В Киеве убили митрополита Владимира.
Я его раз видел - в Александро-Невской лавре на вечерне в первый день Пасхи: он "зачинал" пасхальные стихиры особым московским распевом - "Да воскреснет Бог и расточатся врази его". Всё это надо бы сберечь - и эту "музыку"
для русской музыки.
Да, теперь и я тоже слышу "музыку", но моя музыка - по земле:
"тла-да-да-да-да" голодной песни!
Каюсь, не утерпел, съел просвирку: четыре года берегли, белая, Ф.И.
Щеколдин из Суздаля привёз! А я размочил и съел. И вспомнилась сказка: три чугунных просвирки и надо их сглодать, и когда сгложешь - а я съел!
- мне приносят мои картины: их несут на шестах, как плакаты. Я взглянул: да что же это такое? - квадратиками ломтики - сырая говядина!
- рубиновые с кровью! И подпись: "Бикфордов шнур".
IV
В Москве при заходе солнца из солнца поднялся высокий огненный столб, перерезанный поперечной полосой, - багровый крест.
- мы живём в гостинице и занимаем большие две комнаты. Утром. Слышу, стучат. "Надо, - думаю, - посмотреть!" И иду через комнату, а на полу кровь. Я вытирать - не стирается: большой сгусток - как вермишель.
V
Приходили с обыском красногвардейцы - - Нет ли оружия?
- Кроме ножниц, - говорю, - ничего.
Глазели на мою серебряную стену, усаженную всякими чучелками.
- в Москве в Сыромятниках пруд, и полон пруд блинами - блины, как листья кувшинок. Это нам в дорогу: мы собираемся ехать в Москву.
1. В. Гессен спрашивает:
"А в Петербурге как у вас с прикреплением?"
("Прикрепление" - отдача хлебной и продуктовой карточки в продовольственную лавку: дело очень трудное - надо успеть вовремя, а большая очередь!)
"Н.А. Котляревский, - говорю, - в Академии на чугунной плите чугуном припечатал!" Последняя ночь, завтра в путь. Собрали мы корзинку.
"А как же с блинами?" - жалко бросать. Заглянул я в окно: а на пруду лодки - сетками, как бабочек ловят, блины собирают.
VI
В Бресте подписан мир с немцами.Видел во сне М.И. Терещенко: на нём драная шапка и пальто вроде моего. А сегодня, слышу, его выпустили из Петропавловской крепости. Вчера сбрасывали с аэроплана бомбы на Фонтанке.
- Задавит, - говорят, - нас немец!
И называют число - 23-е марта:
- 23-го марта немцы займут Петербург!
Разбегаются: кто в Москву, кто куда. Улепетнул и Лундберг, чудак!
Третий день, как лежит С.П.: опять припадок печени. Горе наше горькое!
- Ф.Ф. Комиссаржевский сказал, что неделю назад сошёл с ума актёр А.П.
Зонов - помешался над вопросом: какой роман труднее?
И вижу: женщина с провалившимся носом, чёрная, караулит Зонова. Входит Л.Б. Троцкий, подаёт телеграмму - а там одна только подпись отчётливо по-немецки: "Albern"1.
VII
В Москве у Никольских ворот по случаю 1-го мая образ Николы завесили красной материей с надписью: "Да здравствует интернационал!".
"И вот без всякой естественной причины в несколько минут завеса истлела и стал виден образ: от лика исходило сияние".
- Яков Петрович Гребенщиков реквизировал дом на горе. Какая гора, я не знаю: очень высоко, - может, Эверест! И дом так устроен, что часть комнат - под горою и выходят окнами к морю. Мы выбрали себе комнату наверху. И оказалось, что это кухня, только совсем незаметно - без плиты, с особенными шкапами, в которых кушанье готовится само собой:
"Поставь, завинти, а через некоторое время вынимай и ешь сколько влезет"
- объясняет "инструктор" инж. Я.С. Шрейбер.
В кухне Яков Петрович не посоветовал нам селиться. "Берите, - сказал он, - другую комнату: здесь будет вам очень жарко".
И мы выбрали самую крайнюю, с огромным, во всю стену, окном на море. И вдруг шум, с шумом открылось окно. И вижу, подплывает корабль. А из корабля трое во фраках, один на Г. Лукомского похож, а другие - под Сувчинского: тащут какую-то: - совсем пьяная, валится! А меня не видят.
"Затянись!" - говорит Лукомский.
"А наши вещи?" - "Крепче - все".
И вижу корабли - уплывают: корабли, как птицы, а белые - как лёд.
VIII
Я пишу отзывы о пьесах и читаю. И когда читаю, почему-то всем бывает очень весело и все смеются. Написанное откладываю для книги, которую назову "Крашеные рыла".
- в каком-то невольном заточении нахожусь я. Только это не тюрьма. А такая жизнь - с большими запретами: очень много, чего нельзя. Поздно ночью я вышел из своей комнаты в общую. Это огромная зала, освещённая жёлтым светом, а откуда свет, не видно: нет ни фонарей, ни ламп. Только свет такой жёлтый. В зале пусто. Два китайца перед дверью, как у билетного столика. Дверь широко раскрыта.
И я вижу: на страшной дали по горизонту тянутся золотые осенние берёзки, и есть такие - срублены, но не убраны - висят верхушкой вниз, золотые, листья крохотные, весенние. "Вот она, какая весна тут!" - подумал я.
В зал вошли пятеро Вейсов. Стали в круг. И один из Вейсов, обращаясь к другим Вейсам, сказал:
"Господа конты, мы должны приветствовать сегодняшний день: начало новой эры!"