Пока Марсиаль, Франкер или дон Гусман де Тудела, как читателю угодно его называть, спешил на свидание, назначенное ему доном Санчо Пеньяфлором, в Пор-де-Пе царило необыкновенное волнение. Среди местных жителей с быстротой молнии распространилось крайне важное известие, и все население, побросав свои дома, с радостными криками хлынуло к гавани, стараясь как можно быстрее добежать до берега.
Действительно, для Береговых братьев событие было чрезвычайно важным. Часовой, выставленный на мысе Мариго, дал знать о приближении шхуны, на которой находились знаменитые флибустьеры, — шхуны, отплывшей уже так давно, что ее считали погибшей или захваченной испанцами в плен и уже не надеялись на ее возвращение; поэтому, повторяем, радость была велика и восторг дошел до крайней степени.
Шхуна при свежем утреннем ветре вошла в гавань с распущенными парусами, и уже легко было узнать Береговых братьев, собравшихся на палубе и весело махавших шляпами в знак благополучного возвращения.
Наконец бросили якорь, подобрали паруса, и граф д'Ожерон, стоявший с своими офицерами на конце пристани и нетерпеливо ожидавший этой минуты, чувствуя, что не в силах сдержать нетерпение, сел в лодку и направился к шхуне.
Его встретил Монбар и протянул ему руку, чтобы помочь взойти на шхуну. Губернатор ухватился за фалрепы и, несмотря на свою тучность, проворно взобрался на палубу.
— Добро пожаловать, господин д'Ожерон, — сказал ему Монбар с дружелюбным поклоном.
— Вам добро пожаловать, — весело ответил губернатор. — Черт побери, если я и считал вас всех на дне моря, то только потому, что ни на минуту не мог предположить, будто вы находились в плену у испанцев; поэтому признаюсь вам, любезный Монбар, вы освобождаете меня от жестокого беспокойства.
— Искренне благодарю вас, милостивый государь. Я вдвойне счастлив видеть вас, так как мне крайне необходимо поговорить с вами, и если бы вы не пожаловали ко мне на шхуну, мой первый визит был бы к вам.
— Гм! гм! — весело заметил д'Ожерон. — Кажется, есть какие-то новости?
— Да.
— Стало быть, ваше путешествие прошло благополучно?
— Превосходно.
— Что же вы привезли?
— Ничего.
— И это вы называете благополучным путешествием?
— Да.
— Коли так, я ничего не понимаю. Надеюсь, вы мне все: объясните.
— И даже сейчас, если вы хотите.
— Еще бы не хотеть! Я приехал именно за тем, чтобы услышать от вас рассказ о вашей экспедиции.
— Стало быть, все к лучшему. Угодно вам спуститься в мою каюту?
— Зачем? Мне кажется, что нам и здесь очень хорошо.
— Да, для того чтобы разговаривать о посторонних предметах, но для того, что я хочу вам сказать, лучше нам быть одним.
— Черт побери! — воскликнул д'Ожерон, потирая руки. — Вы выражаетесь слишком таинственно; стоит ли дело того, по крайней мере?
— Можете судить сами, если согласитесь сойти в каюту.
— Ничего другого я не желаю, но скажите, пожалуйста, каким образом, отправившись на бриге, вы возвращаетесь на шхуне?
— А! Вы заметили, — засмеялся Монбар.
— Кажется, это не трудно.
— Мой бриг был стар, открылась течь, он пошел ко дну, и я был вынужден с некоторыми товарищами искать убежища на Материковой земле.
— Как! На Материковой земле, среди испанцев? Да вы просто бросились в волчью пасть!
— Это правда, но, как вы можете заметить, я оттуда выбрался.
— Трудно было бы представить себе иначе.
— Хорошо, — ответил Монбар с оттенком меланхолии, — но когда-нибудь я останусь там.
— Полноте, вы этого не думаете.
— Кто знает… Но пока что я вернулся цел и невредим. Теперь, если вы изволите, я отведу вас в мою каюту.
— Сделайте одолжение, если вы находите это необходимым.
Губернатор пошел за Монбаром, который отвел его в свою каюту, где посадил за стол, на котором находились ром, лимоны, вода, сахар и мускатные орехи.
