Разбитая корма накренившейся на окатыше лодки покачивалась на пульсирующем напоре потока. Безжизненное тело Федора с каждым покачиванием все больше сползало в воду.
«Может, он уж мертв? - мелькнуло в мозгу. - Чего ж рисковать ради мертвого… - Но- тут же Лариса усилием воли прогнала эту мысль. - Все равно выручай, паскуда! И не твое дело жив он или нет! Выручай! Любой ценой выручай! Остальное потом!»
Она ухватилась за корму оморочки и шагнула в поток. Но, прежде чем он подхватил и понес ее, Лариса успела прикинуть, как ей ловчее и удобнее подобраться к Федору. Решив выручить его во что бы то ни стало, она уже не думала о себе, и мысли ее занимало одно: успеет ли она к полуразбитой лодке вовремя, сумеет ли точно подойти к огромному окатышу-валуну, не пронесет ли ее мимо? Ведь она не сможет возвратиться к камню, если проскочит.
Держа легкую берестянку перед собой, Лариса соскользнула в реку. Нос оморочки тут же потащило потоком вниз, под бурун, образовавшийся от завихрения воды. Тогда, тяжестью всего своего тела нажав на корму, Лариса вздыбила острый форштевень лодки. И клокочущая пена, вместо того чтобы подмять оморочку, уволочь ее в глубину, собственной же силой перетащила берестянку и Ларису через свой горб.
Почувствовав - она в силах хоть немного, хоть кое-как управлять движением лодки на поверхности стремнины, Лариса направила берестянку чуть наискось бешеного течения. Оно стало как бы послушным Ларисе.
Оморочку с ходу вынесло на окатыш справа от полуразбитой лодки. Лариса стала на камень. Быстрая вода лишь по щиколотку заливала ее ноги. Зажав меж колен упругие борта берестянки, чтоб ее не унесло, Лариса ухватила Федора за плечо, за ватник и принялась вытягивать из-под банки. Мокрый, набухший ватник налез на голову егеря и был тяжел. Подтащив Федора к борту, Лариса стянула с него ватник и отбросила в сторону. Тогда Лариса увидела глубокую рваную рану на затылке. Холодная вода остановила кровотечение, и рана с припухшими краями выглядела очень глубокой.
- Как же это ты, спасатель, опростоволосился? - бормотала Лариса, подтягивая щуплое тело Федора к оморочке. - Перевязать тебя нечем. Сердце-то бьется? Стучит потихоньку. Может, очнется… О, веревка в лодке. Пригодится…
В немолчном гуле, шипении и плеске потока она едва слышала сама себя.
Она уложила егеря в оморочку, хотела подложить ему под голову ватник, да тот уплыл. А пока Лариса поудобнее пристраивала Федора, все еще находившегося без сознания, в тесную даже для него берестянку, поток смыл с валуна лодку с обломанной кормой. Лариса только рукой махнула ей вслед.
- Вот так, Федор, - приговаривала вслух Пичугина, словно егерь слышал ее. - Теперь думать станем, как дальше идти. Очнулся бы ты, а? Присоветовал чего… Ладно, лежи. Лишь бы нам остаток пути живыми пройти. Теперь я больше за тебя отвечаю, чем за себя. Вот так-то, Федор…
Затем Лариса привязала к острой, как и нос, корме оморочки веревку.
- На всякий случай… - бормотала она. - Кто знает, как дело обернется. Потом некогда будет.
Считая приготовления к переходу законченными, она выпрямилась и снова, будто в первый раз, огляделась. Ее опять поразило круто и косо наклоненное русло пенной от бешенства реки. Оно все состояло из водоворотов, завихрений, и потому что каменистое дно отбрасывало поток, казалось, вода течет вспять, а не вниз по наклонному ложу. У скалистого крутого поворота река будто скатывалась набок, взгляд замечал это отчетливо. Там, у отбойного берега, где явно находилось самое глубокое место, а поток особенно стремителен, высокие волны с силой ударяли о скальный берег и выглядели морскими.
- Нас как раз туда и потянет, - снова проговорила Пичугина, едва слыша свой голос. - Нельзя нам в ту сторону. А как же быть? Если от валуна к валуну перебираться? Выйдет ли? Оморочка теперь тяжелая. Вряд ли я смогу управлять ею хотя бы немного… Тяжелую оморочку понесет - только держись!
Она снова и снова приглядывалась к ухабистой, крутой и наклоненной водной дороге меж высоких скальных берегов. Лариса пыталась найти если не тайну, то хоть секрет этого хаотичного движения, который позволил бы ей надеяться, только надеяться на благополучный исход ее теперешней схватки с порогом. Главное состояло в том, чтобы провести оморочку с Федором подальше от отбойного берега. Хрупкая берестянка не выдержит столкновения с острыми челюстями прибрежных камней, и тогда спасти Федора она уже никак не сможет.
