— Здесь боярин. Эвон стоит.
Рядом кто-то останавливается. Стоим немного молча, потом этот кто-то делает шаг вперед, и я вижу деда Матвея. Он наклоняется и закрывает погибшему глаза. Тихо шепчет молитву, крестясь и распрямляется. Потом отбирает у меня саблю, вытирает окровавленный клинок о халат мертвого степняка, вкладывает в мои ножны. Смотрит мне в лицо, вздыхает и достает флягу. Сделал несколько глотков. Отдал обратно.
— Не надо воды, самогону дай.
— Это и есть самогон, Володя. — Кубин сам глотает из фляги и протягивает мне. — На, хлебни ещё, но не думаю, что поможет.
Я пью крепкий самогонный настой как воду. Действительно не помогает.
— Тут может помочь только враг, насаженный на остриё своей сабли. — Матвей Власович оглядывается вокруг. — Да только вот перебили мы всех, Володя. Ты потерпи. Пока потерпи.
— Власыч, это же дети. ДЕТИ, черт возми! А я их в бой.
— Нет, Володя. Они перестали быть детьми, когда встали с оружием на защиту родины. Они вои Руси-матушки.
— Я понимаю, Власыч, но ничего с собой поделать не могу. За каждого… за каждого погибшего парня я возьму по две жизни у поганых. А тех новиков, что сейчас живы остались, я на родину матерям верну. Должен вернуть. Чтоб продолжили род, стали отцами.
— Хорошо сказано, боярин.
Я посмотрел на того, кто это произнес. Рядом стоял высокий, седовласый бородач, с саженными плечами, в кольчуге порытой широкими зерцалами. На поясе висел огромный меч, такой же, как у Демьяна Горина.
— Познакомься, Володя. Это Николай Александрович Ефпатин. Здесь его величают Ефпатием Коловратом.
К вечеру обе дружины, наша и Ефпатина, отойдя на десяток вёрст в глубину лесной чащи, встали большим лагерем. Захваченных монгольских лошадей отогнали к лесному озеру, оставив там пастись под присмотром обозников. Убитых тоже забрали с собой, положив в одну из волокуш. В неё запрягли оставшихся в живых после боя волов. Остальные сожгли, облив нефтью, которую нашли в самой последней. Нефть была разлита по глиняным горшкам и являла собой уже полностью подготовленные снаряды для метательных орудий. В нескольких волокушах обнаружились валуны. Ну да, где их на месте-то взять? Дождавшись пока скроются в лесу последние сани, я кивнул одному из ратников и он, проехавшись вдоль обоза, поджег все волокуши. Вот так. Один из обозов уничтожен, ценой в четыре десятка жизней из них двадцать одна — это новики.
А ведь всё могло быть по-другому.
По злому стечению обстоятельств, обе дружины охотились за обозами и атаковали один и тот же, не зная друг о друге. Разница была только в том, что за этим обозом Ефпатинская дружина следила давно, и только выбирала момент для нападения, а мы наткнулись случайно, но напали первыми. Если бы мой план удался, то жертв удалось избежать, или обойтись малыми потерями. Не зная о нас, два отряда Ефпатина, атаковали обоз с двух сторон, чуть не сразившись с нашими сотнями, направленными на отвлечение обозной охраны. Но, на счастье, вовремя разобрались и вместе ударили по накатывающим монгольским сотням, обратив их в бегство. А в этот момент мы пытались сжечь эти проклятые волокуши. Нам не хватило каких-то пяти минут, чтоб закончить начатое дело и убраться в лес, как пришлось вступить в бой с несущимися в панике степняками. Сумбур в битву внесли и табуны, вытесняемые вторым Ефпатинским отрядом, напавшим на обозное охранение с тыла. Полусотня Садова, оказалась зажатой табунами и оттеснена к лесу.
На удивление, что в таком бою, мы понесли малые потери, тяжелых ранений практически никто не получил, благодаря хорошей брони, которую в нашей дружине имели все. В Ефпатинском отряде погибло около двух десятков ратников, у которых из брони были только кольчуги. Но, даже хорошая латная защита не спасла жизни двадцать одного парня. Дети есть дети, и мысль о них не давала им покоя. Обо всё этом я и рассказал Ефпатину у костра вечером. Он покачал головой.
— Эвон-то как нескладно вышло. Кто ж знал-то?
Эхом отдалось в голове — да, кто знал?
Задумался, краем уха слушая разговор сотников, что собрались у одного костра. Как же прав был Кулибин! Все течет как по писанному в учебнике. История не меняется в угоду хранительнице Клио. Монголы взяли Рязань, в тот же день, как и было указано в истории.
Вдруг стало тихо, и я услышал, как заговорил Ефпатин:
— А вот что, бояре, мы увидели, когда из Чернигова к Рязани вернулись. Сгорел град славный, только пепелище вокруг, да дым. Ров мертвыми завален — дети, женщины, старики, никого не пожалели. Поганые, видно, по ним на стены шли. А от стен высоких, ничего не осталось. Кругом пепел по колено — как вода в реке. А во граде-то, там где храм стоял, только огарки и звонница на боку лежит. А в пепелищах кости тлеют. Поганые вместе с народом храм сожгли. Как увидел я все это — сам как мертвый стал. И сердце биться перестало. А братья мои звонницу нашли и подымают. Язык в пепле отыскали, приладили и на козла подняли. Тут мы увидели, что края-то оплавились. Но колокол стал петь. Страшно так петь. И представьте, бояре, люди из пепла стали подниматься! Прям из него. Как выходцы из того света они вылезали из схронов и погребов. И из леса стали выходить. Они обо всём нам поведали. Страшные дела поганые творили. Поклялись мы тогда, бояре, что не будет нам житья, пока эту погань из земли нашей не изгоним. Вот такие дела, братья мои.
