— Значит, здоровый от поцелуя больного заражается.
— И этого даже не нужно. Я тебе говорила, что мои братья недавно привезли из Африки маленького негра, пораженного этой болезнью. Если надеть на него восковую или смоляную маску и затем маску эту приложить к лицу здорового, то этого будет достаточно для привития болезни.
Затем я услыхала поцелуй, и цыганка ушла.
Я догадалась о страшном намерении дона Хозе и хотела рассказать все моему жениху, но он тогда уехал на несколько дней на охоту. Я ждала его со страшным нетерпением.
Наконец спустя несколько дней на пороге гостиной появился дон Педро, но — о ужас! — он был бледен, расстроен и, едва держась на ногах, не мог выговорить ни слова.
— Я заблудился в горах, — проговорил он наконец прерывающимся голосом, — и начал кричать. Вдруг ко мне пол бежали трое людей с лицами, выпачканными сажей и углем.
— Кто ты? — спросили они меня.
— Дон Педро д'Альвар, — отвечал я им.
— Они захохотали и бросились на меня; один из них свалил меня наземь и уперся коленом в грудь. Они начали меня бить и ногтями исцарапали лицо до крови, затем надели мне на голову мешок, покрытый внутри каким-то клейким веществом. Я лишился чувств. Сколько времени был я в этом состоянии — не знаю, но, придя в себя, я увидел, что лежу не в горах, а у ворот Гренадьера.
Боже, я не успела его предупредить. На него надели роковую маску.
Восемь дней я пролежала в бреду, произнося лишь: дон Хозе, цыганка, смоляная маска и неизлечимая болезнь. Никто не понимал этих слов, но дон Хозе догадался, что мне известна его тайна. Однажды он сел ко мне к изголовью.
— Милая Концепчьона, — проговорил он, — вы говорили в бреду престранные вещи.
— Прочь, убийца! — вскричала я.
— Что вы этим хотите сказать?
— Я слышала сговор с цыганкой о смоляной маске, — отвечала я в ужасе.
— Послушайте, — сказал он спокойно, — .вы называете меня убийцей, а знаете ли вы, что ваш отец убил моего отца и деда?
Тогда это мне было еще неизвестно. Дон Хозе с адским хладнокровием рассказал мне мрачную тайну моего отца.
— Но, — сказал он наконец, — герцог не знает, что мне известна его тайна, и если вы будете благоразумны, я буду молчать. Но если, напротив, вам вздумается разболтать историю о цыганке, если вы будете иметь глупость воображать, что я хотел убить своего брата, — в таком случае, милая Концепчьона, я обнаружу все и кончу тем, что всажу кинжал в сердце герцога.
Затем он нахально поцеловал меня и вышел из комнаты.
Спустя два месяца доном Педро овладела общая слабость и смертельная тоска; затем, проснувшись однажды утром, он заметил, что губы его распухли и посинели.
Призванный доктор после долгих расспросов больного сказал, что это сильная лихорадка, но, отведя отца моего в сторону, он шепнул:
— Этот молодой человек погиб: он одержим страшною болезнью, которая в средние века известна была под названием моровой проказы.
Отец мой и доктор терялись в догадках, где дон Педро мог заразиться этой болезнью: но, вспомнив о тех троих, которые надели на него липкий мешок, они решили, что он сделался жертвой страшного преступления.
Доктор предписал больному морской воздух, и несчастного дона Педро отправили в Кадис в сопровождении двух врачей.
Перед своим отъездом он пожелал остаться наедине с моим отцом и доном Хозе.
— Концепчьона была моей невестой, — проговорил он, — в то время, когда у меня было человеческое лицо; теперь же, отвратительно обезображенный, я молю Бога лишь об ускорении моей смерти. Дорогой дядя, поклянитесь мне, что после моей смерти Концепчьона будет женой моего брата.
— Клянусь! — прошептал герцог.
Дон Хозе купил мое молчание угрозой убить моего отца, но он не купит моего согласия на брак.
Спустя несколько месяцев отец мой должен был по делам ехать в Париж; он купил отель в Вавилонской улице, куда мы и переселились. Дон Хозе остался в Испании.
Два года радовалась я отсутствием этого чудовища. Но вот уже более года как он приехал погостить у своей невесты… И, Боже мой, приближается роковой час, когда я должна буду избрать одно из двух: или сделаться женой убийцы или сделаться убийцею своего отца!»
Этим заканчивается заветная рукопись Концепчьоны де Салландрера.
— Ну, дядюшка, — обратился Рокамболь к своему наставнику, — что ты скажешь?
Сэр Вильямс написал на грифельной доске:
«Тотчас же начать следить за доном Хозе. Ехать завтра на свидание с Концепчьоной и обещать ей, что через две недели она будет свободна».
На другой день мнимый маркиз де Шамери проснулся в хорошем расположении духа. Он оделся и сошел завтракать к своей сестре, виконтессе д'Асмолль.
— Здравствуй, сестрица, — проговорил он, поцеловав ее в лоб. — Где же Фабьен?
— Он скоро вернется. Он рано утром уехал верхом. Спустя пять минут явился Фабьен.
— А, милый Альберт! — сказал он. — Поздравляю тебя.
— С чем?
— Ты влюблен.
— Я?
— Разумеется.
— В кого же это?
— Странный вопрос. Ну, в Концепчьону де Саландрера.
— И не думал даже.
— Пожалуйста, не запирайся: ты бываешь у них почти каждый день, скажу больше: у тебя даже есть соперник в лице некоего дона Хозе, кузена Концепчьоны.
Молодая виконтесса добродушно улыбнулась.
В девять часов вечера Рокамболь отправился в Соренскую улицу, переменил там костюм и в десять часов был уже на углу улицы Понтье.
Дон Хозе опять вышел, закутанный в плащ, опять пошел в улицу Роше, где скрылся в темном коридоре дома № 7. Рокамболь ждал. Дон Хозе вышел оттуда спустя два часа и направился обратно в улицу Понтье.