- Туширован! - подал реплику господин де Мофрелан и расхохотался.
- Подождите, - продолжала старая девица, - я вам тоже расскажу анекдот, и мы будем квиты. Я его слышала еще в пансионе и с тех пор не забыла. Ваша история с каретой напомнила мне его. Когда Людовик Четырнадцатый выезжал на прогулку, он, желая оказать кому-нибудь из приближенных честь, усаживал его с собой в карету на переднее сиденье; осчастливленный, если, конечно, это был мужчина, а не дама, делал всяческие курбеты, не решаясь усесться в карету первым. Своими ужимками эти господа старались показать свою учтивость, а короля это выводило из терпения. Однажды он, вздумав поехать осмотреть свой парк, указал Ленотру на открытую дверцу кареты, и Ленотр тотчас без всяких кривляний взобрался на сиденье. Тогда король, стоявший возле кареты, повернулся к придворным и сказал: "Господа, вот поистине воспитанный человек!" И тут нет ничего удивительного, - заключила тетя Эмма, - ведь Ленотр был простолюдин.
Старик Мофрелан громко расхохотался.
- Черт побери, мадемуазель. Вас нелегко одолеть, последнее слово за вами. Скажу по чести, вы меня совсем покорили.
- Но я вовсе того не жажду, - шутливо ответила тетя Эмма.
Извинившись перед Мофреланом, она встала, сказав, что нужно подумать и о других гостях. Агнесса последовала ее примеру.
- Ну вот, хоть душу отвела, - сказала тетя Эмма, отходя бодрым шагом.
Престарелая хозяйка дома потратила в ту ночь много сил и старалась, скрепя сердце, проявлять радушие, заставляя и весь отряд Буссарделей весело улыбаться. Ведь хуже всего было бы показать, что столь почтенное семейство лишь поневоле соглашается на этот брак.
Как только последние гости уехали, представление окончилось и тетя Эмма перестала притворяться; лицо у нее осунулось, выразило глубокое огорчение и усталость; прежде чем отправиться к себе, на площадь Брезиль, Агнессе пришлось помочь старухе лечь в постель. На следующее утро телефонный звонок принес ей печальную весть: горничная тети Эммы, удивляясь, что хозяйка не зовет ее, вошла в спальню и обнаружила, что старуха лежит без сознания. С ней случился второй удар. Врачи признали положение тяжелым, опасаясь, однако, не за жизнь больной, а за ее рассудок.
Через несколько дней тетя Эмма уже издавала нечленораздельное бурчание, но ничего не слышала, ничего и никого не узнавала. Все родственники, сменяясь, сидели у ее изголовья, каждый брал ее за руку, заговаривал с ней сладким голосом: "Это я, тетя Эмма, ты меня узнаешь?" - и затем уверял всех, что тетушка его узнала. То же сделала и Агнесса, но ничего не добилась от больной. В неясном, почти утробном урчании, вырывавшемся у старухи, которую освободили от вставной челюсти, Агнесса пыталась различить какие-нибудь осмысленные слова, но уловила только бессвязное бормотание: "За работу! За работу!" - шамкала тетя Эмма и, прочистив горло, без конца повторяла: "За работу! За работу!"
- Что это она все твердит: "За работу"? - спросила Агнесса у Луизы Жанти, присоединившись к ней в галерее, где та плакала, сидя в обществе Жанны-Поль.
- Мне кажется, я догадываюсь, почему, детка, - ответила Луиза, прикладывая к глазам скомканный платочек.
- Да тут ничего загадочного нет! - воскликнула Жанна, вмешиваясь по своему обыкновению в качестве всезнайки, которой все ясно и понятно. - Мол, хочешь не хочешь, а такие вопросы встают перед всеми нами, и каждому приходится задуматься над своим положением. Я первая поняла, к чему идет дело, но надо мной смеялись, называли прорицательницей.
- Странно, - сказала Агнесса, не видя, какое отношение может иметь призыв тети Эммы: "За работу" - к каким-то новым вопросам, о которых говорит ее кузина.
Уж не имела ли Жанна-Поль в виду последствия немецкой капитуляции в Берлине, совершившейся несколько дней назад, или же домашние осложнения, которые вызвали болезнь Эммы.
- Ах, оставьте, Агнесса, неужели вы не знаете, что власти совершенно сознательно принесли в жертву интересы людей, владеющих в Париже домами и земельными участками? Ведь это и вас касается, милая. Медленно, но очень умело законодательство разрушает основу нашего богатства - ценность недвижимого имущества. Повышение квартирной платы отстало от того уровня, которого достигли нынче другие показатели экономической жизни. Правительство не принимает во внимание расходы домовладельцев, неизбежно связанные с эксплуатацией принадлежащей им собственности, - заявила Жанна-Поль с присущей ей четкостью и выразительностью, благодаря которым она считалась одной из самых блестящих студенток Школы политических знаний и которые с тех пор развила в себе, пользуясь авторитетом супруги и матери. - Насколько мне известно, у вас ведь тоже есть недвижимое имущество. Неужели вы предоставляете своему управляющему полную свободу действий?
