Нетерпение Агнессы вдруг исчезло. Откровенный разговор по телефону не очень ее прельщал. Мано обещала приехать при первой же возможности.
- Я не могу ручаться, что приеду в Кань, - сказала Агнесса. - Я так долго не видела мальчика...
- Ну ясно. И потом, повторяю, сегодня я очень занята. Я сама к вам приеду, Агнесса. Без предварительных сговоров, как только сумею.
Все утро Агнесса не могла найти себе дела. Ее работы на мысе Байю, прерванные неделю назад в связи с отъездом, оказались не такими уж срочными. Какая-то непонятная сила побудила ее подняться на второй этаж, в те комнаты, где они жили с Ксавье и которые после его смерти стояли пустыми. Она открыла комнаты, проветрила их, оглядела стены и вдруг решила произвести здесь кое-какие изменения. "Пора перевернуть страницу, - подумалось ей. - Память о Ксавье живет во мне, а не среди этих оштукатуренных стен. Здесь на втором этаже сухо, холодновато. А что, если все переставить по-другому?" Часть мебели, принадлежавшей Ксавье, перенесли в нижний этаж: теперь она стояла в спальне Агнессы и в ее кабинете. А на втором можно будет устроить комнаты для гостей. "Ксавье одобрил бы. Пора, пора перевернуть страницу", - снова повторила она про себя.
Мысль о будущих переменах в доме и о начинающемся новом периоде жизни отчасти восстановила ее душевное равновесие. Как и всегда, она находила опору в самой себе. После обеда она решила прогуляться и долго бродила в одиночестве по острову, обходя стороной дома, и не стала спускаться в порт. Совсем как в былые девичьи годы. Когда с ней случалось что-нибудь неприятное, когда она разочаровывалась в чем-то или в ком-то или же после очередной семейной сцены, Агнесса не бросалась к подруге излить душу, она выходила из дому, шла куда глаза глядят по парижским улицам, забегала в музеи, облюбовывала себе какой-нибудь ресторанчик и обедала там в одиночестве, шла в театр или в кино, а потом проводила еще полчаса в каком-нибудь дансинге, славившемся хорошим оркестром, и отказывала танцорам. И возвращалась, наконец, в особняк Буссарделей, погруженный в дремоту, ложилась спать просветленная, примирившаяся с родом человеческим, после доброй порции пребывания наедине с самой собой.
В первый же день после возвращения остров вновь завладел ею, как завладевают человеком чары, как завладевает любовь, в которой начал было сомневаться. С удивительной способностью к обновлению, доставлявшей ей радость, ибо она сама отдавала себе в ней отчет и благодаря этой своей душевной гибкости особенно полно ощущала себя женщиной, она постепенно забывала Париж, родных, а возможно, и войну, с головой окунувшись в свое обычное существование на мысе Байю. Она вновь обретала свою отчизну. И, однако, этот Пор-Кро, скорее уж греческий, чем латинский остров, был отнюдь не похож, даже находился в разладе с ее родной страной. "Именно так! подумала она, вернувшись домой и вполне искренне забыв свои недавние волнения в оккупированном Париже. - Именно потому, что мыс Байю не та земля, где я родилась, я чувствую себя здесь по-настоящему дома".
Октябрь в Пор-Кро как бы вызывает к жизни второе лето, и все здесь тогда - короткие дни, особая прозрачность и мягкость воздуха - все мило, и трудно поверить, будто еще где-нибудь на земном шаре бывает нечто подобное. Точно так же, как в апреле, когда уже наверняка знаешь, что на мыс Байю пришла весна, внезапно к концу дня повеет холодом изо всех углов, так же и в разгар осени упорствует еще жара, хранимая расселинами скал и утесов, даже когда на землю рано спускается темнота. Ночи по-прежнему полны хрустальным лунным сиянием, ярким и чистым одновременно, и в состав его входят все краски: морской волны и морской пены, бурунов, деревьев, двух-трех запоздалых цветков, все оттенки, приглушенные полуночным небом, подернутые ломкой звездной глазурью. Пор-Кро живет своей независимой жизнью, у него свой особый климат, отличный от климата материка, он, Пор-Кро, обращенный на вес четыре стороны света, со своими двенадцатью неиссякаемыми источниками, со своими ложбинами, где наливаются соком дикие плоды, созревающие тогда, когда им положено от господа бога. На Гиерских островах все одновременно опережает сезон и отстает от него, да и каждый сезон затягивается сверх сроков. И в эту осень здесь снова, неизвестно откуда и как, появились фазаны. Раньше их тут водилась тьма-тьмущая и двое-трое старожилов еще помнили то время, когда остров был настоящим земным раем. Но в последние годы минувшего века, когда морские офицеры открыли прелести Пор-Кро и стали наезжать сюда охотиться, фазаны почти перевелись. Ушли в глушь, укрылись в каких-то укромных тайниках, отступили в самую глубь лесов, и близился тот день, когда фазаны вообще должны были исчезнуть. Но со времени оккупации; даже с начала войны, еще перед перемирием, остров, брошенный на произвол судьбы, между небом и землей, отрезало от суши и вернуло к первобытному состоянию. Ракитник и асфоделии снова покрыли ковром все пространство между сирийскими соснами, заполонили тропинки. И наконец как-то утром, когда Агнесса шла в направлении Пуант де Галер, она услышала тяжелое хлопанье крыльев и прямо из-под ее ног вылетела самка фазана, на редкость крупная и красивая. Агнесса рассказала об этой встрече, и оказалось, что многим островитянам доводилось видеть фазанов. Откуда они взялись? Чем объяснялось это неожиданное воскресение из мертвых? Викторина утверждала, что фазаны никуда и не девались, а только стали пугливее и попрятались, а теперь не боятся, вот и все. Но Агнессу не удовлетворило это слишком уж прозаическое объяснение.
