154911.fb2 К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ. - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 34

К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ. - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 34

8. ЯКУТСК И ПЕРВЫЕ ШАГИ НЕВЕЛЬСКОГО В ИРКУТСКЕ

В Якутске Невельской застал Муравьева и дам. Он работал со своими офицерами над подробным докладом Мень­шикову, а главное – над приложениями. На них наглядно и со старанием изображали, как представляли себе лиман, перешеек и сахалинские заливы с северной и южной сторон Лаперуз, Бротон, Крузенштерн, Гаврилов и, наконец, что оказалось на деле.

За работой с нескрываемым интересом следил сам гене­рал-губернатор, предвкушая удовольствие ярко изобразить в докладе царю важность и своевременность открытия. Позд­нее чуть, заразившись пылом открывателя, он и сам стал слагать гимны победителям и открыто осуждал министерст­во иностранных дел.

Муравьев писал: «Обвинение в том, что будто бы Россиею уступлена река Амур, так тяжко, что я считаю моим долгом его опровергнуть. Амур весь никогда нам не принад­лежал, не принадлежал он и китайцам, – покуда он никем еще не был захвачен, – но почему тридцать с лишком лет Азиатский департамент иностранных дел оставлял предмет этот без внимания при всех представлениях местных началь­ников? Почему губернатору Лавинскому приказано было останавливаться со всякими исследованиями в этом отноше­нии, а моего предшественника осмеяли, тогда как нисколько не воспрепятствовали англичанам во всех их предприятиях на Китай? Это уже, без сомнения, лежит на совести Азиатского департамента». «Множество предшествовавших экспедиций к сахалинским берегам достигали европейской славы, но ни одна не достигла отечественной пользы по тому истинно рус­скому смыслу, с которым действовал Невельской...»

Вечерами посещали обеды и балы. Молодежь веселилась вовсю. Не отказывались от веселья и дамы. Паутинная сеть Христиани становилась опасной.

Струве насторожился и пускал в ход все свои недюжин­ные дипломатические способности, чтобы мешать, но поме­хи шутя устраняла генерал-губернаторша. Тогда Струве решил подкопаться с другой стороны.

– Екатерина Николаевна, – сказал как-то он Муравье­вой, – я давно уже наблюдаю и по правде удивляюсь: не­ужели вам не жаль так расположенную к вам мадемуазель Христиани – ведь она, на свое несчастье, по-видимому, увлеклась Невельским не на шутку.

– Вы считаете увлечение несчастьем? С каких пор?

– В данном случае – конечно: ведь эта богато одарен­ная артистка и редкой красоты женщина обречена будет на скитания где-нибудь в устье Амура в обществе чумазых ги­ляков, вдвоем с этим черствым сухарем, которому только ди­кари интересны. Или еще хуже – оставаться одной-одинешенькой и беззащитной, пока сухарь, одержимый своим не­излечимым безумием, будет блуждать по неведомым морям. Право, не сумею даже сказать, что хуже.

– А я знаю, – лукаво ответила генеральша, – вы про­сто злой ревнивец.

Она слегка ударила его веером по руке и встала, направ­ляясь в соседнюю комнату, где начались танцы.

Струве от неожиданности своего дипломатического пора­жения растерялся и безнадежно махнул рукой: будь что будет...

Всего только два семейства декабристов устроились в Иркутске по-настоящему да несколько в его окрестностях, но и этого оказалось достаточно, чтобы личная жизнь ирку­тян вне службы изменилась и наполнилась каким-то новым внутренним содержанием: без попоек, гомерических пирушек и без сумасшедшей, отравляющей душу азартной картеж­ной игры, – все это, если еще и продолжало существовать, то где-то глубоко и совсем уже не составляло основных интересов общества.

Декабристы добрались до Иркутска не сразу, а рядом этапов после многолетней суровой школы лишений и борь­бы за право на жизнь. В этой борьбе их поддерживали и принимали посильное деятельное участие лучшие люди Си­бири и столицы.

Особенно тяжелыми для декабристов были первые годы, тем более что тяжесть бесправия опустилась на их головы внезапно, неожиданно. Но уже первые шаги их по пути в Сибирь, после крепостных казематов, комедии разжалова­ния (срывались погоны с мундиров и ломались шпаги), ка­залось, были усыпаны розами: не всеобщее презрение, кото­рым их стращали, и не народная злоба сопровождала их на далекую и бессрочную каторгу, а полное признание вели­чия принесенной жертвы и горячая любовь.