Привыкнув к гостеприимству флибустьеров, д'Ожерон без всяких церемоний приготовил себе грог по-буканьерски, между тем как Монбар отвел Филиппа в сторону и коротко приказал ему никого не подпускать к каюте. Молодой человек поклонился дяде, обменялся с ним приветствиями и поспешил на палубу, где первой его заботой было выставить часового у спуска в каюту со строгим приказанием никого не пропускать.
Д'Ожерон и Монбар были уверены, что им никто не помешает и что их никто не подслушает, поэтому они могли говорить о своих делах без опаски.
Монбар первым начал разговор, слегка пригубив из стакана.
— Любезный граф, — сказал он, — вы по-прежнему питаете ко мне доверие?
— Самое неограниченное доверие, друг мой, — не колеблясь ответил губернатор. — Но для чего, позвольте спросить, вы задаете мне этот странный вопрос?
— Потому что, хотя я и был уверен в вашем ответе, но все же чувствовал необходимость услышать его лично от вас.
— Раз так, вы, должно быть, остались довольны?
— Совершенно.
— Ваше здоровье!
— Ваше здоровье!
Они чокнулись стаканами.
— У меня была еще одна причина, — продолжал Монбар.
— Неужели вы думаете, что я об этом не догадался? Какая же это причина?
— Я хочу предложить вам невозможное дело.
— Для вас нет ничего невозможного, Монбар.
— Вы думаете?
— Это мое убеждение.
— Благодарю. Тогда дело устроится само собою.
— Однако вы считаете его невозможным?
— Позвольте мне прежде напомнить вам о разговоре, состоявшемся у нас до взятия Тортуги.
— Напомните, время у нас есть.
— Я сказал вам тогда, если вы помните, что наше общество, основанное на прочном основании, могло заставить дрожать испанское правительство и что, если мы захотим, мы будем так сильны, что уменьшим, если не уничтожим совершенно испанскую торговлю в американских колониях.
— Вы действительно говорили это, и я так хорошо понял важность ваших слов, что настаивал как можно скорее овладеть Тортугой, превосходным стратегическим пунктом, чтобы держать неприятеля в страхе.
— Именно. Мы и взяли Тортугу.
— Да, и, клянусь вам, испанцы не отнимут ее у нас — по крайней мере пока я буду иметь честь быть вашим губернатором.
— Я в этом убежден. Но теперь, кажется, настала минута нанести сильный удар.
— Посмотрим, — сказал д'Ожерон, попивая грог. — Судя по вашим намекам, дело обещает быть серьезным.
Монбар расхохотался.
— От вас ничего не утаишь, — заметил он.
— Говорите же и не тревожьтесь.
— Говорить все откровенно?
— Разумеется!
— И вы не обвините меня в сумасшествии или в грезах наяву?
— Ни в том, ни в другом. Напротив, я считаю вас человеком очень серьезным, который, прежде чем решится на какую бы то ни было экспедицию, старательно рассчитает все последствия.
— Хорошо. Если так, слушайте меня.
— Я весь превратился в слух.
— Как я уже говорил вам, лишившись своего брига, я укрылся на Материковой земле. Знаете, в каком месте случай заставил меня высадиться?
— Нет, не знаю.
— В двух лье от Маракайбо.
— Я знаю эти берега; кроме испанцев, их посещают дикари. Вам, верно, пришлось преодолеть немало затруднений, любезный Монбар!
— Нет; как только я высадился на землю, я встретился с вашим племянником Филиппом, который спрятал свою шхуну где-то на берегу.
— Что он мог там делать?
— Не знаю, и, признаюсь, я даже не спрашивал его об этом.
— А я его спрошу.
—Это ваше дело… Тогда мне пришла в голову одна мысль.
— Не могу сказать, что это удивляет меня, — заметил губернатор, весело кланяясь Монбару. — Но что же это за мысль? Она должна быть крайне решительной — или я сильно ошибаюсь.
Монбар ответил поклоном на его поклон.
— О, Бог мой, — небрежно произнес он, — мысль очень простая: надо просто овладеть Маракайбо.
— Что?! — закричал д'Ожерон, вскочив с места. — Овладеть Маракайбо?
— Что вы думаете по этому поводу?
— Я ничего не думаю. Вы меня так удивили!
— Вас это удивляет?
