— Еще и выпьем, и закусим не раз, если все с умом провернем, — пообещал Палыч. — А сделать, я думаю, надо так… — и начал рассказывать что-то. Витек изо всех сил старался поддерживать разговор восклицаниями типа "угу", или хотя бы серьезно-озадаченным выражением лица, чтобы Палыч не догадался, что понимать его речь уже стоило ему немалого труда. Скоро Палыч смолк — Витек это не столько услышал, сколько увидел по сомкнувшимся губам приятеля — и, чтобы разрядить обстановку, сказал:
— Вы-пи-ем?
В тот момент, когда в сердце России один человек не мог потратить деньги другого человека, который тоже не мог их тратить, где-то на окраине большой страны разыгрывалась иная трагедия: Булыга — сокращенное от Булыжника — косая сажень в плечах — сидел перед столом милиционера в участковом отделении родного села и сосредоточенно молчал. Он силился придумать ответ на вопрос: "Ну что, Булыга, доигрался?" Ответ был всего один, и, к сожалению, положительный.
Настоящее имя Булыжника помнил разве что паспорт, который милиционер крутил в пальцах. Нагромождение мышц пошевелилось, поскребло конечностью в коротко стриженных волосах и вздохнуло не столько от сожаления, сколько от скуки. Участковый напротив, кажется, приходился ему родственником; а если и нет, то вполне мог быть таковым, так как у пожилого стража порядка было две дочери, каждую из которых Булыга знал довольно глубоко. Так что ничего страшного ему не грозило — так, очередной нагоняй за очередную бузу на колхозной дискотеке. Хотя Булыга понимал: можно было придти туда и в сильном подпитии, в драке тоже ничего необычного не было — за тем он на дискотеку и ходил всегда — но вот сжигать потом весь клуб все же не следовало. Клуб хотя и старый был, но еще вполне мог послужить людям.
Жизнь в их деревне протекала серо, однообразно и дождливо. Булыга болтался по дворам, периодически кого-нибудь молотя по пьяному делу или подряжаясь на краткосрочную халтуру по трезвому. Возраста он был неопределенного, но его брат Шора все равно выглядел лет на 10 моложе. Шора был вообще-то Георгием, но из-за того, что не выговаривал несколько букв алфавита, сам себя и переокрестил в Шору. Браться родились друг за другом с разницей в 8 месяцев, и природа создала каждого из них весьма непрофессионально. Весь объем силы, предназначенной на двух нормальных людей, она отдала Булыге, а мозгов вообще не отвесила ни тому, ни другого. Хотя у Шоры недостаток интеллекта хотя бы перекрывался избытком любознательности, и будь у него еще и память покрепче, то вполне мог бы стать подобием ходячей энциклопедии, потому что он стремился прочесть, услышать и увидеть абсолютно все, что происходило вокруг. Если Булыга мог перешибить быка щелчком могучей длани, но чтобы повернуть голову, переставлял ноги, то Шора был болезненно худ, а его голова, как локатор, все время поворачивалась то туда, то сюда в поисках свежей информации. При этом ноги, руки и голова Шоры действовали автономно друг от друга.
— … убрался бы ты с глаз моих долой! Иначе честное слово, в следующий раз — посажу, и надолго. — в сердцах закончил милиционер, который, оказывается, все это время чего-то втолковывал затосковавшему Булыжнику.
Придя домой, Булыжник переоделся во все чистое и только хотел выйти из дому, как его увидела мать.
— Ты куда это?
— В Москву, — буркнул бугай, рассчитывая, как бы ему обогнуть женщину и выскользнуть на двор.
— Убьют тебя там, — предположила мать, — хотя и здесь могут. Ты хоть брата одного не оставляй. Забери с собой.