Закованным в броню безразличия жандармам, бессер­дечным тюремщикам, опасливо озиравшимся трусливым чи­новникам и крупной администрации пришлось ограждать дерзнувших на свержение венценосца не от гнева народно­го, а от проявления безграничного сочувствия и трогатель­ной заботы: всяческая помощь, бесчисленные услуги, пред­лагаемые со слезами на глазах, сопровождали «лишенных всех прав и состояния каторжников» от петербургской заста­вы до самого места каторжных работ. И они, согретые непод­дельной теплой лаской и горячими, от чистого сердца поже­ланиями, после тянувшихся месяцами и годами унижений, оскорбительных допросов и сырых, безмолвных и темных каменных мешков, оттаяли, согрелись. Сознание, что жизнь прожита не напрасно, наполняло души изгнанников покоем и удовлетворением. Да, прожитая часть жизни хороша, но надо ее донести такою же светлою до конца!..

Рядом со многими из них были жены. Не вспышка чувств, временная экзальтация и самолюбование руководили Тру­бецкой, Волконской, Ивашевой, Анненковой, Муравьевой, Нарышкиной и десятками других, а так именно понятый долг жены, неизменной спутницы – подруги жизни и матери.

Они лишили себя самого необходимого, они ютились на нарах темных, без окон тюремных конур, кочевали за мужьями с рудника на рудник, с завода на завод и сами не падали духом, самоотверженно ухаживая за своими «ка­торжниками», поддерживали в них бодрость и умудрялись воспитывать подрастающих детей.

Лучезарными и легкими, как видение, представлял себе Невельской этих пока неведомых, но таких привлекательных женщин. Закрыв глаза, он часами лежал в кибитке, мягко скользившей по девственному снегу, и мечтал. Мечтал и удивлялся, почему, попадая под очарование мадемуазель Элиз на стоянках, когда восхищало в ней все – и строй­ность движений, и музыка голоса, и, казалось незабывае­мая улыбка, – он тотчас же освобождался от ее чар, как только поудобнее усаживался в кибитку и закрывал глаза. Роем других, желанных для сердца видений тотчас вытес­нялся яркий и такой земной образ беззаботной и резвой француженки. Струве мог бы не беспокоиться: увлечение само по себе шло на убыль.

Иркутск встретил приехавших солнечными днями, креп­кими бодрящими морозами, слепящими снежными далями и задумчивым и тихим рождественским постом. Духовитым рыбным запахом вместе с клубами пара пыхало из откры­вавшихся кухонных дверей во дворах – в кухнях обывате­лей царила пряная жирная треска и нежный пресный бай­кальский царек – омуль. Чиновный Иркутск в то же время не поскупился и забросал приехавших злыми новостями и ядовитыми, связанными сложными узлами сплетнями.

Недовольный и мрачный начальник края почти не выхо­дил из кабинета и без конца строчил длиннейшие донесения и письма, стараясь разорвать хорошо видную ему столичную сеть интриг и готовясь к годовому по краю отчету. Чинов­ники сбились с ног, таская пудовые дела «для справок» и пыхтя, далеко за полночь, над сводкой и «экстрактами»...

Сибирского генерал-губернатора раздражало решительно все, и во всем, что шло из Петербурга прямо или косвенно, он безошибочно угадывал какой-нибудь подвох или тщательно скрытое жало недоброжелательства.

Взять хотя бы производство его в генерал-лейтенанты. Для начинающего генерал-губернатора это как будто и не­плохо, но почему же забыли упомянуть об утверждении его в должности – ведь он только «исправляющий долж­ность»? Однако этот чиновничий, другим незаметный отте­нок в приказе – отнюдь не промах, нет, а злостный под­вох, чтобы лишить его уверенности в действиях и распоря­жениях.

Только что закончилась раздражающая история с тро­гательной супружеской парой опасных английских шпионов мистера и миссис Гиль. Эта пара очаровала своим обхождением все иркутское общество и порывалась во что бы то ни стало сопровождать генерал-губернатора в его поездке в Охотск и на Камчатку.

