В Охотске Шелихов пробыл недолго. Через два дня после отправки кораблей у начальника порта состоялся прощальный обед в честь столичного гостя.
– Вот что, ваше высокоблагородие, – обратился к начальнику порта Шелихов, когда все уже достаточно нагрузились и речи лились свободно, – хочу я от тебя из Охотска бежать. Не сердись, да видишь ли что – выход из своего порта вроде выигрыш какой: не успел поймать прилив, поминай как звали. Либо в море унесет и выбросит на камни, либо кинет на отмель – не сойдешь. Каждый год по кораблю теряю, а то и по два. Уйду подальше, хошь на Улью. Там и леса хорошие и спокойнее.
– А правительство? – возразил хозяин. – Я-то перечить не буду, но за Санкт-Петербург не ручаюсь. Порт обошелся дорого, и кто же осмелится заявить, что деньги выброшены на ветер?
– Похлопочем... не правда ли, Николай Петрович? – Шелихов вопросительно посмотрел на Резанова.
– Да, выход в море здесь – это какой-то цирковой фокус-покус, – подтвердил Резанов.
– Веришь ли, – продолжал Шелихов, – каждый раз, как отправляю суда, дрожмя дрожу, удастся ли выбраться из этой проклятой мышеловки. Даром гибнут и труды и капиталы. А люди? Не воскресишь... Слава богу, – перекрестился он, – на этот раз удалось...
Обратно Шелихов и Резанов ехали налегке. За ними тянулись и все возвращавшиеся с лошадьми домой якуты. На этот раз они везли только небольшой запас продовольствия и закупленные Шелиховым на охотской ярмарке в небольшом количестве товары да подарки жене и детям.
Григорий Иванович уже пришел к окончательному выводу, что в лице Резанова он может приобрести надежного и знающего помощника в Петербурге и, по всему вероятию, вполне подходящего мужа для своей Анны.
– Ну, так что же скажешь на все это, дорогой Николай Петрович? – заговорил он, когда выехали из Охотска. – Что думаешь о монахах? Справятся ли?..
– Смотря с чем, – ответил Резанов, решив быть откровенным. – К проповеди христианства они непривычны и как-то мало полагают о своей миссии – никак к ней не подготовились. Изучать язык, да и то слишком поздно, начал один Ювеналий. Но чего стоит один вид его: скорее напугает, чем привлечет какого-нибудь конягу. Плана будущих работ миссии вовсе нет.
– Я, признаться, тоже не больно на них рассчитываю, – раздумчиво проговорил Шелихов. – Но если поставят как следует хоть одни школы, будет большая польза. Торжественность богослужения привлечет дикарей. О школах много думаю и заставлю ими заниматься. А вообще замыслил я так: дадены нам милостию божией многие земли, никем не занятые и даже незнаемые, изобилующие богатствами. Что из сего следует? Первое дело – удержать уже известные. Народцы тут хорошие – их лаской взять легче, нежели насилием. Они сыздавна терпят от белых, да и сами из ссор не выходят, войнами уничтожают друг друга. Мне старшины их частенько говорили на Кадьяке, когда мы подружились: «Спасибо, вы пришли, а то мы выбили бы друг друга до последнего человека». Ну, так вот я и положил: первое – их приручить и землю закрепить за матушкой Россией; второе – не останавливаться с приобретением земель новых. Тут я наметил два пути: один к северу – через пролив до самого полюса...
– Далеко хватил, Григорий Иванович, – усмехнулся Резанов. – Когда же ты...
– Я не для себя так рассуждаю, не я сделать должен, другие – вся Россия, а я только пути намечаю... Другой путь – к югу до самой реки Колумбии или даже до Калифорнии, где земля знатно родит – кормить будет. А по нашу сторону океана – все Курильские острова, до самого Японского государства.
– Так, так... – Резанов улыбался, но слушал с возрастающим вниманием.
