Пока мы карабкались к этому «осиному гнезду», я слышал громкую религиозную музыку — это играли монахи. Мы пришли в Пхуктал в период, когда все монахи готовились к чтению ста восьми священных томов «Ганджура». Они сидели на террасе одной из кумирен прямо над пропастью. Своды пещеры были [167] метрах в двадцати над их головами. Монахи заметили нашу группу. Один из них по лестницам вывел нас на террасу. Нашу группу обступило человек тридцать монахов, каждый из которых держал листки священного писания, от чтения которого мы их оторвали. Они с удивлением разглядывали меня, и я чувствовал себя неловко из-за голых ног и засаленной одежды.
Нордруп быстро объяснил им, что я — «ученый, исходивший Гималаи вдоль и поперек». Робко согласившись с этим комплиментом, я сказал, что потрясен красотой их монастыря, а сам торопливо пытался спрятать мокрые носки, которые, как назло, не хотели лезть в карман.
На памяти монахов я был пятым европейцем, посетившим Пхуктал.
Дюжина монахов в красных одеяниях повела нас в глубь пещеры к небольшой лестнице, оканчивающейся у священного источника. В темноте я едва различал свод пещеры, который завершался большой аркой у края пропасти. Пропорции этой природной пещеры столь совершенны, что она кажется делом рук человека. Сверху доносились пронзительные крики летучих мышей и воркование птиц. Перед входом летала пара галок с черным оперением и желтыми клювами. В глубине пещеры пряталось несколько маленьких зданий, похожих на склады. Раньше здесь, наверное, размещались кельи монахов, а теперь их приспособили для хозяйственных нужд. Запасы дров были сложены у источника. В передней части пещеры находились большой молитвенный зал и трехэтажная кумирня, а затем до самого края пропасти расстилалась терраса. Она была как бы сердцем монастыря.
Меж двух зданий высился четырехметровый древний чхортен, на который наложили столько слоев краски, что он стал походить на природный сталагмит, из которого, наверное, и появился. Такие чхортены, «изваянные рукой бога», то есть сталагмиты, в Гималаях встречаются очень часто.
Запах плесени и крики птиц создавали в гроте странную атмосферу. Монахи уселись в позе лотоса на краю пропасти и возобновили чтение священных изречений.
Я не решался завести разговор с монахами о древних документах, ради которых явился, и попросил встречи с настоятелем. Меня представили его заместителю, старому угрюмому монаху с резкими манерами. Нордруп посоветовал мне вначале не упоминать о манускриптах. «Всему свое время», — сказал он и добавил, что куда важнее поесть. Зная зверский аппетит Нордрупа, я поплелся вслед за ним на кухню.
Она была высечена в скале на том же уровне, что и терраса. Низко пригнувшись (череп у меня еще ныл), я проник в закопченное «логово» волшебника — круглую пещеру с большим отверстием в своде, через которое лениво утекали клубы дыма, освещенные солнечными лучами. Справа громоздилось нечто вроде сложенной из камня печи высотой один метр и шириной шесть метров. На ней стояли сосуды самых разных размеров, начиная с крохотных разукрашенных чайничков до огромных котлов, где можно было запросто сварить пару человек.
Громадный багроволицый монах усадил нас в углу прямо на землю и поставил перед нами невысокий столик. Сидя так низко, я мог рассмотреть всю кухню, поскольку не мешал дым. [169] Полдюжины монахов занимались самыми различными делами. В противоположном углу один из них ковырялся пальцами в огромных кусках масла и извлекал из них шерсть яков! Другой стоял перед огнем и бросал в него охапки веток, которые взрывались оранжевым пламенем. Человек, усадивший нас в углу, был шеф-поваром, одним из влиятельнейших лиц в монастыре. Он уселся рядом с нами и принялся расспрашивать, откуда я, попутно подшучивая над моим обликом и одеянием. Он мне напомнил шеф-повара большого монастыря Хемис в Ладакхе, с которым я провел два дождливых дня; властвуя у своей столь же огромной плиты, он подгонял десятка два поварят и, не скупясь, наносил удары огромным медным черпаком по их бритым головам. Кухни монастырей — это места, где языки развязываются с легкостью. Приготовление чая в Пхуктале начиналось с того, что в котле кипятили воду с чайными листьями, затем черпаком разливали навар по чашкам. После этого в огромный цилиндр-шприц накладывали масло и с помощью поршня мешали его с чаем, добавляя тут же соль. Один из монахов с усердием орудовал деревянным поршнем, чтобы хорошо перемешать ингредиенты. Затем чай (а вернее, суп) сливался в огромный чан, чтобы он оставался горячим до прихода монахов. Заскарцы, как и все тибетцы, могут выпить до пятидесяти чашек чая с маслом за день, а поскольку в Пхуктале живет сорок пять монахов, можно себе представить, сколько напитка заваривают каждые сутки. Кроме того, чай служит не только для питья, с его помощью замачивают цзамбу. Если судить по крепкому здоровью монахов, масло, соль, ячмень в зернах, вода и таннин чая являются великолепными питательными продуктами.