Булыга вздохнул. Брат, которого он считал бестолковым, в стольном граде был бы только обузой. Тем более в деле, которому Булыга решил посвятить свое будущее — в благородном рэкете жиреющих на крови народной буржуев (он не помнил, где услышал такую звучную фразу — по радио, должно быть). Но в то же время Булыжник понимал, что Шору на деревне без него заклюют окончательно. И велел матери найти его и сказать, чтобы быстрее собирался. Поэтому не прошло и получаса, как Шора возник в избе, и потом всего за два часа он соорудил громадный баул, в котором оказались все их носильные вещи, продукты, вырезки из журналов многолетней выдержки, велосипедный насос и многое другое, необходимое для существования в большом городе. Булыжник, напротив, взял с собой только амбарную цепь, да еще спер из ящика комода немного денег на первичное обустройство.
На железнодорожном вокзале, на котором они сошли, царило столпотворение. Вокруг было так много нового и интересного, что Шора чуть не вывихнул себе шею окончательно. Мимо них пропылило метлой существо непонятного пола и цвета кожи, в оранжевой телогрейке с надписью на спине:
"Уборка территории ЖДВ N3 — ЖЭУ N118. Дворник N7"
— А зачем на нем так написали? — поинтересовался у брата вечно любопытный Шора. Булыжник задумчиво поскреб в затылке и предположил:
— Чтобы дворника не украли, наверное. Как номер на автомобиле. А вообще-то кто их, москалей столичных, разберет…
Булыжник, впрочем, решил не тратить время даром: чем ломать голову над малопонятными надписями, обступившими их со всех сторон, лучше было изъять деньги у первого же деклассированного элемента, который попался на глаза. Парень, похожий на хиппи, и, похоже, изрядно пьяный, сидел прямо на заплеванном полу перрона и ковырял в зубах коктейльным зонтиком. Он щурился на солнечный свет, пока этот свет ему не заслонила туча.
— Гони гроши, — сказала туча голосом Булыжника. Головы видно не было.
— Ну что за гадство, — брезгливо ответил парень. — Почему вы мешаете мне тащиться?
Сбоку к туче подплыл баул с погребенным под ним Шорой.
— Смотри, какие патлы, — восхищенно сказал Шора, — он что, педераст?
Парень лениво посмотрел на приезжих, с ходу оценил их одежду и манеры. И то, и другое вызвало в нем некое подобие жалости.
— Приехали из глубинки местных тырить? Типа "люберецкие против рокеров", — логично предположил он. — Тогда я с вами могу. А то обрыдло мне здешнее бездуховное существование. Но это ведь не убегает, верно? Вы пока садитесь, мужики, — проявил вежливость патлатый, и достал из кармана пачку папирос, — вот, потянитесь тоже.
Шора моментально воспользовался предложением и плюхнулся рядом с парнем.
— Не курю, — сердито ответил Булыжник.
— Напрасно. У нас кто не курит, тот колется — а это намного хуже.
Булыжник ничего не понял, кроме того, что некурящих здесь отправляют к врачам. Но на всякий случай папироску взял.
— Затягивайтесь глубже, потом сразу не выдыхайте, — поучал парень, — а теперь будем знакомы. Меня Филиппом зовут. А вас?
Ему никто не ответил. Приезжим было уже не до Филиппа, не до рэкета и вообще не до чего. Шора так просто спал, а у Булыжника все плыло перед глазами. Филипп отвернулся от них обоих, снова задрал глаза к небу и продолжил щуриться на яркое солнце. "Рэкет так рэкет, — рассуждал он, — деньги появятся — укуриться можно будет до полного отпада. Вот только где ж нам клиентов искать? Все давно расписаны.… Надо будет по окраинам поездить…" — и закемарил тоже.
Удача в тот день, видимо, улыбалась трем проходимцам. Клиент скоро сам должен был их найти.
Дни шли один за другим с той же скоростью, что и прежде. Чеботарев постепенно свыкся с новыми реалиями своего существования. Полученных расчетных надолго хватить не могло, это он понимал, но старался усиленно экономить, поскольку других источников заработка на горизонте не наблюдалось. Он, правда, сделал еще пару звонков знакомым, но те помочь с трудоустройством или не смогли, или не захотели. Когда Чеботарева не пригласили на день рождения бывшего коллеги, начальника отдела того же треста, с которым они проработали вместе не один год, он даже не удивился, потому что успел морально себя подготовить к полному уходу из старого мира. Он был отыгранной картой, более того — битой и отброшенной в сторону в ожидании следующей игры.
