Каждую ночь, выходя на балкон и всматриваясь в густую темноту ночного МакЛеод Ганджа, я клянусь самой страшной клятвой сменить жилье. Снизу, с улочки, ведущей к главной площади и дальше к храму Далай Ламы, и сверху, со склонов гор, справа и слева, из таких же, как мой, ступенями поднимающихся к вершине холма домов, несется яростный собачий лай.
Я ненавижу собак МакЛеод Ганджа и не понимаю, почему местные жители терпят этих тварей. Ну, буддисты, ясное дело, но ведь не мазохисты же! Утром я всматриваюсь в прохожих, пытаясь понять, как им спалось минувшей ночью. Но лица тибетцев невозмутимы.
Я бы давно уже перебрался в другое, более спокойное место, если бы не вид с балкона и не прогулки по лестницам, которые, переносясь от дома к дому, заменяют улочки и придают поселку неповторимую красоту.
К середине дня, бродя по этим лестницам с фотоаппаратом в руках, протискиваясь в щели между домами, норовя сломать шею при очередном спуске по бетонным желобам для стока дождевых вод, я забываю о ночных страданиях и уже не хочу никуда переезжать.
Из собачьего лая, пусть и оглушительного, истории не скроишь. Я и не стал бы рассказывать о своих мучениях, если бы не одно происшествие. На днях, гуляя по лестницам МакЛеод Ганджа, я оказался в незнакомом районе, и сколько ни пытался выбраться, проходы либо заканчивались тупиками, либо приводили туда, где я уже бывал.
Наконец, я заплутал окончательно. Дома прижимались так плотно друг к другу, что видневшийся вверху крошечный клочок неба почти не давал света. Я не мог понять, как сюда попал: с четырех сторон теснились дома тибетской бедноты, где вместо дверей висели старые поблекшие от времени куски ткани.
Внезапно в метре от меня раздался лай. Это было так неожиданно, что я невольно отшатнулся. За невысокой оградой, отделявшей крошечную террасу, сгрудившись, лежали шесть или семь собак. Через мгновение все они, повернув морды в мою сторону, заходились в истошном лае.
Прошло еще несколько минут и на террасе показалась старуха. Заметив меня, она шикнула на свору, и та тотчас умолкла. Я только и нашел спросить, зачем ей столько собак, но вместо ответа она махнула рукой, приглашая следовать за ней. Мы поднялись по металлической лестнице на площадку с баком для воды, а оттуда по назаметному снизу коридору к еще одному загону, где еще по меньшей мере десять огромных псов стояли на задних лапах, упершись передними в деревянный забор, и заходились в собачьей истерике.
Здесь было немного светлее, и я достал фотоаппарат, чтобы сделать несколько снимков. Но старуха не желала ждать, она настойчиво звала меня куда-то еще. Возле третьего загона я обнаружил проход между домами. Прежде, чем уйти, я окликнул старуху — раз, потом еще раз, уже громче. Но она, не оборачиваясь, уходила дальше, туда, откуда давно уже доносились голоса собак. И только тут я понял, что моя провожатая была совершенно глухой.