Очень скоро Агнесса завязала прежние отношения с жителями острова, которых можно было перечесть по пальцам. В их глазах она отнюдь не была богатой бездельницей, проживающей круглый год в своем поместье. Уже давно островитяне приняли Агнессу в свою среду, и она сама с радостью стала островитянкой. Она делила с ними их участь. Они жили здесь в полной зависимости от погоды и ее внезапных скачков, от многодневного мистраля или неожиданно наступавшего вёдра. По острову обычно передвигались только пешком, тропинками или проселочными дорогами, по которым не мог проехать даже велосипед; время поэтому приобретало здесь иную ценность и жизнь шла в ином измерении. Хозяйка мыса Байю, которая, как и все прочие, сама обрабатывала землю, находила удовольствие и своеобразный душевный комфорт в своей принадлежности к миру природы, в этих общих для всех островитян условиях жизни, еще более ограниченных режимом военного времени. В утро приезда ее оглушил и утомил южный говор Викторины и Ирмы; через неделю она уже начала следить за собой, чтобы не перенять от них варский акцент.
На мыс Байю приехала погостить на двое суток Мано. Агнесса рассказала ей о трудностях перехода через демаркационную линию, о своих впечатлениях от оккупированного Парижа. Посасывая пустой мундштук, Мано внимательно слушала приятельницу, отметив про себя, что та ничего не говорит о Буссарделях, но когда Агнесса сбегала в кладовую и принесла оттуда пачку сигарет, Мано флегматично произнесла:
- Глядите-ка! Значит, пленный лишен ваших забот?
Агнесса промолчала.
- Значит, вы не посылаете ему теперь табак, который удается достать?
- Курите спокойно, Мано, и не терзайтесь угрызениями совести.
И Агнесса выложила ей все, проговорив чуть ли не до утра. "Я вправе, думала Агнесса, - вправе выставить перед этой, в сущности, чужой мне женщиной Буссарделей в истинном свете". Хозяйка своих собственных поступков и собственной своей судьбы, порвавшая все духовные узы с родными, Агнесса была также вправе рассказывать о домашних тому, кому ей заблагорассудится; разоблачая их, она словно отмежевывалась от них. И это было освобождением. Рассказывала она с таким жаром, так беспощадно передразнивала свою мать, оплакивающую несчастного пленного, столь благородно просившую у дочери прощения перед лицом всего семейного совета, а за кулисами торжествовавшую свою победу, о чем свидетельствовал телефонный разговор с Жанной-Симон, что Мано несколько раз, не сдержавшись, принималась хохотать. Именно такие вот рассказы укрепляли антибуржуазные позиции бывшей Эгерии Мон-парнаса.
- Неужели вам смешно? - спросила наконец Агнесса.
- Нет, конечно, не смешно. Но меня восхищает ваша страстность. Если хотите знать, Агнесса, я полюбила вас, только когда мне стал ясен ваш истинный нрав. Вначале я считала вас особой положительной, внутренне уравновешенной, словом, вполне такой, какой вы кажетесь с вашим правильным лицом и вашей статной длинноногой фигурой. Вот эта чрезмерная уравновешенность, откровенно говоря, меня мало интересует. Самое привлекательное в вас - теперь я хорошо вижу - то, что вы вечно вносите страстность в отношения с людьми. С родными, с друзьями и даже... в ваши отношения с Викториной вы вносите страсть.
- Но ведь тут речь идет не о моей повседневной жизни. Признайтесь же, что в отношениях с моей семьей святая и та потеряет хладнокровие. А я не святая.
- Вы дочь вашей матери, миленький. Вот кто вы такая! И засим я отправлюсь спать. Поговорим об этом завтра. Потому что сейчас вам, по-моему, нужно быть на страже своего вертограда.