Тяжелая тишина установилась над лагерем.
— Помянуть бы павшие христианские души, да все вино, что было, замерзло.
— У нас есть чем. — Кубин поднялся и не глядя на меня отошел в сторону. Я не стал возражать. Выпить за павших надо, тем более хотелось напиться, чтоб заглушить боль в груди. Опять крепкий настой самогона пьётся как вода. Прав дед Матвей — не отпустит, пока мстить не стану. А я тоже клянусь — пока жив саблю свою поить вражьей кровью буду.
— Тоже славные слова, боярин!
Я поднял голову и увидел, что на меня смотрят все.
— Мы все поклялись на крови своей — бить поганых пока живот цел!
Значит я клятву в голос сказал. Пусть, вернее будет. Гляжу на Ефпатина и спрашиваю:
— Сколько у тебя воев, Ефпатий?
Тот в ответ загудел басом:
— Пешцов с пять сотен будет и десять сотен конных. Мы ведь сначала только две сотни конных имели, а потом, как табуны во первой раз отбили, так ещё на коня несколько сотен посадили. Если в этот раз коней поделим, то все на коня сядут. Вот только брони не все имеют.
Я кивнул:
— Коней мы отдадим, только десятка три возьмем для обозов.
— Эко как! Добре. А у вас сколь воев?
— Почти шесть сотен поначалу было, а сейчас пять сотен. И все с одинаковой бронью. И запас кольчуг мы имеем. Да и ту бронь, что с павших сняли, и с врагов. Все в обозе. Так что дадим вам и бронь.
Потом сотники разошлись, а мы всю ночь сидели одни и разговаривали с Коловратом. Ефпатин рассказал всё о себе, как служил Рязанскому князю, куда и зачем он поехал, как о падении города весть пришла. Поведал, как братьев Варнавиных встретил и о нашей дружине узнал. Это случилось уже после боя с пятью тысячами монгол под командой Хостоврула. Прям на поле боя они и встретились. Что он решил на восток двигаться, нам навстречу. Вот и встретились. Потом рассказывал я, а дед Матвей кивал и дополнял. Сидели долго, греясь самогоном и огнем костра. Рассказы наши были совсем не веселыми. Ефпатин играя желваками, выслушивал всё то, что случится в стране после их попадания в прошлое. И так же, после долгого молчания спросил:
— Это всё правда?
— Да.
Коловрат вздохнул и произнес:
— А если мы Батыя убьём, то история пойдёт по-другому?
— Вряд ли. — Кубин разлил остатки самогона. — Понимаешь, Николай, мы тут рогом упираемся, что бы что-то изменить, но все так и идёт, как шло. Рязань, вот пала. День в день.
Немного посидели молча. Потом Ефпатин сказал:
— Думаю, вы не сидели, сложа руки?
— Ну почему же? Вон, у нас каждый ратник в справной брони. Мы даже строить каре своих предков научили.
— Ну-ка, ну-ка, давай поподробней. — Оживился Ефпатин.
— Идея-то была Владимира Ивановича, а воплощал её я. С горем пополам мы добились того, что бояре начали понимать — что мы от них хотим. Каждому ратнику сделали щиты, по типу византийских, да и на месте будущего боя, большие щиты будут собираться, как для гуляй-города.
Дружина вышла из леса и остановилась, выпустив вперед быстрые дозоры и дожидаясь выхода всего обоза. День выдался ясным и морозным, но я предпочел бы, чтоб шел снег, как в прошедшие дни. Постоянно падавший снег хорошо маскировал передвижение дружины, обозов и табунов, а сейчас за нами остаётся четкий след. Где-то здесь выгоняли из леса отбитые у монгол табуны и их следов после двух суток снегопада уже не заметишь. Коней пришлось гнать к Ефпатинскому лагерю, где находилась пешая часть его дружины, так как прибывшие на следующий день с лесного озера обозники, сообщили — лошади поели всю траву и камыш, что смогли найти под снегом. Кормить такое количество лошадей было нечем, зерна, что было в запасе, на такую ораву не хватало. Для перегона табуна, Ефпатин выделил две сотни из своей дружины. Мы же, вместе с ними, отправили две волокуши с отобранными для дружины Коловрата образцами щитов, трофейной и своей бронью.
Следующий день, после хлопот с обозом и табунами, хоронили погибших. Старый священник, категорически отказавшийся уйти с обозом на Нижегородскую землю, отпевал павших. Опускали погибших в мерзлую землю под оглушительную тишину. Вместе с нами, казалось, скорбел зимний лес. Даже молчали вездесущие галки и крикливые сороки. В груди опять заболело, гибель молодых парней выжгла мне сердце, и хотелось боя. Такого боя, чтоб, как сказал Кубин — смотреть в глаза врага, насаженного на остриё своей сабли. И опять самогон пился как вода.
Обоз задавал темп движения, отряд шел, разделившись и прикрывая с двух сторон сани, растянувшиеся на полкилометра. Я, Ефпатин и дед Матвей ехали впереди, постоянно оглядываясь на длинный хвост медленно ползущей дружины. Это не нравилось никому. В любой момент на нас мог выскочить монгольский дозор, а до нужного места ещё два дневных перехода. Если бы не медленные сани, то добрались к Ефпатинскому лагерю к вечеру. Но приходится с этим мириться — в них оружие, щиты, припасы.