- Признаться, из-за всех этих событий...
- О, в таком случае вас ждут сюрпризы, и пренеприятные! Попробуйте-ка продать принадлежащий вам дом или хотя бы квартиру, вы поймете, какая это мука. Ведь своих квартирантов вы не можете выставить за дверь, следовательно, вы уже не хозяйка в собственном доме. А цену, по которой вы могли бы его продать, теперешние законы сбивают до невероятности. В итоге с доходными домами больше хлопот и расходов, чем доходов. Что касается земельных участков, то, если они находятся на окраине города - говорю с полным знанием дела, - муниципалитет отчуждает их у собственников просто по смехотворной цене. Словом, все пошло шиворот-навыворот: раньше земельные участки обогащали владельцев, а теперь разоряют.
Наконец Агнесса поняла. Уже несколько месяцев эти вопросы служили постоянной темой разговоров между членами семейства, прежде совершенно неуязвимого для подрывных идей Жильберты и Манюэля. И вот тетя Эмма, у которой еще оставалась крупица сознания, а быть может, просто отблеск ставшей неотвязною мысли, тетя Эмма заклинала теперь Буссарделей работать, а ведь долгие годы их земельные владения работали на них.
Когда Жанна-Поль уехала, тетя Луиза, оставшись наедине с Агнессой, доверительно сообщила ей еще некоторые неприятные сведения. Беда не в том только, что обесценивалась земельная собственность! Уже давно и фирма, и классическая упряжка братьев Буссарделей жила только на ренту своей былой славы. Пришла в упадок контора! А новый век шел вперед. Два маклера - отец Агнессы и покойный дядя Теодор, преемником которого стал его родной сын Гастон, - пренебрегали личными связями с финансистами, дававшими поручения их конторе. И мало-помалу эта клиентура, так долго вызывавшая зависть у их собратьев, отдалилась и перешла в другие конторы. Многие годы господа Буссардель целиком полагались на своих доверенных лиц, а сами обленились, растеряли прежнюю энергию, цеплялись за устарелые методы. Нужно наверстывать упущенное. Но не поздно ли? Смогут ли они подняться? Откровенно об этом в семье Буссарделей не говорили - во всяком случае, при Луизе Жанти и ее муже, архивисте, которые в этом кругу по-прежнему слыли бунтарями, ибо откололись от потомственной маклерско-нотариальной и банкирской гвардии. Но супруги Жанти знали об истинном положении дел из слухов, ходивших по Парижу, из обрывков разговоров на авеню Ван-Дейка, догадывались по тем многозначительным взглядам, которыми обменивались при них Буссардели, считавшие себя непроницаемыми.
- Вот оно как! - сказала в заключение тетя Луиза. - И когда мы убедились, что всех Буссарделей томят тяжелые заботы, то и я, и твой дядя порадовались своему скромному положению. А им нельзя по-старому. Надо все менять... Ну как? Понимаешь теперь, почему бедняжка Эмма все время твердит: "За работу!"
Луиза и Агнесса беседовали стоя и не решались сесть, словно из уважения к тете Эмме, простертой в соседней комнате на одре болезни. Прислонившись к оконной раме, Агнесса обводила взглядом парадный двор, старые каретные сараи, построенные еще во времена конных экипажей, флигель привратника, являвший собою достойное дополнение к пышному особняку. И размышляя об откровениях тети Луизы относительно семейных владений Буссарделей и маклерской конторы, размышляя о болезни тети Эммы, об эксцентричном и внезапном замужестве Жильберты, о переворотах в жизни семейства, неизбежных с наступлением новой эпохи, Агнесса при этом осмотре старого дома вдруг поняла, что на сей раз здание дало трещину.
Глава XYI
Было решено, что бракосочетание Жильберты Буссардель и Жоффруа Сиксу-Герц состоится через три недели после официальной помолвки. Болезнь тети Эммы не могла отодвинуть этой слишком близкой даты, и не без оснований. Старая дева все больше впадала в детство, но основания эти, вызывавшие необходимость скорой свадьбы и скрытые в юном теле Жильберты, становились все более очевидными. Агнессе очень хотелось поскорее вернуться на мыс Байю, к своему сыну, но она решила остаться в Париже до свадьбы - из уважения к воле тети Эммы, хотя бедняжка теперь уже неспособна была оценить эту преданность. Доктора утверждали, что в таком состоянии больная может протянуть многие годы, но к ней уже не вернутся ни ясность сознания, ни свобода движений.
