— Наванг Триле — брат моего друга. А значит, он и мой друг, даже если он живет в пещере.
— Вы прекрасно владеете нашим языком! — воскликнул молодой человек, удивленный моей речью и слегка смущенный скрытым укором моей реплики.
Наш разговор слышали несколько крестьян. Они с уважением смотрели на меня и одобрительно поддакивали. Один из них отвел меня в дом брата Нордрупа.
У меня упало сердце, когда он указал мне на развалюху на окраине деревни.
Через несколько секунд появился молодой монах высокого роста. Это был Наванг. Своим круглым лицом, глазами-щелочками и приветливой улыбкой он немного напоминал брата. Я осведомился, могу ли остановиться в его доме на ночь, и добавил, что вскоре придет Лобсанг с пони и багажом.
— У меня небольшой дом, и боюсь, он вам не понравится.
С ним нельзя было не согласиться, и следовало бы отправиться на поиски более просторного жилища. Но ведь я уже в присутствии посторонних заявил, что остановлюсь здесь. Низенькая деревянная дверца вела в довольно темный хлев. Наванг взял меня за руку и по крутой лестнице повел наверх, на террасу. Еще одна низкая дверь вела с террасы в небольшую пустую комнату, где в глиняном очаге дымил несильный огонь. Эта комната была единственной в доме; остальные давно обрушились. Комната была сумрачной и задымленной, но в ней было тепло. Наванг явно смущался своей бедности. Я успокоил его и, скрестив ноги, уселся перед очагом, где пел чайник, как и в любом [35] гималайском доме. Наванг предложил мне чаю, и я достал свою деревянную чашку. Горячий напиток взбодрил меня и успокоил усталые мышцы — я прошел за день целых сорок километров.
Во время беседы с гостеприимным хозяином в комнату вошел человечек пяти или шести лет, одетый в рваную шубу, сшитую из лоскутьев. По бритой голове я понял, что его готовят в монахи. Это был племянник Наванга и Нордрупа, родители которого жили в Падаме. Его прислали к Навангу обучиться чтению и письму и подготовиться к религиозной карьере.
Ребенок в лохмотьях казался жалким, но его серьезная и вежливая речь, а также сдержанное, исполненное достоинства поведение были трогательны. Как и его дядя, он лучился симпатией, и мы быстро сдружились. Я допил чай, и в этот момент появился Лобсанг.
Мы приятно беседовали, сидя у огня, а мальчонка раздувал угли. Наванг рассказал, что здесь вскоре состоится большой праздник, завершающий трехдневный пост. В течение трех дней поста все должны соблюдать определенные религиозные правила: воздерживаться от половых сношений, не есть мяса, не пить алкогольных напитков, а также запрещалось что-либо брать, не давая ничего взамен. В последний день поста все получают благословение настоятеля Карши, одного из крупнейших заскарских монастырей. Следующий день как раз и был днем благословения. А еще через день жители примут участие в соревнованиях по стрельбе из лука, а затем начнется празднество, где чанг будет литься рекой. Все это живо интересовало меня, и я, поужинав, расположился на полу в хорошем настроении. Наконец-то я добрался до страны, где живут феи, и вскоре надеялся выяснить происхождение этой легенды.
После экспедиций в Бутан, Ладакх, в район Эвереста и Мустанг я понял, что Заскар — самый суровый край в Гималаях. Первые впечатления от пустынных, холодных и негостеприимных мест не вызывали восторга. Я только поражался тому, что человек может жить на столь неблагоприятной земле, которая одаривает население лишь камнями, снегом и льдом. Глядя на море заснеженных вершин и висячие ледники, я еще не мог уловить скрытого очарования этой страны. Когда я познакомился с ее мужественными обитателями, то понял, что Заскар не сообщество разнородных общин, а единое этническое целое с собственным языком, с общими традициями, с вековой историей.
Но все это я узнал позже. В первый же вечер передо мной стояла главная, хотя и тривиальная задача: как уберечься от блох?.. Незаметно, дабы не обидеть хозяина, я опрыскал инсектицидом свой спальный мешок и забрался в него в одежде. Уже засыпая, слышал, как Лобсанг рассказывает Навангу о чудесных вещицах в моем багаже: фотоснаряжении, примусе. Он добавил, что я «знаменитый путешественник», побывавший в Гималаях везде, кроме Лхасы. У моих ног посапывал мальчишка.