— Мне нравится ваше хладнокровие! Стало быть, вы говорите серьезно?
— Еще бы! Вот уже целый месяц как я обдумываю этот план.
— Да вы просто сошли с ума! Овладеть Маракайбо!
— Почему бы и нет?
— Что за человек! Ни в чем не сомневается!
— Это великолепный способ преуспеть. Кроме того, дело зашло несколько дальше, чем вы можете предположить.
И Монбар подробно поведал обо всем, что ему удалось сделать за время своего пребывания на материке: как он проник в город, как его приняли и прочее и прочес.
Губернатор слушал его, разинув рот; он не мог поверить своим ушам. Однако д'Ожерон был человек смелый. Он сам был флибустьером в течение нескольких лет, и не раз приходилось ему давать доказательства своей храбрости — и какие доказательства! Но в его время никогда не предпринималось такой страшной экспедиции; по своей отважности она превосходила все самое невероятное, что могло нарисовать самое смелое воображение. Поэтому, как он признался Монбару, д'Ожерон был просто поставлен в тупик и готов был думать, что все происходит в каком-то страшном кошмаре.
Монбар улыбался и, прихлебывая грог маленькими глотками, невозмутимо продолжал объяснять ему свой план, а также какими средствами намерен он добиваться успешного осуществления этого плана.
Как это часто случается, когда два энергичных человека, давно знакомых и по достоинству ценящих друг друга, расходятся во взглядах на какую-либо важную проблему, более твердый в конце концов убеждает другого, и тот принимает предложенный ему план, с тем чтобы позднее внести в него необходимые поправки. Д'Ожерон мало-помалу проникся идеей Монбара и в целом одобрил ее.
— Идея грандиозна и достойна вас, — сказал он, — но исполнение ее крайне трудно.
— Меньше чем вы предполагаете. В сущности, о чем идет речь? О неожиданном нападении, и ни о чем больше, — ответил Монбар с жаром. — Заметьте, что этот край удален от всякой помощи и практически предоставлен самому себе. Жителей здесь немного, и они рассыпаны по деревням, гарнизоны слабы, укрепления ничтожны. Мы с быстротой молнии нападем на колонию, прежде чем испанцы узнают, кто мы, и прежде чем, опомнившись от ужаса, который внушит им наше присутствие, успеют собраться, так что мы успеем сделать свое дело и уехать, а они не будут знать, кто на них напал.
— Но что, если вы встретите испанскую эскадру?
— Мы с ней сразимся, черт побери! И потом, кто ничем не рискует, тот ничего не добьется, гласит пословица. Мы сумеем захватить богатую добычу; вы просто не можете себе представить, какие сокровища заключаются в том краю.
— Подозреваю, — сказал, смеясь, д'Ожерон. — Кажется, мы никогда там не бывали?
— Никогда. Поэтому Маракайбо служит, так сказать, кладовой других колоний. Жители считают себя в безопасности от нападения.
— Бедные испанцы, они даже не подозревают, что готовит им будущее!
— Ну вот, теперь вас беспокоит участь испанцев.
— Увы! Я предчувствую, что вы замышляете страшную резню.
— Никогда я не убью достаточно этих проклятых испанцев, — с плохо скрываемым гневом воскликнул Монбар.
— Стало быть, вы страшно ненавидите их?
— Мне хотелось бы иметь возможность, как Нерон, изобретать пытки для того, чтобы заставлять их страдать как можно сильнее!.. Но вернемся к нашему делу. Сколько у вас здесь кораблей?
— В Пор-де-Пе?
— В Пор-де-Пе, Пор-Марго, Леогане, на Тортуге — повсюду.
— Не очень много: кораблей тридцать, из которых не более двенадцати или четырнадцати в состоянии выйти в море.
— Больше нам и не надо, лишь бы они были скоры на ходу. Я покупаю их.
— Стало быть, вы богаты?
— Я владею казной Двенадцати, — ответил Монбар, улыбаясь.
— Вот уже несколько раз я слышу об обществе Двенадцати, — заметил д'Ожерон, нахмурив брови.
— Не тревожьтесь, я предводитель этого общества. Его единственная цель — слава и богатство флибустьерства.