– Зверя, вишь, тут морского, кажется, много. Не перечесть, – продолжал Шелихов. – Да поберегать его все же надо так, чтобы он был без переводу. Ты смотри, хороший был еще недавно и прибыльный зверь «морская корова», а где он теперь? В музеях, может быть, да и то скоро не найдешь. Я еще застал его у островов. А что делали промысловики? Печень вырежут, а несколько тонн хорошего мяса выбросят в море. Ну вот, так будет и с китами. Зверя надо беречь... А земля? Мы вот чуть копнули – железо нашли, медь... Об этом надо подумать. Кто может навести порядок? Хозяин, а ему-то и не дают развернуться, всячески мешают. Ватаги наши не хозяева – разбойники...
– Пойми, друг, – повысил он голос, – я не монополии, я порядка добиваюсь и мощного капитала. С «пятачком» можно урвать то тут, то там. А нам великое товарищество нужно – с миллионами... Польза, прибытки – это потом, они не уйдут... Кто же будет защищать нас? Сами? Да разве новые рубежи, что мы создаем государству, можем сами защитить! Правда, пока поневоле стараемся, а что видим? Чуть где-нибудь наладили, придут Куки, Чатамы и выхватят подготовленное из-под носа, нагадят и уйдут. Так вот и бьемся... Вы там в столицах сидите да похваливаете нас... Хорошо... А надо и помогать!.. Просил я тотчас после удачи Лаксмана в Японии послать новую экспедицию. Матушка царица поняла, что дело не терпит, – к сибирскому генерал-губернатору... А у того, вишь, денег нет. Да надо бы экспедицию не от него, а высокую – от государства... Ну и застопорилось. Зачинать, что я затеял, конечно, можно, но дальше надо разворачивать это дело. Хватит ли меня? Капиталу у меня для своего дома довольно, нажить сумею и больше, но в этом ли дело! Я хочу, чтобы с уважением и трепетом говорили не «Англия», а «Россия». Понимаешь, Россия, а не какая-то там Ост-Индия. Наша Российская Америка, вот что нужно... И достигнуть этого могу! Генерал Пиль правильно доносил в Петербург царице: «Заведется Удинский порт, и умножатся при оном военные силы ваши». Но пока их нет... Вот хочу дорогу на свой счет от Охотска к Иркутску построить, измучился, а разрешения все не имею. Открыть Удинский порт для купеческих кораблей тоже не могу... Ты подумай, Николай Петрович, Кантон, Макао, Батавия, Филиппинские острова ждут нашей торговли. С ними и разговор может идти не об одних китах, а обо всем, чем так богат наш и американский пустопорожний сейчас и север и юг. А у нас руки связаны, и никто в столицах не может и не хочет объяснить, насколько все, что говорю, важно. Сандвичевы острова не займем, попомни – другие займут. А Сахалин и река Амур? Неужто можно спокойно сидеть и ждать, когда сядут другие? Не дай бог увидеть это... Ты спрашивал о промышленнике Звездочетове, которого я на Курилы послал с партией. Я и сам знаю – ненадежный человек, может загубить все дело на Урупе. Но ведь другого-то, лучшего, нет!
Резанова оглушила перспектива разворота дел, начатых Шелиховым, перерастающих на глазах в целое государство. Это был целый, связный и продуманный план, для осуществления которого мало было одной жизни...
– Григорий Иванович, – произнес он неуверенно, – я хорошо понимаю и целесообразность и осуществимость вами задуманного. Однако без помощи человека, который бы думал, как вы, и умел бы действовать на петербургской почве, не обойтись... Есть у вас такой человек в Петербурге?
– К тому, голубчик, и гну... Нет... За деньги таких в Питере найдешь хоть нескольких, даже честных и знающих, и вес имеющих, а вот такого, который зажегся бы и горел, покуда жив, такого у меня нет... На островах нашел такого – Баранова Александра Андреевича. Загорелся, признаюсь, он не сразу, а как вспыхнул – ну, прямо удержу нет: и не только исполнит все в акурате, а еще и подскажет, предусмотрит... Ну, словом, лучшего не надо... Зато компаньоны мои, прямо скажу, грабители – в ложке воды готовы утопить. А с ними и братец мой родной Василий – продажная душонка... Вот и посуди: в Иркутске живу, как на вулкане: ходи да оглядайся кругом. В Охотском – сам видал... Наезжаю сюда каждый год, а то и два раза. А нужно бы просто жить здесь да глаз не спущать – отсюдова все снабжение, отсюда и дурную славу пущают. Эх! – Он махнул рукой и долго ехал молча.
