Становилось все жарче и жарче, а от налетавших бурь с дождями было так сыро, что ни одежда, ни белье не просыхали. Шквалы безжалостно рвали паруса, их приходилось заменять совершенно новыми: хотя и вынужденно, но чем дальше, тем все чище и наряднее становилась «Надежда».
Подходили к экватору, появились тропические птицы. Благодаря дождям до отказа наполнились водой опустевшие было бочки и возобновилось купанье в растянутом брезенте. Все томились, однако, от одуряющей жары. Люди больше лежали раздетые в каютах, устраивая опасные сквозняки. За столом обычно пустовало много мест. Разговоры не вязались, от пищи отворачивались.
Подавленное настроение постепенно овладевало всеми. Никто не интересовался близкими уже Сандвичевыми островами и, когда на горизонте показалась чуть ли не самая высокая гора в мире – Мауна-Ро, никто, кроме Тилезиуса и егеря, не вышел на палубу посмотреть издали на это чудо природы.
Крузенштерн в большой тревоге заторопился на север еще настойчивее: «Надежда» опять потекла.
Он решился только коснуться островов, не бросая якоря, но все же сделать попытку запастись продовольствием, лечь в дрейф у острова Овиги и пушечным выстрелом известить о своем прибытии. От берега отделилась и быстро направилась к кораблю лодка, с которой изголодавшиеся люди не сводили глаз. Увы, собственник лодки, отец сандвичанки, предложил купить или временно взять на корабль его дочь, девочку лет тринадцати-четырнадцати, похожую на ощипанного цыпленка. Правда, спустя некоторое время явилось и новое предложение – хорошо откормленная жирная свинья, однако купить ее было не на что, так как в обмен требовался непременно суконный плащ. Продавец решительно отказывался от самых лучших стальных изделий, на ножи и топоры и смотреть не хотел, отказывался даже от оружия. Сделка не состоялась, продавец уехал ни с чем.
Наступил час разлуки с «Невой». Оба корабля легли в дрейф, взвились военные флаги, матросы разбежались по вантам и реям. Троекратное «ура!»... и корабли разошлись: «Надежда» взяла курс на Петропавловск, «Нева» же направилась к последнему из Сандвичевых островов – Кирекекуа. Здесь за двух поросят пришлось отдать девять аршин толстого холста, но зато ликованию матросов не было конца: поросят нежно похлопывали, гладили по спинам, называли любимыми именами.
Вскоре на «Неву» прибыл старшина с двумя небольшими свиньями и множеством свежей зелени. Пьяненький, но довольный, он увозил с корабля три бутылки рому и два топора.
После этого торговля припасами пошла бойко: ножи, зеркальца были в большой цене, и в тот же день запасы пополнились еще двумя большими свиньями, поросятами, козами, десятком кур, бочкой картофеля и сахарным тростником. Матросы повеселели.
Здесь два американца, вернувшиеся с берегов Северной Америки, сообщили о разорении Ситхи. Новость показалась Лисянскому весьма правдоподобной. Необходимо было поторопиться...
Лисянский наслаждался полной самостоятельностью, о которой давно мечтал. Он высоко ценил своего начальника, но все же считал себя и опытнее и талантливее. Строгий и требовательный к подчиненным, а прежде всего к самому себе, он сумел подобрать хороший офицерский состав и основательно подучить людей во время плавания морскому делу: «Неву» никак нельзя было принять за купеческое судно.
8 июля «Нева» уже подошла к острову Чирикова и взяла курс на Кадьяк, а 13-го ночью бросила якорь в Павловской гавани. Почти тотчас же, как только улеглась суета на корабле и наступила тишина, в непроглядной тьме послышались всплески воды. К кораблю причалили большие байдары, наполненные людьми во главе с Баннером, помощником Баранова. Утром, когда корабль подошел к поселку, крепость салютовала одиннадцатью выстрелами из пушек. На «Неве» началось ликование: Лисянский первым совершил такое путешествие из Петербурга, не имея на борту ни одного больного.
После обеда у Баннера Лисянскому было вручено письмо Баранова с просьбой немедленно идти к Ситхе.
Вместо отдыха команде «Невы» пришлось готовиться к новому походу...
* * *
«Надежда» тем временем шла прямым курсом на Петропавловск. Свежая погода, чистый воздух и живительный запах моря благоприятно отразились на здоровье Резанова. Он подбодрился, стал меньше лежать и уже просиживал целые часы за своим столом, строча разные письма в Петербург и прожекты.