— Хорошо, теперь я не беспокоюсь, но все же, если вы согласны, позже мы еще вернемся к этому предмету.
— Когда вам будет угодно. Итак, вы согласны продать корабли, которые мне нужны?
— С этой минуты они ваши.
— Благодарю. Теперь надо найти людей.
— О! В людях недостатка не будет.
— Простите, я знаю, о чем говорю; мне нужны люди решительные, которые без колебаний последуют за мной в ад, если я потребую.
— Думаю, что вы легко найдете таких людей.
— Браво! Остается только просить вас об одном.
— О чем же?
— Хранить тайну! Вы же знаете, что испанские шпионы так и кишат вокруг. Одно неосторожное слово погубит все.
— К несчастью, вы правы, любезный Монбар. Я хочу сказать вам кое о чем, а вы должны быть осторожны: с некоторых пор точно какой-то злой гений преследует нас. Ни одно наше решение не остается в тайне, испанцы тотчас о нем узнают, принимают необходимые меры предосторожности, и наши планы не удаются.
— Это крайне важно. Должно быть, среди нас изменник!
— Я так и предполагал.
— Что же вы сделали?
— То, что вы, без сомнения, сделали бы сами: я созвал самых знаменитых Береговых братьев — де Граммона, Дрейка, Франкера и еще нескольких других, сообщил им о своих подозрениях и попросил понаблюдать за их товарищами, обывателями и вербованными.
— И что же?
— Ничего не удалось узнать.
— Ей-Богу, я найду изменника, клянусь вам! — промолвил Монбар мрачным голосом. — И тогда горе ему, кто бы он ни был!
— Вот, например: вы ведь недавно приехали в Пор-де-Пе?
— Всего час тому назад, как вам известно.
— Да. Но слухи о вашем приезде ходят по городу уже три дня. Поговаривают даже, что вы приехали с тайным намерением готовить важную экспедицию. Кто мог это сказать, я вас спрашиваю?
— Конечно, это очень странно… крайне странно, тем более что только три человека осведомлены о моих планах; остальная команда шхуны, должно быть, кое о чем подозревает, но смутно, едва ли веря в то, что все это правда.
— Кто же эти трое?
— Ваш племянник Филипп, за скромность которого я ручаюсь головой, вы и я… Но будьте спокойны, я обязуюсь повести дело так, чтобы изменник, кто бы он ни был, не мог ничего узнать.
— Дай Бог! — сказал д'Ожерон, вставая. — Вы остаетесь на шхуне?
— Нет, я еду на берег с вами, если вы не против.
— Буду очень рад. Есть у вас дом, где вы намерены остановиться?
— Почему вы об этом спрашиваете?
— Потому что на случай, если вы не выбрали, где вам остановиться, я мог бы предложить комнату у меня.
— Благодарю, но не могу принять этого любезного предложения; я сегодня же хочу заняться делами, и мне нужна полная свобода действий. Кроме того, мне нужно переговорить с моими товарищами.
— Но вы, по крайней мере, отобедаете у меня сегодня?
— С удовольствием, если только вы не будете обедать слишком поздно, так как мне нужно освободиться достаточно рано.
— В пять часов, если это вам удобно.
— Прекрасно.
Они вышли на палубу, где д'Ожерон был встречен командой шхуны с самым искренним почтением.
Мы уже говорили о том, что флибустьеры обожали д'Ожерона, который в свою очередь знал большинство флибустьеров лично и умел потакать им, заставляя тем не менее уважать себя, а иногда и бояться.
Перед отъездом губернатор пожелал осмотреть судно, чем чрезвычайно польстил экипажу, после чего, пригласив на торжественный обед своего племянника и главных офицеров на шхуне, сел в сопровождении Монбара в шлюпку, приготовленную для него по приказанию Филиппа.
Сойдя на берег, д'Ожерон напомнил Монбару о своем приглашении, попросив не опаздывать, потом оба дружески Распрощались и разошлись в разные стороны. Монбару с большим трудом удалось уклонился от пышной встречи и оваций, приготовленных ему Береговыми братьями, которые непременно хотели с триумфом нести его на руках. Наконец ему удалось зайти в гостиницу, случайно попавшуюся по дороге, и толпа, прождав его довольно продолжительное время перед дверью и видя, что он не выходит, наконец разошлась.