Лариса немного успокоилась, почувствовала холод и воды и ветра, который тихо и неслышно тек меж скал, поежилась. После долгого, пристального и, казалось, бессмысленного глядения вдоль мелководного берега с более медленным течением она отметила одну особенность, не особенность, но радостную для себя закономерность: если отталкиваться от валунов в сторону скал на мелководье, то можно приблизительно рассчитать траекторию движения лодки в потоке - он же виден на глаз - и направлять ее от валуна к валуну, от скального обломка к скальному обломку. Она прикидывала и рассчитывала про себя движение лодки несколько раз. Наконец Лариса уверила себя: этот единственный шанс стоит испытать.
И тогда она сильно толкнула оморочку в воду наискось против течения, наметив ближайший валун, к которому ее прибьет. Опыт удался. Она начала действовать смелее, и все пошло хорошо. Лариса благополучно преодолела поворот вдоль берега со сравнительно медленным течением. Она осталась довольна собой.
Федор по-прежнему был без сознания. Но дышал он ровно, хоть и очень часто и резко, словно запыхавшись после быстрого бега.
- Ничего, Федор, ты дыши, дыши, - приговаривала Пичугина. - А то что я Сергуньке скажу?…
За поворотом грохот порога усилился. Перед новым поворотом, примерно в километре от нее, поперек реки четко обозначилась белопенная полоса еще одного перепада. Валунов и торчащих из воды камней на этом участке было совсем немного. Однако глубина и здесь оставалась незначительной. Лариса решилась на рискованный шаг. Столкнув берестянку в реку, она, чтоб продлить движение лодки наискось течения, время от времени опускалась под воду, не отпуская борта, и толкала оморочку в сторону. Маневр удался как нельзя лучше. Лариса привела хрупкую посудину к первому, очень далеко отстоящему валуну.
Так она прошла до самого перепада. И здесь Ларисе тоже очень повезло, во всяком случае на ее взгляд. Напротив многоводного отбойного берега уступ порога оказался особенно высок - больше метра. Но поток здесь тек с ленцой, толстой, но еще прозрачной занавеской. Внизу, на ровной каменной плите, выбоина была совсем незначительной. Однако пустить берестянку даже с метровой высоты вместе с Федором нечего было и думать.
Лариса решилась на отчаянный шаг Она подвела берестянку к самому порогу, где она, будучи тяжелогруженой, притормозила днищем о каменную плиту водосброса. Затем Лариса спрыгнула за перепад. Вода здесь доходила ей до колен. Нос оморочки пришелся немного выше плеча. Она стала потихоньку стаскивать лодку с Федором с каменной плиты, предварительно намотав на руку веревку, привязанную к корме. Так постепенно она перекладывала тяжесть берестянки себе на спину. И все шло хорошо, но когда она готова была неторопливо и осторожна согнуться и поставить оморочку на воду, то поскользнулась и плюхнулась лицом в реку, а груженая лодка едва не придавила ее ко дну. Лариса в кровь разодрала колени и ладони о камни. Чертыхаясь, она вылезла из-под оморочки, но дело было сделано. Они благополучно миновали второй перепад Змеиного.
Участок за ним оказался довольно прям. Но ложе в теснине меж скал особенно круто. Поток мчался по нему с таким неистовым бешенством и буруны за камнями и окатышами оказались столь высоки и пенны, что Ларису взяла оторопь.
- Не пройдем… - сказала себе, и не только не услышала своего голоса - ей подумалось, будто она и не произносила этих слов вслух, а лишь мысленно оценила обстановку.
- Не пройдем! - уже закричала она. Однако и теперь голос ее потонул в грохоте, громогласном шипении и плеске. Некоторое время она стояла в душевном смятении. Наклонилась к Федору, потрепала его по щеке, напрасно пытаясь привести его в чувство. Если бы Федор очнулся, подумалось Ларисе, то она не испытывала бы такого глубокого ощущения отрешенности и отчужденности от мира, от людей. Никогда ей еще не приходилось испытывать столь безнадежного одиночества. Мельком припомнилось ей письмо Прокла Рыжих и он сам: хмуроватый, не очень-то разговорчивый и предельно упрямый.
«А ты бы прошел здесь? - мысленно спросила она Прокла и ответила: - Ты-то, да. А вот я как? И ведь не одна… Ладно. Хватит скулить. По что пошла, то и нашла. И иди, черт тебя побери! Любой ценой выручай Федора, которого загнала в ловушку…»
Не спеша, теперь уже более опытным взглядом оглядев реку, Лариса решила: идти по-прежнему от камня к камню и собой, своим телом стопорить берестянку, чтоб та ни в коем случае не набирала скорости течения. Тогда Лариса не справилась бы с груженой лодкой, и оморочка стала бы совершенно неуправляемой, и ее наверняка разнесло бы в щепки о прибрежные скальные стенки.