- Да... одному богу известно, что мне еще готовит долина Монсо!.. Ax, Мано, не совсем еще я покончила с семьей, нет, не совсем.
- Боюсь, что вам никогда не удастся покончить с ней раз и навсегда. Связь на всю жизнь, Агнесса, прочная цепь. В мое время у Фишера про это пели. Вы, конечно, не помните Фишера: певицы выходили размалеванные под чахоточных и с глазами наркоманок: "Я тебя ненавижу, и ты ненавидишь меня, о я знаю теперь, нам с тобой никогда не расстаться: на любое движенье твое, на любые слова лишь один есть ответ - отвращенья гримаса!"
Агнесса проводила по лестнице Мано, которая все еще мурыкала песенку.
- Клянусь вам, если бы не интересы моего сына, - произнесла Агнесса, я бы уж нашла способ порвать с ними навсегда!
- Вам их будет слишком недоставать! - бросила Мано с порога своей комнаты.
На следующий день их беседа не носила столь напряженного характера. Мано одобрила приятельницу за то, что она ела себя так, будто ничего не подозревает, будто действительно попалась на удочку Мари Буссардель, которую наставил Симон или которая просто действовала ради него.
- И я запрещаю вам отдавать мне сигареты, Агнесса. Конечно, я не верну вам остаток вчерашней пачки: это было бы уж чистым героизмом с моей стороны. Но все, что вам удастся раздобыть начиная с сегодняшнего дня, послушайтесь меня, высылайте брату в лагерь. Моими устами глаголет мудрость.
Уезжая из Пор-Кро, Мано взяла с Агнессы обещание, что та навестит ее до Нового года.
- До первого января? - переспросила Агнесса. - Ну, конечно.
- Потому что рождественские увеселения я впредь организовывать не буду. Это становится слишком сложно, а у меня другие дела есть.
- Я вас понимаю! - отозвалась Агнесса, которая уже давно перестала расспрашивать Мано об ее убеждениях и о некоторых сторонах ее деятельности.
Оставшись одна с сынишкой и двумя женщинами, Агнесса мало-помалу снова замкнулась в обычном кругу повседневных забот. Остров, осажденный волнами, все туже сжимал свое кольцо вокруг хозяйки мыса Байю. И вдруг в ноябре из этого состояния относительного покоя ее вывела новость о высадке союзных войск в Марокко и Алжире. Сидя на террасе, обращенной к югу, Агнесса, не отрываясь, смотрела на Средиземное море и твердила про себя, что прямо напротив нее, на этих далеких берегах союзные знамена уже развеваются на французских землях.
Она плохо представляла себе, что в сущности происходит в неведомых ей краях и городах, но ей казалось, что события развертываются совсем рядом, близко от нее, гораздо ближе, чем события в оккупированной зоне, от которых ей удалось улизнуть и к которым она повернулась спиной.
Однако события эти три дня спустя докатились и до нее. Немцы перешли демаркационную линию, потоки оккупационной лавы достигли юга, залили Лазурный берег и остановились только у синего моря. Не участвовавшие уже давно в войнах средиземноморские департаменты пробудились в один прекрасный день от ожогов этой лавы и под ее тяжестью. Жители департамента Вар упорно считали, что их неоккупированный Тулон официально охраняется французской эскадрой, продолжавшей стоять на рейде, и этот чрезвычайный статут казался им вполне справедливым и логически оправданным. Если во Франции хоть один город останется свободным, разве не ясно, что им должен быть Тулон? И они гордились этим.
Но в последних числах октября на рассвете, когда дул легкий мистраль, мощные и сердитые удары гонга дошли до западного побережья Пор-Кро. Жители выскочили из домов и стояли, повернувшись спиной к первым бледным проблескам зари. Они глядели в сторону Тулона. Кое-кто взобрался на скалы. Когда наконец рассвело, островитяне увидели лишь темные клубы дыма, которые висели в воздухе за Жиенским полуостровом и медленно ползли в сторону Пор-Кро. Их безоблачное небо омрачилось.
Целое утро по острову ходили самые противоречивые слухи и предположения.
- Все равно мы ничего не узнаем, пока не заговорит Радио-Соттанс, заявила Агнесса.
В час передачи люди собрались перед домом Агнессы. Ее приемник считался на острове самым лучшим.
По этому случаю почти все, кто находился в порту, пришли на мыс Байю, а с ними несколько местных жителей. Всего собралось человек тридцать; многие еще не бывавшие ни разу у Агнессы, скромно остановились на террасе, но хозяйка предпочла пригласить всех в дом, чтобы можно было закрыть двери и ставни.
