикое беззаконие?! И не повелевает ли нам христианский долг выступить на защиту нашей православной церкви, издавна гонимой язычниками, иудеями и басурманами!
Сам монах не ожидал того, какое действие произвели его слова на людей. Не успел он кончить, как в толпе крестьян поднялся невообразимый галдеж. Мужики размахивали кулаками, кричали, ругались; бабы завыли, стали метаться; многие забились в рыданиях, падая на плечо одна другой. Заплакал и сам монах, надрывно вскрикивая: "Братцы!.. Братцы!.. Что нам делать?! Господи!"
И откуда у него столько слез появилось?
Через несколько минут вся толпа разъяренных крестьян, вооруженная вилами, ножами, топорами и бердышами, выданными им Феоктистой из запасов Рыхловского, двинулась по дороге к Сарлеям, куда, по словам бежавших чернецов, направилась мордва в погоне за епископом.
Во главе этой пестрой ожесточенной толпы отважно шествовал сам монах, держа в руках ружье. Феоктиста его не пускала, советовала остаться дома, но он сослался на то, что без него мужики "могут передумать". Опасно одних пускать с дубьем. Кто их знает! Отпустив его, Феоктиста стала готовить ужин. Монах ей очень понравился. Высокий, здоровый, а главное - смелый, горячий. Она взяла с него слово, что он вернется к ней.
Ночь надвигалась на поля и рощи, но это не останавливало рыхловских крестьян. Столкнулись недалеко от деревни Сарлеи. Туча стрел понеслась в рыхловских крестьян после ружейных выстрелов с их стороны. Монах был удивлен до крайности. Он думал, что, услыхав ружейные выстрелы, мордва сразу разбежится и ее придется гнать, бить в спину и уничтожать, но не тут-то было! Мордва, наполняя тишину дикими негодующими криками, вместо того чтобы отступить, сама перешла в жестокую атаку. Мужики возмутились. Монах вопил за их спиной: "Злодеи! Осквернили наши святыни, побили наше духовенство, а теперь бьют вас ни в чем неповинных, бьют дубьем, да со стрелами! Ах гады!"
Разъяренные, неудержимо ринулись рыхловские крестьяне на мордву. Сам монах даже перепугался страшных лиц их и зверской ругани. Он подался в самый тыл своего войска, обдумывая на всякий случай способы к бегству. "Надо бы было лошадь захватить!" - всполошился он в самый разгар боя, спрятавшись за стволом громадного дуба. Отсюда он вдруг увидел прославившегося по Терюшевской волости своей злобой к Оранскому монастырю Несмеянку Кривова, бесстрашно шедшего с саблей в руке впереди мордвы. Рядом с ним, размахивая громадным бердышом, шел другой смутьян, глава недавно бунтовавших дальнеконстантиновских мужиков, здоровенный дядя, Семен Трифонов. Он хорошо известен Оранским монахам - приходил жаловаться на старца Варнаву, якобы отбившего у него жену.
"Свои же православные христиане, русские мужики заодно с язычниками! Господи! Вот бы кого надо живьем на костре сжечь!" - думал, выглядывая из-за дерева, снедаемый злобой монах.
А в тылу у мордвы, как безумный, метался Сустат Пиюков, уговаривая мордву гнать от себя Семена Трифонова и дальнеконстантиновских мужиков, ибо они - христиане, враги, предатели. Им верить нельзя. Они вовлекают мордву во вражду с начальством, а потом сами первые сбегут.
Но ярость мордвы была так велика, что никто и не думал слушать Сустата Пиюкова.