«Если бы я шла одна, то наплевала бы на самолюбие, гордость там, осталась здесь, у перепада, в относительной безопасности и ждала бы помощи, - подумала Лариса. - Вертолета… Ведь догадается в конце концов Шухов ли, Бондарь ли послать на поиски вертолет. Только когда это будет? А что с Федором - я не знаю. Может, чтоб он выжил, дело в часах или в минутах! Я не могу ждать. Не могу!… Пусть риск, пусть… Хуже того, но ждать нельзя!»
И все-таки она продолжала слепо верить в свою счастливую звезду. Ни на мгновение мысль о гибели не посетила ее, не смутила ее разума. Она считала себя будто заговоренной - по молодости, по складу характера, по вере в себя.
Она еще постояла, продрогла на холодном тягучем ветру в теснине. Оглядела поверху скалы, на которых по краям, словно любопытствующие зрители, толпились кое-где хилые березки, флаговые кедры, кряжистые корявостволые.
«Ну, хватит тянуть, - подумала Лариса. - Иди!»
В последней надежде она глянула на Федора, лежащего в берестянке. Он по-прежнему дышал очень часто, будто загнанный. И еще она очень удивлялась, что Федор до сих пор не пришел в себя. Это не предвещало ничего хорошего. Значит, человек действительно сильно пострадал, если столько времени находится без сознания.
Желая основательно подстраховаться, Лариса принайтовила веревку к корме оморочки, а второй конец намертво обвязала вокруг пояса.
«Надежнее быть не может, - сказала она себе, - теперь, что бы ни случилось, мы останемся вместе».
И пошла, выбрав направление на ближайший обломок скалы, у которого решила сделать первую остановку.
Течение все-таки сильно разогнало лодку, и, когда Лариса, словно якорь, уцепилась за обломок, ее чуть не сдернуло в поток. Однако она удержалась. Подтянула оморочку к себе и, выбрав солидный окатыш, двинулась к нему. Но с него разогнавшаяся лодка все-таки сдернула Ларису. Она нахлебалась воды, окунувшись глубоко в реку, едва откашлялась и сумела задержаться у торчащего неподалеку куска скалы.
Потом она перестала считать купанья и промахи. Эти километры пороговой быстрины стали для нее крестным путем, вымотали и обессилили.
Последний отрезок перед третьим перепадом она действовала то наобум, то инстинктивно, и счастливый случай и случайная удача были милостивы к ней.
Они оставили ее у порога.
Оморочка, подхваченная капризной струей потока, неожиданно для Ларисы проскочила мимо намеченного ею обломка скалы у берега, и берестянку понесло прямо на середину порогового гирла.
Вода там точно кипела, она ярилась и бесновалась. Все, чего хотелось Ларисе в те сумасшедшие секунды, - зажмуриться, плотнее плотного сжать веки и не видеть ничего, что произойдет. Но она сумела пересилить себя. Она не закрыла глаз.
Мертвой хваткой вцепившись в корму берестянки, Лариса вместе с ней скакала с одного водяного бугра на другой, а там, где поток, окатывающий камень, бывал особо крут, или там, где пространство меж окатышей вскипало чересчур высоко, повисала на корме и, пусть лишь по видимости, только для собственного успокоения, не позволяла берестянке зарыться носом в стремнине.
Лариса ладонями чувствовала - лодка скрипит и постанывает от предельного напряжения. И всякий раз скрип и постанывание берестянки Лариса ощущала собственным сердцем, которое замирало, ныло, и тиски, сжимавшие его, отпускали, когда очередная опасность оставалась позади.
Лишь проскочив перепад, Лариса позволила себе на какое-то короткое время прикрыть воспаленные, режущие от напряжения, захлестанные водой глаза. И жестоко поплатилась за это.
«Проскочили! Проскочили! - ликовала она. - Отличную оморочку построили мы с Сергунькой! Просто чудо-берестянку соорудили!»
А когда Лариса открыла глаза, то увидела: стрежень реки, разогнав лодку, бросил ее, словно снаряд, наискось течению и несет в узкую каменную щель, в глубине которой крутится и вскипает серо-грязная пена. Вход в нее был так мал, что оморочку непременно расплющило бы, а затем доломало лавиной потока, ударившего бы в ее борт под острым углом.
Тогда Лариса решилась на отчаянную крайность. Быстро перебирая разбитыми руками вдоль по левому борту, она добралась до носа берестянки и легла поперек форштевня. Лодка шла со скоростью потока, и это нетрудно было сделать. Она совершила это в каком-то неясном для себя порыве, может быть, впервые в жизни не подумав о себе.
Плечами и икрами ног она сначала ощутила мягкий удар, а потом лодка все сильнее и сильней стала давить на грудь и живот Ларисы. Ведь она, словно живая плотина, преградила путь части воды. Ларису согнуло в дугу. Она почувствовала, как острый каменный выступ впился ей в затылок, надорвал кожу и точно сдирал скальп.
И тогда Ларисе захотелось сдаться. Сдаться на милость порога. Ослабить напряжение мышц - и все.