На площадь Брезиль пришло письмо от господина Казелли, в котором он сообщал Агнессе, что Мано погибла в Равенсбрюке. В Ниццу только что возвратилась женщина, находившаяся в том же концентрационном лагере. Она разыскивает Агнессу, чтобы лично рассказать ей об умершей Мано, своем друге, не решаясь сделать это в письменном виде и доверить письмо почте; не пожелала она также рассказать что-либо по телефону господину Казелли, которого она, впрочем, лично не знает. Она обратилась к нему, согласно воле Мано, как к посреднику, через которого можно разыскать Агнессу.
Прочтя письмо, Агнесса тотчас сообщила на авеню Ван-Дейка, что не может присутствовать на свадьбе. В тот же вечер, объяснив матери причину отъезда, она выехала на юг.
- Раз ты это считаешь своим долгом, отправляйся, - твердила Мари Буссардель, не глядя на дочь.
Агнесса уже не удивлялась этому странному, уклончивому взгляду, который подметила у матери еще в первый свой приезд.
Тогда она спрашивала себя, уж не потому ли мать не хочет смотреть на нее, что сердится на появление в доме маленького Рено. Но, поразмыслив хорошенько, решила, что эта странная манера отводить взгляд в сторону при разговоре, очевидно, объясняется полным равнодушием матери ко всему на свете после смерти Симона. Так или иначе, но Агнесса ясно чувствовала, что родственные связи между нею и обитателями особняка Буссарделей, восстановленные стараниями тети Эммы, оборвались в ту самую минуту, как у старушки произошло кровоизлияние в мозг.
Оставив жене Валентина деньги на подарок Жильберте и дав указания, что именно купить, Агнесса отправилась в путь.
Решив не заезжать в Пор-Кро, она взяла билет прямого сообщения до Ниццы и, прибыв туда, направилась по указанному адресу. Дом, находившийся в квартале Рикье, ничем не отличался от других доходных домов, и этот полуденный час, и весенняя пора, уличный шум и запахи, обычные для южных городов, заранее лишали патетики предстоящее свидание.
Агнесса поднялась на четвертый этаж, позвонила. Послышались тяжелые шаркающие шаги. Дверь отворилась: выглянула женщина в домашних шлепанцах, в халате, очень полная, с болезненно одутловатым лицом. Секунду они молча смотрели друг на друга.
- Могу я видеть мадемуазель Габи Ломбар?
- А-а! - воскликнула женщина. - Вы Агнесса?
- Да, я Агнесса Буссардель.
- Я вас сразу узнала по описанию.
- Ах, так? Значит, мадемуазель Ломбар меня ждет? Я не могла предупредить, что приеду сегодня утром. Как только мне сообщили о ее возвращении, я тотчас же выехала. Будьте добры, скажите, когда ее можно застать.
- Да это я и есть.
Хозяйка провела Агнессу в залитую солнечным светом комнату, служившую столовой и гостиной. В выступающем над улицей фонаре стояли два современных стандартных кресла. Габи Ломбар предложила гостье сесть в одно из этих кресел, а сама тяжело опустилась в другое. Ступни она поставила на подушку, лежавшую возле кресла, и тут только Агнесса увидела, что у нее отекшие, водяночные ноги.
- Уж извините, пожалуйста, - устало сказала Габя - Я вся отекла. Когда освободили из лагеря, во мне весу было тридцать килограммов, а за три недели я набрала двадцать, потому что меня стали кормить.
Агнесса в смущении смотрела на нее, не решаясь расспрашивать, не решаясь даже заговорить, и не могла отвести взгляд от этого лица, носившего следы долгих мучении, но совсем не похожего на образ, созданный ее воображением. Ведь она ожидала, что перед ней предстанет бесплотный призрак, а черты этой женщины оплыли, обрюзгли. Никаких следов косметики, полное отсутствие загара, короткие и все еще тусклые волосы. Резкий солнечный свет подчеркивал болезненность этого какого-то голого лица, выдававшего внутренний недуг.
- Мано вас очень любила, - сказала вдруг женщина, дыша коротко и часто. - Как-то раз она долго говорила о вас, что вы и такая и сякая, вдруг умолкла и потом добавила: "Она хорошая".
Агнесса подняла руку, словно желая остановить эти загробные похвалы, но не могла справиться с волнением, от которого у нее сжималось горло.
- Не надо...- сказала она, доставая из сумочки платок. - Расскажите мне, пожалуйста, о ней. Очень она страдала?
- Да. Там все страдали.
- А долго она мучилась?
- Нет.
- Когда же?.. Когда она умерла?
- Довольно скоро... после того, как ее привезли. Из-за возраста.