Лорка кивнул и, увидев, как изменилось ее лицо, поспешно добавил:
- Хромота пустяковая. Но я привык, ликвидируешь хромоту - придется менять всю координацию движений. - Ника, не отвечая на его улыбку, серьезно смотрела на него, и Лорка, поколебавшись, признался: - Я берегу свою хромоту как память о том дне.
Она понимающе сказала:
- У меня тоже осталась память: я немножко заикаюсь, когда сильно волнуюсь. Это тоже легко ликвидировать, но я не хочу.
- Я знаю, ты долго болела.
- Долго, - согласилась она, - почти год совсем не говорила, только кричала во сне. Мне все снилось, как на вас валится та тележка. Я и сейчас это вижу. Закрою глаза и вижу.
Ника и правда закрыла глаза. Ресницы у нее были длинные, они не лежали спокойно, а мелко-мелко подрагивали.
- Не надо об этом, - мягко попросил Лорка.
Она открыла глаза и, встретив его взгляд, впервые ответила улыбкой на его улыбку. И сразу изменилась - суровое лицо помягчело, стало тоньше, одухотвореннее.
- Так вот ты какая, - повторил Лорка.
- Какая?
- Красавица.
- Что стоит внешняя красота, - сказала она равнодушно.
Лорка откровенно любовался ею.
Она это видела, и ей было приятно.
- Духовная важнее, - сказала она со спокойной убежденностью.
- Это почему?
- Потому что люди сейчас и так слишком увлечены телесной красотой.
Глаза Ники стали серьезными. Это были глаза человека, уверенного в себе, хорошо знающего, что он хочет и что он может: Лорка испытал легкий укол робости, а может быть, лучше сказать, почтения; такое случалось с ним в детстве, когда он, слушая рассказы о вселенной, которые вела его мать, нечаянно заглядывал ей в глаза. Ему всегда казалось, что мать знает нечто более мудрое и тайное, чем высказанное словами. Может быть, это чувство сохранилось и сейчас вот всплыло во всей своей первозданной яркости потому, что мать его погибла во время испытаний новой модели нейтринного телескопа, когда ему было всего десять лет, и навечно осталась в его памяти мудрой полуженщиной-полубогиней. Лорка не без труда стряхнул с себя светлые и тяжкие воспоминания прошлого.
- Разве это плохо? - мягко спросил он. - Культ человеческого тела жил в Древней Греции, а греки создали одну из величайших человеческих культур.
Ника уже успокоилась и с интересом разглядывала Лорку. Она не была разочарована, в нем было меньше скульптурности, чем ей представлялось. Он был человечнее монументального образа, созданного когда-то ее детским воображением,
- Греки были великими, - сказала Ника вслух, - но они были детьми. Мы же взрослые. Даже тогда, когда еще дети.
Она хотела добавить, что повзрослеть нелегко. Тяжело прощанье с детством, переход в зрелость - страдание, безжалостное крушение одних кумиров и торопливое сотворение других. Но поймет ли это Лорка?
- Пожалуй, - согласился Лорка, - в двадцать втором веке… Совсем недавно люди упивались простыми радостями жизни и возродили культ тела. Благодаря им мы покончили с хилостью и уродством, стали такими, как сейчас.
Ника улыбнулась.
- Люди, разделавшись с голодом, войной и эксплуатацией, просто немного сошли с ума от радости. В двадцать втором веке был праздник человечества, но ведь праздник не может длиться вечно.
Откуда такие мысли у этой девочки? Лорку поражало ее уверенное спокойствие, сквозь которое просматривалась легкая грусть. Словно еще не успев толком вступить в жизнь, Ника уже рассталась с какой-то желанной, но несбыточной мечтой.
- Чего же ты хочешь, девочка?
- Быть человеком, - ответила Ника без всякой аффектации, - только это очень трудно.
Она попала в самую точку, трудно быть настоящим человеком. Да, чтобы стать истинным гомо сапиенсом, человеку пришлось пройти через арены римских цирков, костры и пытки инквизиции, фашистские фабрики смерти, горнило революций и национально-освободительной борьбы. Чтобы быть настоящим человеком, не слугой, а господином своей судьбы, надо не только любить свое тело, но и уметь обуздывать его. Был еще один штрих в этой вечной проблеме, догадывалась ли о нем эта не по годам мудрая девушка-подросток?
- Быть просто человеком невозможно. Людей как таковых на свете не существует, есть мужчины и женщины. Ты - женщина.
- Да, по рождению, - в голосе ее прозвучала досада, - но я не хочу быть женщиной. Не хочу быть ни возлюбленной, ни женой, ни матерью. Меня унижает все это.
Лорка молчал, и после паузы Ника продолжала:
- Есть девочки, которые жалеют, что не родились мужчинами. Я не жалею. Не хочу быть ни мужчиной, ни женщиной. Хочу быть просто человеком.
Лорка подумал, что было бы интересно встретиться с ней лет через пять и снова поговорить обо всем этом. А Ника, помолчав, сказала мягко, точно извиняясь:
- Скорее умру, чем стану рабой инстинктов.
Лорка понял, что это не просто слова, и сердце его сжалось. Что будет с ней, когда она полюбит? А это случится с неизбежностью восхода солнца.
- Зовешь ты меня Лоркой, а почему? - спросил он, меняя тему разговора. - Разве ты не знаешь моего имени?
- Знаю, - спокойно согласилась Ника, - но я уж так привыкла. Ведь Лоркой вас зовет и жена, и ваш лучший друг Тим, правда?
- Правда, - не сразу ответил Федор, голос его прозвучал сухо, почти бесстрастно. - Только нет уже моего лучшего друга Тима. Он погиб неделю назад.
Лорка проговорил это, не поднимая на девушку глаз, но все-таки уловил какое-то импульсивное ее движение и взглянул на нее. Ника была удивлена, даже больше - изумлена.
- Что с тобой? - встревожился Лорка.
- Со мной ничего, - медленно проговорила Ника, теперь Лорка разглядел в ее глазах не только изумление, но и тревогу.
- Да что с тобой?
- Лорка, - Ника волновалась, но она умела владеть собой, и голос ее звучал негромко и спокойно, - я не знаю, что и как, но вчера вечером, еще в Приморье, я видела Тима.
- Тима?
- Да. Тима, живого и здорового.
Лорка глубоко вздохнул.
- Ты ошиблась, девочка, - мягко сказал он.