Пришедшие, понизив голос до шепота, входили в комнаты нижнего этажа. В кабинете они столпились полукругом, словно зачарованные тускло светившимся щитком радиоприемника, и весь дом, вдруг онемев, стал слушать репортаж Рене Пэйо. Женщины плакали, кое-кто из стариков последовал их примеру, слушая рассказ о военных кораблях, которые сами взрывали себя один за другим в предрассветном сумраке, прорезаемом яркими вспышками взрывов; а тем временем немцы захватывали арсенал.
Когда передача окончилась, когда был выключен приемник и потух его глазок, все переглянулись, не находя слов. Ночные гости в молчании распрощались с мадам Агнессой и пошли по домам, сторонясь проселочной дороги. Люди разбились на маленькие группки и разбрелись по узким тропкам, точно вдруг чего-то испугавшись.
Два последующих дня все ждали, когда к берегу прибьет мазут. И вот море принесло его на гребнях волн. В порту, в заливчиках, на рыжих, отполированных вековым лобзанием волн утесах появилась черная, ядовитая, цепкая блевотина, и нередко в ней попадалась дохлая рыба, увязшая в мазуте.
Глава XI
Для жителей Пор-Кро, для хозяйки мыса Байю самоубийственное потопление Тулонского флота ознаменовало начало новой эры. Не то чтобы на островитянах так уж сильно отразилась оккупация Лазурного берега. Разместившиеся там немецкие части почти не обращали внимания на местных жителей, и казалось, оккупация здесь преследует свои особые цели. Но изменилась сама атмосфера повседневной жизни - так на сцене меняется освещение, а декорация остается неизменной. Юг зашевелился. Равнодушных становилось все меньше, люди приняли для себя то или иное решение. В этом словоохотливом краю стали реже говорить о событиях, ибо осторожность, которую южане до сих пор считали пригодной для других, теперь понемногу вплелась в будничную основу их жизни. Теперь уже каждый знал, "за кого" его сосед или собеседник, и это определяло отношения между людьми.
В этом новом состоянии духа Агнесса мучилась тем, что ее отделяют от Мано полтораста километров, и, не дождавшись условленного срока свидания, отправилась в Кань. Там только она поняла, как тесно ее подруга связана с теми, кто борется против оккупантов. Мано сказала, что приказ о взрыве флота был дан еще в сороковом году и что за несколько часов до роковой ночи его вновь подтвердили; она объяснила также, что оккупация свободной зоны была предусмотрена и подготовлена тогда же, и, хотя немцы отложили ее на два года, они с первых же дней рассчитывали наложить лапу на французский флот. Агнесса не спросила, знала ли об этом Мано с первых же дней, не спросила и о том, откуда она все это узнала. Иной вопрос жег ей губы.
- Вы можете мне не отвечать, Мано, если не сочтете нужным... Но как это вы, вы, которая всегда утверждала, что вам все безразлично, вы, которая твердила, что вы в душе интернационалистка, как вы пришли к этому, я хочу сказать, почувствовали себя патриоткой? Вы сами понимаете, я не в упрек вам говорю.
- Но, миленький, ответить на это проще простого. Все сделали обстоятельства. Я же вам рассказывала, я хотела сохранить лучшие полотна мужа. А устроить это можно было, лишь доверившись людям, которые были против немцев. А они свели меня с другими, того же толка. Так оно и пошло... И вполне естественно, что меня в свою очередь просили о тех услугах, которые я в силах оказать. Так что теперь - я от вас не скрываюсь - я скомпрометирована и не жалею об этом. Это меня занимает и ограждает от тоски. Ведь вы сами видите, у меня не так-то весело.
Они сидели в мастерской со стеклянной крышей, где было теплее, чем в прочих комнатах; особенно приятно было проводить время здесь поздней осенью или ранней весной. На огромных панелях, где еще на памяти Агнессы висели чудесные картины и откуда в один прекрасный день исчез Сезанн, сейчас уже не осталось ни одного ценного полотна. Мано, проследив взгляд Агнессы, пояснила, что она нарочно размалевала стены, чтобы скрыть следы снятых рам.
- Знаете, то, что я рассказывала вам о своей работе, - продолжала она, - это вообще обычная для всех нас история. Только не воображайте, что перед тем, как приступить к делу, с вас берут торжественную клятву, что вы проходите искус, а потом ждете посвящения. Боже мой, конечно, нет! Обстоятельства и только обстоятельства. Сначала какое-нибудь пустяковое поручение, потом мы втягиваемся и продолжаем работать. Берешь на себя одно поручение, затем другое. Так вот, говорю вам по секрету, это я два месяца тому назад помогла господам Сиксу-Герц.
- Как? Вы водитесь с этими людьми? Когда я ехала в Париж, я встретила двух молодых Сиксу-Герцев в поезде между Тулоном и Марселем, они пили шампанское. Вели себя вызывающе до неприличия. Так, что я даже сделала вид, что их не замечаю.
И Агнесса рассказала всю эту сцену.