В восемь утра 1 июля раздался громкий крик с салинга: «Земля!..» Все за исключением Резанова устремились на палубу. На момент приоткрылся в густом тумане далекий берег, еще дальше проступила часть какой-то большой горы, но до восьми часов вечера десятки вопрошающих глаз не видели за туманом долгожданной родной земли.
Только на следующий день, на рассвете, выдвинувшийся далеко к востоку гористый Шимунский нос показал, что желанный Петропавловск близко. Досадное, как никогда, безветрие держало «Надежду» целый день почти на одном месте.
Наконец ветерок подхватил окрыленный множеством парусов корабль, помог приблизиться к берегу и направить путь прямо на Авачинскую губу: пять горных великанов-ориентиров повелительно указывали курс.
«Надежда» проходит мимо Старичкова острова, резвые бесчисленные старички на быстрых крыльях дружно слетают с обрывистого скалистого острова и с неистовым гамом носятся низко над кораблем. Между ними откуда-то прилетевшие как бы на разведку урилы. Они смотрят большими пытливыми глазами на редкое явление – корабль – и тотчас же деловито улетают обратно, как бы для доклада после исполненного поручения. С берега срываются во множестве морские попугаи и всесветные плакальщики – чайки. Узкий вход в губу охраняют три остро торчащих из воды черных камня, точно высунувшие из любопытства на момент только свои головы – это Три брата. За «братьями» чуть виден вход в Солеваренный заливчик. И без того узкий путь загораживает остров Измены.
Подножия гор и сбегающие к морю долины покрыты сочной, ярко зеленеющей травой. И они и скаты небольших холмов сплошь усеяны яркими полевыми цветами. Кое-где белеют извилистыми стволами нарядные березовые рощицы, снизу прикрытые на опушках купами темно-зеленых кустов. Цветы словно смеются, они не боятся молчаливо склонившихся над ними величественных скал – эти темно-синие бархатные фиалки, вьющиеся по зелено-серому мху, розово-красные колокольчики и нежно-розовый шиповник, далеко разбросавший вокруг себя свои легкие пахучие лепестки.
Береговая стража обнаружила трехмачтовый корабль еще накануне. Время было тревожное – всего можно было ожидать, тем более что корабль – военный и никому в голову не пришло, что это та самая вполне мирная «Надежда», которая фактически должна сейчас стоять у Нагасаки и вязать торговые узы с Японией.
Петропавловский комендант майор Крупский озабочен: к встрече неизвестного военного корабля надо приготовиться, а гарнизон почти весь в разгоне. Он спешно сколачивает отряд из наличных солдат и канониров, втаскивает на батареи пушки и наскоро набрасывает план упорной обороны. Корабль-незнакомец на всех парусах, никак не сигнализируя, уверенно входит в гавань, не обнаруживая своих намерений. От берега отваливает катер с офицером и широкими взмахами весел быстро приближается к кораблю. Взволнованный офицер не видит ясно выведенного российскими буквами названия.
– Какое судно? Откуда? – спрашивает он не своим голосом и не верит собственным ушам: с корабля насмешливо отвечают по-русски:
– «Надежда»... из Санкт-Петербурга!
– Становитесь на якорь вот там! – радостно кричит офицер, показывая рукой место. – Глубина семь-восемь сажен... А я спешу уведомить коменданта... Поздравляю с благополучным прибытием!
Катер неуклюже поворачивает обратно.
Артиллеристы торопливо перезаряжают пушки холостыми, и одиннадцать выстрелов, повторяемые гулким горным эхом, радостно сливаются с выстрелами «Надежды». С шумом падает в воду тяжелый якорь.
На шканцах, в камергерском мундире, худой, высокий, с лихорадочно горящими глазами, появляется Резанов и осеняет себя широким крестным знамением.
Не задерживаясь на корабле ни одного часа, он садится в шлюпку и минут десять спустя сходит на берег.
Крупский рапортует послу состояние вверенного ему порта и приглашает к нему «откушать хлеба-соли».
За обедом гости до отвала насыщались похожею вкусом на лососину горбушей и тихоокеанской камбалой. Черный, хорошо выпеченный хлеб ели с редким удовольствием, подолгу нюхали, вдыхая его особенный, вкусный кисловато-парной запах.
– Мне кажется, я и не жую его, – уверял Шемелин, – а он сам тает у меня во рту, как сахар. А вода!.. – и он радостно причмокивал, выпивая уже шестой стакан чистой, прозрачной авачинской воды.
Крузенштерн торопился: надо было спешить в Японию, так как долгая задержка грозила лишней зимовкой и потерей почти целого года. Но злополучная течь требовала проконопатить почти весь корабль.
«Надежда» спешно начала расснащаться на следующий же день и одновременно разгружалась от товаров компании.