Все дома в Тхунри обращены фасадом к югу, упираясь задними стенами в [36] усеянный камнями крутой склон. На этом склоне стоят чхортены, они обрамляют крутую тропинку, ведущую к беленным известью зданиям монастыря. Когда утром я выбрался из задымленного жилища Наванга, жители деревни — женщины, украшенные драгоценностями, и мужчины в праздничном одеянии — уже направлялись небольшими группами к монастырю.
Меня поразила элегантность детских нарядов. На девочках были шафранные шапки, украшенные бирюзой, либо серебряными шпильками (признак богатства), либо цветами. Детишки крутились вокруг чинно ступающих родителей. Я присоединился к процессии.
Половина монастыря лежала в руинах. Вначале я проник в небольшую пристройку, а затем в молитвенный зал. Четыре старика монаха усадили меня. Узнав, что я владею тибетским языком, один из монахов с маленькой козлиной бородкой и в очках с круглой металлической оправой поведал мне, что большая часть его жизни прошла в Амдо, восточном округе Тибета, в шести тысячах километрах от Заскара. Заскарцы считают, что их народ происходит оттуда, а потому некоторые молодые заскарские монахи отправляются в Амдо на учебу.
Эта связь двух отдаленных краев кажется невероятной. Чтобы добраться из одного в другой, надо идти целый год, делая по двадцать километров в день. Позже во время путешествия я неоднократно встречал монахов, долго живших в Амдо, и они мне показывали предметы культа, которые подтверждали прочные связи между этими двумя отдаленными районами тибетской культуры.
Убеждение в том, что заскарцы когда-то жили в восточной части Тибета, породило такую легенду: молодой заскарец, путешествуя по Амдо, нашел громадное озеро. Из вод его вышла прекрасная принцесса. Они полюбили друг друга и родили множество детей. Поэтому жители Амдо и заскарцы — люди «одной кости» (мы говорим: «одной крови»).
Я просидел с монахами добрых полчаса. Они сообщили мне, что монастырь Карша принадлежал буддийской секте «желтых шапок». Принадлежность жителей любой деревни к той или иной секте легко узнать по цвету шапок девочек — они либо шафранно-желтые, либо красные. Секты отличаются друг от друга некоторыми ритуалами. Но не следует думать, что эти секты враждуют друг с другом, в Заскаре они часто сосуществуют в кумирнях и общих помещениях некоторых монастырей.
Все художественные ценности монастыря Тхунри состояли из двух статуй Будды, трогательных в своей наивности, и двух религиозных картин, подвешенных к плохо обструганным столбам, поддерживающим крышу. Поскольку я всегда ощущаю неловкость в странной атмосфере буддийских святилищ, то с несказанным облегчением покинул его.
Как ни странно, но буддизм, религия веротерпимости, жалости и сострадания, имеет среди второстепенных богов ряд кровожадных [37] и жестоких полубогов и духов. Эти злокозненные божества заимствованы из индуистского пантеона и проделали в буддизме тот же путь, что и многочисленные суеверия и магические ритуалы древней шаманской религии Центральной Азии. В общем же буддисты Гималаев взяли из учения Будды лучшее — веротерпимость, доброту и умеренность.
Непоседливые по натуре, воинственные в душе и суровые по темпераменту гималайцы умеют подавлять свою импульсивность и быть добрыми и терпимыми даже по отношению к самым отталкивающим существам, будь то люди, животные или насекомые.
В Гималаях религия простыми доступными словами объясняет все природные явления — катастрофы, несчастные случаи, землетрясения и болезни. И жизнь становится более сносной, ведь всему находится свое объяснение, вполне удовлетворяющее разум человека.
Горечь, проистекающая от недовольства своей судьбой, столь характерная для человека Запада, неизвестна в Гималаях. Современный западный человек слепо верит статистике и ропщет против своей участи в случае несчастья, вместо того чтобы с улыбкой (так поступают гималайцы) принять судьбу как нечто неизбежное.
Такой духовный настрой помогает лучше понять беззаботность гималайцев по отношению к своей участи и смерти. Однажды мой друг Таши сказал: «Через девяносто девять лет все живущие сегодня умрут, так почему же следует бояться смерти?» Иными словами, смерть — естественное состояние вещей, и если ее воспринимать иначе, то человечеству придется жить в вечном страхе.