Вдали, почти рядом с горящим городом, перемещались массы монгольского войска. В этом сумбуре, казалось, никакого порядка нет и иногда, действительно, поток конников превращался в серую реку. Но порядок там все же был. Наверняка от монгольского стана во все стороны уходят поисковые отряды легкой конницы, на манер тех, от которых нам приходилось укрываться в оврагах и в зарослях кустов.
Хотелось выругаться по-черному. Выстроить матом большую башню. В груди стоял горький ком, и не терпелось выместить всю злость. Правы, черт возьми, был дед Матвей и Кулибин. История уже записана несмываемыми чернилами, и хоть ты тресни — ничего не изменить. Но…
Но я не отступлю. И не тресну. Трещать будут головы тех, кто пришел с огнем и мечом.
— Боярин, дозорные!
От леса, который острым клином упирался в холм, скакали дозорные, и я уже видел причину. С другой стороны лесного клина проходило русло маленькой речки, которая огибала холм и уходила в густоту лесного массива. По самому руслу, плотным строем, шла легкая монгольская конница, сверху похожая на длинного серого червя.
Ну что ж, начнём кусать. Раз первая задача рейда не удалась, то решим вторую. Я обернулся к боярам:
— Земля Русская требует отмщенья. Так, бояре?
Все ощерились и, одновременно посмотрев в сторону горящего города, взревели:
— За Китеж! За Рязань! Со щитами!
Последний клич особенно понравился ратникам после того, как я рассказал про Керженскую сечу, а Кубин про битву при Фермопилах и то, что у спартанцев был особый клич: «Со щитами или на щитах!». Теперь это был клич всей дружины. Я махнул рукой.
— Демьян.
Горин выехал вперёд и встал рядом.
— Приготовься. Будем поганых дразнить. Макар Степанович, делаем кусачий отход.
Лисин кивнул и вместе со всеми боярами направился по склону вниз.
Мы стояли у самого начала склона, у всех на виду. Монголы шли степенно, не обращая внимания на двух всадников на вершине холма. Голова колонны уже скрылась за поворотом русла, когда, наконец, от строя отделился один монгол и, остановившись, посмотрел на нас. Ух, наконец, нашелся один любопытный, но все равно подстегнём события.
Кивнул Демьяну, мы синхронно достали луки и открыли тулы полные стрел. У каждого по два тула, переделанные на больший объём, по пятьдесят стрел в каждом. Для меня и Демьяна это на полминуты стрельбы. Но сейчас много выстрелов не сделать.
— Бей!
Дын. Дын. Дын.
Успели выстрелить десяток стрел, всего десять врагов упали, но ещё не вечер. Чем больше отрядят на поимку наглых урусов, тем больше мы намолотим поганых. Но как быстро начали отвечать! Только мы скрылись с виду, как из-за холма вылетела туча стрел. Пора уходить. А хорошо мы их раздраконили. Думаю, кипящие от злости монгольские начальники, пошлют не менее сотни в погоню за нами.
Холм был не высокий, но со стороны реки был склон гораздо круче, он то и даст нам большую фору. Я усмехнулся: «умный в гору не пойдёт», и мы стали нагонять ушедших далеко вперед бояр. Демьян и я скакали последними. Оглянувшись, увидел, что монголы уже спустились с холма, их как раз около сотни, и двести пятьдесят — триста метров между нами. Вот и будем держать их на этом расстоянии.
Двадцать всадников уходили от погони по полю россыпью и прижимаясь к лесу. Между боярами промелькнула стрела, в щит за спиной тоже стукнуло. Пробуют попасть? Они могут. Пора и нам стрелять.
— Демьян, бей!
Дын. Дын.
Мы разворачиваемся и стреляем. Увлеченные погоней монголы не заметили, что два степняка, скачущих последними, слетели с лошадей. Вот так, не одни вы умеете стрелять!
Дын. Дын.
Ещё двое слетают в снег. Степняки взвыли и стрелы посыпались градом. Всхрапнув, покатилась кувырком лошадь под Николаем Варнавиным, но он, вылетев из седла, вскочил и кинулся в лес. Уйти успеет, надеюсь.
В конце поля сворачиваем в пролесок и на повороте стреляем — минус два. Теперь ходу, так как степняки приблизились на метров пятьдесят ближе. Кони взрывают снег, уходя в кусты, и несколько стрел пролетают мимо, но в щит все равно противно стучит. Блин, только в коня бы не попали. Несёмся через кусты и мелкую берёзовою поросль. Из-под копыт в разные стороны разлетаются зайцы. Даже становится смешно — у них тут что, сейшн косых и длинноухих?
А степняки не стреляют, значит уже в перелеске. Здесь не постреляешь — мешается всё.
С пролеска вырываемся опять на поле, совсем узкое, но длинное и прямое. Мы несемся по полю к плотной стене елового леса, у которой мы и останавливаемся, выстроившись в ряд лицом к врагу. Степняки, выскочив из пролеска, взревели:
— Уло! Кху-кху-кху!
Они не стреляли, считая, что нам никуда не деться, и, улюлюкая, летели, предвкушая скорую расправу.
Усмехнулся, глядя на спешку степняков. Мы стоим, а они скачут ещё быстрей. Спешат напиться крови? Ну-ну, захлебнётесь, своей.
Я вложил в свой свист всю силу, от которой, показалось, вокруг покачнулись ёлки, стряхнув снег со своих лап. Кони вздрогнули, а мой жеребец взвился на дыбы, сразу пришлось вцепиться в гриву, чтоб не вылететь из седла. А елки действительно качнулись, выплескивая из своих объятий русскую кованую рать, которая тут же устремилась вперёд. Мать ети! Еле успокоив жеребца, досадно посмотрел на атакующие сотни, впереди которых летел клич:
— Китеж!
Треск и крики, жалобное ржание и яростный рёв. Степняки, уцелевшие от удара первого ряда бояр, тут же гибнут, налетая на острые рогатины второго ряда. Тех, кто уцелел при столкновении, в мгновение располосовали саблями. Единицы скачут прочь, пытаясь уйти, но вылетают из седел, пронзённые сразу несколькими стрелами. А я хотел взять одного степняка живым. Ага, взял языка. Выбирай любого — вон лежат. Еду к стоящим Лисину и Садову. Оба удовлетворённо смотрят на убитых монгол.
— Тимофей Дмитриевич, мы же…
Оба поворачиваются:
— Что?
И смотрят на меня, а в их глазах полыхает пожар Рязани и Китежа. Вздыхаю, ну что тут скажешь? Сказать нечего, особенно Садову. Языка в бою добыть будет проблема, а по одному степняки не передвигаются, предпочитают большие компании. Вздыхаю ещё раз и спрашиваю:
— Все хоть целы?
Лисин озирается.
— Да вроде все. — И тут же добавляет:
— Ну и свистнул ты, что своего жеребца напугал.
— Угу, — буркаю в ответ, — откуда я знал, что он такой пугливый?
Садов, улыбаясь, смотрит мне за спину:
— Посмотри-ка, что там.
Оборачиваюсь и смотрю за спину, но увидеть, что там мешает щит. Тяну поводья, и жеребец послушно крутится на месте. Осматриваюсь, но ничего смешного не вижу, правда, ратники, что стоят рядом тоже улыбаются. Оборачиваюсь и пристально смотрю на уже хохочущего Лисина.
— Чего смешного, Макар Степанович?
Лисин, утирая выступившие слёзы, опять показал мне за спину: