- Скаредные слова про царицу молол. Сенька-сыщик все до крошечки за ним подобрал. Губернатор пирожок из них спек... Да в Тайную канцелярию и послал... Еврейку тоже ищут.
- Думаешь, кончат?
- А ты думаешь? Барским навозом острога не спасешь. У нас и мужичьего довольно...
- Невдачлив, невдачлив... Не в отца, - покачала головой старуха. Куды ж теперь богатство его пойдет? А? - Впалые глаза блеснули алчно.
- В казну. Деньги не голова: и отрубишь - живут.
Отворилась дверь. Затрепетал огонь в печи. Вошел верзила, до потолка ростом, сиплый, сапожнищи с кисточками высоченные. В помещении сторожки сразу стало тесно. Широкий рот почти до ушей, лошадиные зубы, и нет ни усов, ни бровей, а борода козлиная, острая...
- На дворе теплынь, а ты дрова жжешь, - пробасил безбровый.
- Приказано вздуть... Ковать, што ль, кого - не знаю. А ты што бродишь?..
- По кремлевской стене лазал... Волгу глядел. Глаза режет, окаянная простору много. Не привык я.
- Э-эх и любопытно ты вчера бурлака пытал!.. Ну и ловкач! подобострастно засмеялся вратарь.
- Не хвали. Простая вещь! Ты сам-то нижегородский?..
- По староверству пристегнули... С Керженца я. Думал - помру, ан жив остался... В застенье и осел. Сторожем.
- Старуха чья?
- Мертвецов омывает... Здешняя. Так, живет.
- Дело! Хорошо у вас тут: вода, земля, лес - как корову дой! Не в Москве.
- Господь-батюшка от земли и велел кормиться! - подала свой голос старуха, взглянув в лицо московскому кату*.
_______________
*аКааата - палач.
- Земля - божья ладонь, что говорить!
- Был ли у нас в соборе?
- Был. Князьям ходил кланяться. Собор большой, но с нашим Успенским не сравнять... На левом клиросе петь начну... Люблю!
Раздался шум на улице. Приоткрыли дверь. Потянулись с любопытством:
- Куда это стража? - спросила старуха.
- Тебе што? - угрюмо покосился на нее кат.
- Ой, дела будут! - вздохнул вратарь. - Мордвин напугал вчера и начальника... Воров много будет - тюрьмы не хватит... Губернатор успокоил: "В Волге топить станем!"
Палач недовольным голосом возразил:
- Зря губить - не годится. Человек - вещь божья. Надо понимать. Дерево губят и то со смыслом. Сначала обследуют, потом рубят: либо корабь строют, либо дом, либо гроб. А человек родится с мыслью... А какие мысли?! О господи! Ни в какой Библии, ни в каком Евангелии того не вынешь, что из человека перед его смертью. Иной раз и не разберешь - кто это в нем говорит. Он ли или дух какой, три голоса иной раз из него исходят...
- Много ль тебе платят-то? - поинтересовалась старуха.
- Разно. По молебну и плата. С мужиков, известно, дешевле.
- Господа дороже?
- Всяко бывает. Тоже не одинаково.
- Скоро тебе офицера приведут.
- Тише! Ш-ш-ш! - палач зажал громадной лапищей старухе рот. Она замотала головой, замахала руками, задыхаясь.
- Фу-фу-фу! Батюшка, ты так задушить можешь... Ой, что ты, что ты! Дай пожить!
Сторож рассмеялся, помешивая угли в печке. Захохотал и кат. Потом сипло залаял в старушечье ухо:
- Знаю без тебя. Не поймав осетра, котел не готовь. Э-эх и народ у вас тут!.. Дерьмо, а не люди. В Москву бы вас!.. Узнали бы, как языком хлестать.
Хлопнув дверью, он вышел на волю.
- Говорил я тебе, старая карга, молчи!.. Смотри - и сама на дыбе повиснешь! И меня с тобой за язык потянут. С этим не шути! Ему сам черт не брат. Только айдакни! Никого не пожалеет, двух губернаторов, говорят, успокоил. А нас с тобой и подавно.
Старик слегка присвистнул и, встав, приоткрыл дверь:
- Дай-ка загляну, куда он пошел?
Оба высунулись за дверь. Кремлевские колокола тихо, унывно напомнили православным о совершающемся в Преображенском соборе всенощном бдении.
- Вон! - показал пальцем вратарь.
По кремлевской стене близ Северной башни медленно, задумчиво шел московский кат. Черный, большой, он остановился, освещаемый вечерней зарей, снял свою косматую шапку и усердно помолился на кремлевские соборы...
- Сам губернатор на днях угощал его у себя в покоях вином... А епископ благословил его в соборе, да еще просвирку ему дал... Только губернатору, купцам да ему - больше никому... Вот как, а ты тут болтаешь... Он и без тебя все знает... Небось, теперь только и думает, что об этом фицере... Глядит на Волгу, а сам думает. Знаешь - золото прилипчиво. Сколько он душ-то сгубил - не сочтешь. Только укажи - родную мать зарубит.
Старуха вздохнула, перекрестилась. Вратарь нагнулся и шепнул ей на ухо:
- Возьми власть другой царь - и царицу, матушку, заставь убить убьет. Ей-богу, убьет. Ему все равно.
- Ай, ай, ай, батюшки!.. А еще московский!..
- Тише ты! Не болтай зря. Их все равно не обкалякаешь. Держи молитву во рту - всем мила будешь... - И, смеясь, добавил: - Кроме бога!
Старуха поахала, пошепелявила, взяла одно поленце, спрятала его в свои лохмотья и, распростившись с вратарем, заковыляла по съезду через Ивановские ворота к Почаинскому оврагу.