– Много претерпевает от оговоров и Баранов. Обносят его передо мной всячески. Я, видишь ли, – Шелихов усмехнулся, – притворяюсь, что верю клевете и оговорам, запрашиваю его, что, мол, так и так. А он опасается, честная душа, что я и впрямь могу поверить клевете, огорчается и оправдывается... Не понимает, что иначе не скажешь ему в письме: «Бди и смотри, чем не брезгуют враги, научись различать их».
Шелихов весело засмеялся и прибавил:
– Люблю я Александра Андреевича всей душой. Да и он меня премного уважает...
Разговор возобновился вечером у костра, после ужина, при длительном чаепитии. Шелихов хворостинкой старательно подравнивал края костра.
– Я давеча не окончил разговора с тобой, Николай Петрович, – задумчиво проговорил он, сдвигая вылезающие из огня потрескивающие сучья.
– Слушаю, – встрепенулся Резанов.
– Так вот, видишь ли: я здесь, в Иркутске, при губернаторе, Баранов – на островах, с промышленными и американцами, а в Питере, так скажем, ты – при царице.
Шелихов остановился, Резанов молчал.
– Только, видишь ли, в чем тут загвоздка... Нанять тебя, хотя бы и за большие деньги, нельзя...
«Нанять!» – Резанова покоробило от этого грубого слова. В замешательстве он поднялся на ноги.
– Надо сделать так, чтобы мои дела стали нашими, понял?
– Григорий Иванович, – тихо сказал Резанов, подходя и подсаживаясь к Шелихову. – Григорий Иванович, я вот все хочу сказать, да не решаюсь... Выдайте за меня Анну Григорьевну. Люба она мне, да и от меня как будто не отворачивается.
– Договорился, что ли, с ней? – спросил Шелихов.
– Нет, ни с нею, ни с Натальей Алексеевной я не говорил. Ждал случая сначала поговорить с вами.
– Отвечу прямо и коротко: это было бы лучше всего, – весело проговорил Шелихов. – Но учитывать надо здесь вот что: первое – молода и учения еще не кончила, а второе – хочет ли, ибо неволить не буду... Разрешим это дело в Иркутске, а пока что обнимемся, дорогой.
Они обнялись и потом крепко пожали друг другу руки.
На следующий день, когда они опять расположились у костра на привале, ехавший навстречу им якут привез письмо от Натальи Алексеевны. Шелихов по прочтении молча протянул его Резанову. Сообщая о различных семейных новостях, Наталья Алексеевна писала:
«Таскают здесь по всему городу, будто Биллингс обнес вас государыне, что вы ее обманули и просили миссию напрасно, так как у вас в Америке, как он сам видел, ничего нет и то, что у вас все выдумано из своей головы. А государыня будто разгневалась и послала курьера, чтобы вас воротить с дороги и привезти скованного прямо в Петербург. Этот курьер будто бы проехал под секретом, и о нем никто не знает, кроме только одного генерал-губернатора. Весь город барабанит, что вы вот-вот прибудете сюда в железах, и много разных пустяков, о которых говорить не стану...»
– Ну, вот тебе, – сказал Шелихов, – полюбуйся, как строят против меня козни и не унимаются до сих пор. Ведь дело идет все о том же доносе, написанном подлекарем Бритюковым по наущению Биллингса. Бритюков послан был охотским начальником со мною на острова. Жили мы там с ним три года и вернулись в восемьдесят седьмом году, а донос он настрочил четыре года спустя, в девяносто первом. Ты, само собой разумеется, спросишь, почему он молчал четыре с лишком года. Боялся – так он объяснил – потому-де, что я заявил на островах, будто имею право казнить и миловать. О том, как я миловал, Бритюков не рассказывал, а вот как казнил, выдумал и донес, хотя притом оговорился, что сам не видал. Я, видишь ли, пытал туземцев шомполами и китовым усом и собственноручно расстреливал из штуцера одной общей пулей, поставивши нескольких в затылок друг другу коняг, чтоб было подешевле... Тебе смешно? – нахмурился Шелихов, заметив что Резанов улыбнулся. – Думаешь, выдумка, не стоящая внимания? Никак нет: Биллингс послал обследовать дело «о зверствах Шелихова». К счастью для меня, оно было поручено благородному и прямому Сарычеву, который обследовал Уналашку, Кадьяк и Цуклю. И вот результат, доложенный государыне... – Он вынул из грудного кармана объемистый бумажник, нашел какой-то клочок и при колеблющемся пламени костра прочитал: – «Со стороны туземцев я встретил на островах полное доверие и радушие, особенно же в смешанных поселениях дикарей с русскими...» А ведь Сарычев, понимаешь, шел по свежим следам, когда «зверства Шелихова» должны были ярко сохраниться в памяти людей...