После еды мы выбрались из задымленного ада на край пропасти, где я, заглянув в пустоту, едва не расстался с завтраком. Интересно, сколько монахов за долгие века упало в реку Заскар, поскольку перил не существовало и в помине.
Я попытался изложить цель моего визита наиболее эрудированным, на мой взгляд, монахам. Спросив их, есть ли в монастыре древние рукописи или хотя бы записи о сборе налогов, я увидел лишь замкнутые лица, на которых читалось скорее недоверие, чем неведение.
Было ясно, что мой прямой подход к делу насторожил их. Ведь большинство монахов впервые видели иностранца, и, конечно, было неуместно просить их показать старые книги — священное наследие и тайну монастыря! Все буддийские книги вне зависимости от их содержания считаются святыми, и поэтому их укладывают в кумирнях выше статуй. Перед чтением монахи благоговейно прикладывают их ко лбу — этот жест равнозначен благословению. Все, что относится к истории, здесь считается «совершенно секретным». А тут вдруг появляется язычник со странными повадками, с голыми волосатыми ногами и мокрыми носками, торчащими из карманов. В глазах благочестивых и ученых монахов я выглядел бродягой. Кроме всего прочего, у меня [170] были «желтые» глаза (так называют в Гималаях светлые глаза) и красный нос — явление совершенно необычное в Заскаре. Триста километров пыльных троп, которые остались позади, не могли придать мне и моей одежде идеального облика человека, которому пхуктальский монах тут же вручит сокровища монастырской библиотеки. Настоятель был в отъезде, а для его заместителя я был неизвестно откуда взявшимся чужеземцем.
— Нет, — сказал он, — у нас нет книг, о которых вы говорите.
Обведя взглядом лица окружавших меня монахов, я понял, что настаивать бессмысленно. И даже Нордруп, который был и упрямее и хитрее меня, поостерегся присоединиться к моим требованиям. Он лишь скромно спросил, можно ли посмотреть статуи в кумирнях монастыря. Монахи с радостью согласились. Они очень гордились своими статуями и священными фресками, которые, по их мнению, обладали различными чудесными свойствами. Нас ввели в большой зал, где сидящие в два ряда монахи жевали цзамбу в паузах между чтением стихов «Ганджура». Наше появление вызвало некоторое оживление.
Я с любопытством осмотрел статуи алтаря и фрески. Некоторые из них были, по-видимому, не очень древними, больше всего меня заинтересовали тщательно отделанные и явно старинные скульптуры животных, размещенные позади сидящего Будды. Этот ансамбль напомнил мне древнюю кумирню Лумпо в Карше и святилища Алчи в Ладакхе. Я сделал несколько фотографий и перешел в кумирню под аркой грота. Первый этаж был заполнен массой вещиц — статуэтками, масками, книгами. Там же стоял макет мифического дворца, описанного в ламаистских книгах, и громоздились старые барабаны с изогнутыми палочками и суровые божества на лошадях, львах и ослах, окруженные пламенем свечей. Все эти вещицы были изготовлены из обожженной глины и раскрашены в яркие синие, желтые и зеленые цвета.