"На бирже труда надо зарегистрироваться, пособие дадут", — размышлял экс-чиновник. Как не претил ему такой выход, другого он не находил. Одалживаться было практически не у кого, да и возвращать потом — не с чего.
Телефон в квартире теперь звонил намного реже, чем раньше. Аппарат и раньше обслуживал по большей части Елену, а к безработному Сергею Степановичу интерес со стороны деловой Москвы остыл быстрее забытой на плите кастрюли щей. Поэтому, звонок Алекса, бывшего сокурсника, Чеботарев одновременно и удивил, и обрадовал.
— Совсем пропал из поля зрения, — негодовал Алекс, — миллион лет от тебя ни слуху, ни духу. Завтра вечером ты, надеюсь, свободен?..
"Свободней, чем хотелось бы", — подумал про себя Сергей Степанович.
— … А впрочем, даже если занят, меня не колышет — отменяй встречи и рви к нам. Жена обещала блины с грибами, нихт ферштейн? Такое чудо с ней происходит реже, чем парад планет в Солнечной Системе. Отказы не принимаются. Дорогу не забыл еще, или напомнить?..
"Не знает", — задумался Сергей Степанович, договорившись с приятелем и опустив трубку. — Думает, что я все еще занят своей работой.… Хотя нет — он же меня одного пригласил, без Елены! Значит, конечно, знает про все. А зачем зовет?"
От предположений, что старый друг может позвонить и предложить встретиться просто так, Чеботарев за годы работы успел давно отвыкнуть. Точнее, его от этого отучили старые друзья.
"Может, работу какую предложит", — понадеялся Чеботарев, и начал представлять себе блинчики, дымящиеся грибным запахом в широкой тарелке. Ему предстояло узнать, как добраться до квартиры Алекса без машины, и выгладить свой единственный выходной и уже безобразно измявшийся костюм без утюга и доски. И в том, и в другом ему могла помочь Полина Александровна.
На следующий день он спустился на пару этажей и позвонил в знакомую дверь. Дверь, вопреки обыкновению, открыла Марина. "Не в школе — наверное, тоже бастует" — Чеботарев вспомнил рассказ Пашки.
— Здрасте, — Марина выдавила из себя улыбку, и Чеботарев засомневался — может, он не вовремя? Но радушный голос Полины Александровны, мгновенно нарисовавшейся за спиной девушки, рассеял его сомнения.
— Заходите скорее в дом, — звала Полина Александровна. — Как раз к обеду…
— Нет-нет, я есть не буду, — засуетился Чеботарев, переступая порог, — я к вам с просьбой, так сказать, по женской части. Вы мне не одолжите утюг?
— Конечно, не одолжу, — серьезно сказала Полина Александровна. — Вы же с ним, наверняка, обращаться не умеете. Давайте, что надо погладить, я сама и сделаю.
— Неудобно как-то
— Неудобно будет потом с дырой на брюках ходить, — улыбнулась женщина, — а мне вас разгладить — раз плюнуть. Так что несите, что есть.
Чеботарев вышел, забрал из дома костюм, снова спустился вниз. Дверь была не заперта, и он прошел в столовую. На столе уже красовались приборы, в том числе — и для него.
— Я, правда, не голоден, — вновь попытался отказаться он. Полина Александровна только заулыбалась в ответ.
— Так разве ж есть надо, только когда голод прижмет? Сейчас не послевоенные годы, слава Богу. Садитесь, а то что ж, мы обедать будем, а мы нам в рот смотреть? Как-то не по-людски это.
Из комнаты вышла Марина и тоже села за стол. Она была явно не в духе. Полина Александровна принялась разливать по тарелкам суп, периодически косясь на нее. Девушка молчала, уставившись в тарелку, и Чеботареву от этого стало несколько не по себе.