Шелихов вздохнул и махнул рукой:
– Бороться одному со всей сворой конкурентов-зачинщиков и их прихлебателей, ох, как трудно!
– Успокойтесь, Григорий Иванович, – серьезно заговорил Резанов. – Я понимаю, что вам тяжело, но ведь Биллингс все-таки уже прошлое.
– Прошлое? Ошибаешься! Не прошлое, а настоящее и будущее. Из поколения в поколение пойдет гулять и уже, видишь, гуляет по свету гнусная молва, что Шелихов – зверь, что его рубли в крови народов... – сдавленным голосом проговорил Шелихов, отходя в гущину обступившего полянку леса, и только замиравший треск валежника под грузными неверными шагами показывал, что он не может успокоиться...
Треск ломающихся прутьев валежника возобновился, и из чащи снова послышался голос Шелихова:
– Разволновался и не досказал тебе об истории с книгой о моем странствовании... Наставили там нулей, насовали лишнего, ну и дьявол с ними, не стал и связываться, пусть их; приврал Шелихов, так приврал – все моряки так делают. Ты сам читал, знаешь... Нет, придумали штуку похуже: через год хлоп – еще книга – «Продолжение странствований Шелихова». А на самом деле это журнал Измайлова и Бочарова. Как попал в печать, не знаю, а там точное указание, где и как зарыты доски с надписью «Земля Российского Владения»... Я, Шелихов, дал слово царскому наместнику держать дело в великой тайне, а они на, поди!.. Государственную измену мне пришили. Это свежий подвох под мое честное, именитого российского купца имя... Я не зря ношу на пожалованной мне самой матушкой царицей медали надпись: «За усердие к пользе государственной распространением открытия неизвестных земель и народов и заведения с ними торговли...» Очисти теперь себя, ну-ка!.. Зверь и изменник отечеству, а не именитый...
– Не растравляйте себя, Григорий Иванович, успокойтесь, – упрашивал Резанов взбудораженного Шелихова. – Приеду в Петербург, разыщу негодяев. Попляшут они у меня!..
Добрались до Иркутска, окончательно сдружившись.
– Ты аккуратно к Шелиховым каждый день ходишь, как в департамент, – подтрунивали над Резановым его родители.
– Сватаюсь, – смеялся Резанов, – хочу иркутским женихам нос натянуть!
– В добрый час. А как в дорогу миллионы золота повезешь?..
Оставалось до отъезда две недели. Резанов посвящен был во все планы и предположения Шелихова, познакомился и с вернувшимся из Петербурга Мыльниковым. Говорили о делах вместе с ним...
Заставши как-то Анну, уединившуюся в столовой с вязаньем, Резанов решительно стал в дверях, мешая ей пройти, и сказал:
– Анна Григорьевна, одну минутку...
Вспыхнув до корней волос, она опустила голову. Не подымая глаз, теребила остававшееся в руках вязанье.
Сверху Резанову виден был аккуратный пробор красивых золотистых, как у матери, туго заплетенных в тяжелые косы волос.
– Я полюбил вас... Согласны быть моей женой? – тихо спросил он. – Ответьте, как вы?
– С отцом говорили? – спросила Анна, наклоняя голову еще ниже. И на ответ «да» скороговоркой, продолжая смущаться, бросила:
– Присылайте сватов...
Выскользнув из-под рук Резанова, уже раскрытых для объятия, Анна вбежала в свою комнату, закрылась на ключ и уткнулась мокрым от слез лицом в подушку.