- Хворост в лесу собирать, поди, куда легче! Сыч, не правда ли?
Мотя краснела, убегала. Ребята галдели ей вслед, хохотали. Сыч их останавливал:
- Чего вы, ей-богу? Бараны! Испугать могите! Девчонка незнающая, а вы... У-у, пустогрызы!
Хохот увеличивался.
Веселье переходило в возню, в игру. Делились надвое, начинали "потешную" войну. Выволакивали копья, военные рогатины, обнажали сабли и бежали - стенка на стенку - с гиканьем и свистом. Звенело железо, лязгали сабли одна о другую. Глаза чернели, мускулы надувались, летели ругательства с обеих сторон, только одного не хватало - крови! От этого делался неинтересен потешный бой.
Один только Рувим не принимал участия в этой возне. На днях из Арзамаса бобыль Семен Трифонов приволок ему полный короб книг, которые Рувим и читал теперь целыми днями, а иногда, собрав около себя товарищей, читал и им. Они слушали его с большим вниманием.
И вот однажды вечером, когда он читал товарищам вслух "Повесть о Горе-Злочастии, и како Горе-Злочастие довело молодца во иноческий чин", в Оброчное, еле переводя дух, прибежал Семен Трифонов. Он рассказал обступившим его ватажникам, что епископ Сеченов сжег мордовское кладбище и что его чуть не убила мордва. Потом один монах натравил рыхловских мужиков на терюхан. Произошло кровопролитие. Несмеянка командовал мордвой.
"Ага! - загорелись глаза у Сыча. - Начинается!"
Семен Трифонов продолжал:
- Пойду я теперь в Рыхловку и пожурю деревенских, зачем послушали они монаха и пролили понапрасну мордовскую и свою кровь...
- Всех дураков не переучишь! - ухмыльнулся Сыч.
- Э-э, брат! Так нельзя говорить! - возразил ему Рувим. - Не знают они, что делают. Вот что.
Поднялся спор: кто ругал монаха, кто рыхловских мужиков, кто мордву. Больше всех горячился цыган. Он грозил перебить всех рыхловских вояк. Тогда Семен Трифонов укоризненно сказал ему:
- Мотри! Сердитый петух жирен не бывает. Мужика надо понимать. Я сам - крестьянин. Знаю.
Сыч посмотрел на Мотю и рассмеялся, но, увидев, что она не на его стороне, покорился, не стал больше спорить. Разговоры пошли о том, как понимать все происшедшее. И все согласились с Сычом, сказавшим, что это только "начало".
Семен Трифонов снова приготовился в путь. Его останавливали:
- Куда ты на ночь, борода? Еще разбойники убьют.
- Я сам разбойник, - сказал он с улыбкой, застегивая кафтан.
- Значит, решил?
- Да. Пойду. Ночью буду в Рыхловке. Время терять опасно.
XIX
В кремле, у острога под Ивановской башней, в маленькой каморке одноглазый с изрубленным лицом вратарь раздувал огонь.
Красный отблеск от печурки осветил в углу старуху. Настоящая ведьма, как в сказке: совиный нос, когти да глаза.
- Э-эх, и сердит же стал князь! - задумчиво сплюнул в печку вратарь.
- Чего там! Так и пыряет!.. Все плачут.
- Барская воля! Кого хошь пыряй!..
Старуха взяла сухими пальцами горячий уголь, поплевала - уголь зашипел. Бросила с сердцем на пол:
- Ишь, бычится!.. Не хочет покидать. У, окаянный!..
- Ты кого?
- Дьявола!.. Господи, изгони его. Мутит он нас.
- Брось, убогая! В тюрьме дьявол - хозяин. Не изгонишь.
Вратарь ехидно улыбнулся. Старуха замолчала. Кто-то заглянул в каморку, крикнув:
- Сидишь?
- Сижу.
- Огонь?!
- Дую.
И опять дверь захлопнулась.
- Кто такой?
- Сенька-сыщик... Фицера ковать будут...
- Фицера? Ай да батюшки!.. Да что же это?!
- Прикуси язык, тля! Не велено! Повесют!
- Ну?
- Вот те и ну! Сенька-сыщик не зря окольничает, нараз подслушает... И, понизив голос, вратарь сказал: - Сенька домотал. Ночью возьмут. Мотри, молчи!
- Человек - трава! - вздохнула старуха. - Растет - живет. Выдернут нет травы!
- И чего приехал? Холоп - в неволе у господина, а господин - у затей своих. На грех в Нижний его занесло. Чего бы не жить в Питере? Не как здесь.
- Понадеялся: думал - отец!
- Ноне не надейся, не то што. Истинно. Вчера мордвин в сыск явился... из Терюшей - всех своих выдал... Логово разбойничье указал... Облаву губернатор готовит...
- Фицера пытать будут?
- Ощекочат, надо быть, опосля нутро вырвут.