В кухне мне поведали историю происхождения монастыря. Нашли эту пещеру три индийских мудреца; когда они там поселились, появился лама Чансен Черап Зампо, который предложил заложить здесь монастырь. Они ответили, что пещера слишком мала, и тогда лама совершил чудо: стены грота раздвинулись, и он принял свой нынешний облик.
По другой версии, монастырь основал Ричен Зампо. Этот лама способствовал обновлению буддийской религии в Гугэ и ее распространению на Западном Тибете в XII веке. Факт основания им Пхуктала тем более вероятен, что он заложил и другой монастырь, в Рипчу, в верхнем течении реки Заскар. Я склонен думать, что громадная пещера была святым местом еще в глубокой древности, хотя здесь нет скульптур доламаистского периода. Но я видел чудесные фрески очень древнего происхождения в боковой кумирне, немного в стороне от пещеры. Они напомнили мне сходные фрески XII века, которые видел в монастыре Алчи. Их, вероятно, можно отнести к наиболее древним в гималайском мире. Я детально осмотрел рисунки и сделал фотоснимки, понимая, что [171] для серьезного изучения Пхуктала или любого другого крупного монастыря нужно несколько недель, если не месяцев.
В кумирне с древними фресками молодой монах отвел меня в сторону и попросил перевести надпись. Это была надпись по-английски на плите из местного темного камня:
Кереши Цчома жил здесь в 1825—1826 годах.
Пионер тибетских исследований.
Этот камень был идентичен тому, что фигурировал на фотографии Эрвина Бакти, которую мне показал князь Зангла. Кереши действительно провел часть зимы в Пхуктале, а затем жил в деревне Тетха. Можно только сожалеть, сколь мало сведений о своей деятельности и о тех местах Заскара, где он побывал, оставил этот молодой венгр.
Тот факт, что я говорил по-тибетски и проявлял несомненный интерес к монастырским божествам и постройкам, восстановил доверие монахов к моей персоне. Это можно было заключить из того, что после короткой речи Нордрупа в мою защиту они сообщили, что отыскали старые бумаги в подвале одной из кумирен. С бьющимся от волнения сердцем я разглядывал под сводом пещеры большие рукописные листы, которые монахи передавали друг другу. Хотелось верить, что в них записаны интересные сведения об истории монастыря. К сожалению, большинство листов обгрызли крысы. Я попросил Нордрупа быстро просмотреть их, чтобы узнать содержание. То были сведения о владениях, списки пожертвований, но нужного мне документа, а также генеалогии князей не было. Мы знакомились с документами около часа, понимая, что нам все равно не хватит времени. «Чтобы иметь шанс отыскать нужное вам, здесь надо пробыть с неделю!» — сказал Нордруп. Он был прав. Мы не могли оставаться долее, во-первых, из-за дополнительных расходов (я платил за лошадей посуточно), а также из-за того, что истекал срок моей визы на пребывание в Индии.
Будучи в полной уверенности, что в монастыре Пхуктал можно найти разгадки тайн, окружающих историю Заскара, я расстался с монахами, вручив им несколько рупий. Спустившись по подвесным и вырубленным в скале лестницам, мы оказались у подножия обрыва. Я бросил прощальный взгляд на кельи, прилепившиеся к скалам, как ласточкины гнезда вокруг черного провала пещеры, откуда уже долгие века доносились зычные голоса молящихся монахов. Если и есть в мире место, предназначенное самой природой для возвышения духа, это, несомненно, Пхуктал!
Но моя радость тут же померкла, стоило мне увидеть еще один подвесной мост, не менее опасный, чем прочие! Я с удовольствием обошелся бы без этого неприятного сюрприза. К счастью, мост [172] был коротким, и, перейдя его, я согласился с Нордрупом, что все дело в привычке, а в глубине души надеялся, что этот мост последний. Но страхи мои не кончились, нас ждал еще опаснейший перевал.
Будучи в Европе неисправимым лежебокой, я во время своих странствий удивляюсь, как много можно сделать в один день, вставая в пять часов утра. Мы проделали долгий путь до монастыря, пробыли в нем четыре часа, изучая манускрипты и строения, а часы показывали всего два часа пополудни. У нас впереди была масса времени до встречи с Лобсангом на пастбище, где он поджидал нас.