Не успели выпроводить супругов Гиль, а на их месте тут как тут вырос геолог, турист-одиночка мистер Остен. Он тоже из далекой, но весьма любознательной Англии, и мис­тера Остена неудержимо заинтересовала геология При­амурья. Сказано – сделано: мистер уже садился на боль­шой, сколоченный в Нерчинске плот, с которого так удобно изучать геологическое строение берегов Шилки и Амура, как вдруг пришлось плавание до самого синего моря, мимо не менее интересного в геологическом отношении Са­халина отложить – любознательного мистера за шиворот с «миль пардонами» стащил с плота специально посланный генерал-губернатором курьер. Приятная поездка мистера прервалась, но зато началась неприятная переписка генерал-губернатора с министром иностранных дел канцлером Нессельроде: канцлер рекомендовал генерал-губернатору дели­катно доказать туристу, что разрешить поездку мы не мо­жем, так как-де Шилка – пограничная наша с Китаем река и мы дали Китаю слово не плавать по этой реке, а тем более дальше, по Амуру.

Генерал-губернатор от ярости скрежещет зубами: ему, который старается доказать, что Россия искони владеет всем течением Амура, Приамурьем и Приморьем, доказывать английскому мистеру, что наша граница идет по Шилке?

– Негодяй, – шипит генерал-губернатор по адресу канцлера, – не-го-ддяй! – повторяет он членораздельно.

– Не могу, сэр, разрешить вам этой опаснейшей, в выс­шей мере опаснейшей и бессмысленной поездки, – сладко уговаривает он огорченного мистера, – но я могу предло­жить вам интереснейшее путешествие в китайский город Маймачен, на юбилейное торжество нашей кяхтинской тор­говли с Китаем.

Лицо мистера проясняется: он там многое узнает, а главное – он встретится там с эмигрантами, сбежавшими из России, старообрядцами. Мистер хорошо знает историю русско-китайских отношений, знает и о переселившихся в Китай старообрядцах, но своими познаниями на этот раз не хвастает.

Посланные на торжество русские представители – ис­пытанные люди, они охотно предоставляют мистеру Остену возможность побеседовать с бежавшими старообрядцами наедине и сами храбро провожают к ним мистера.

– Ведь это ваши враги? – удивляется Остен. – Вы не боитесь?

– О нет, – смеются, – это наши друзья...

– Как странно! – пожимает плечами мистер. Он лю­бопытен и недоверчив, он хочет убедиться лично.

– Вы, должно быть, остро ненавидите Россию? – спра­шивает он в упор, сидя у старообрядцев в гостях.

– Мы ушли из России, – говорят они, – от притесне­ний нашего вероучения, но мы продолжаем всем сердцем любить нашу Россию и здесь.

Англичанин Остен долго после этого волновался: он не мог понять этого, по его мнению, явно порочного силлогиз­ма, в котором вместо вывода «месть» поставлен вывод «любовь». Чудной и непонятный народ эти русские вар­вары!..

Но больше всего возмутила Муравьева экспедиция под­полковника Ахте. Она была отправлена из Петербурга по инициативе Нессельроде, без ведома начальника края, но, конечно, с высочайшего утверждения. Она предназначалась для исследования наших границ с Китаем в таких местах, где границы никогда не было и где вопрос об ее установле­нии по Нерчинскому акту был оставлен открытым. Нессель­роде, смертельно боявшийся чем-нибудь раздражить наших соседей, на этот раз явно изменил своему принципу, так как ясно было, что появление вблизи китайских границ отряда в двадцать пять человек не могло не стать им известным. А это, в свою очередь, могло (а может быть, и желательно было канцлеру, кто знает?) вызвать осложнения в едва на­чатых амурских делах Невельского и Муравьева...

Экспедиция прибыла в Иркутск тотчас после того, как Муравьев отправился в объезд по краю на полгода. Известие о ее прибытии застало Муравьева в пути. Выведенный из себя, он решился на крайнюю меру – задержать экспеди­цию до возвращения с Камчатки, а тем временем донести о мотивах задержки царю. И таким искренним возмущением дышал его всеподданнейший рапорт о нелепости и вредности экспедиции, что не мог не остановить на себе внимания им­ператора.

В довершение всех неприятностей преданный Муравьеву Невельской раскритиковал его затею перенести порт из Охотска в Петропавловск и основать новый порт в Аяне. По мнению Невельского, оба порта надо оставить, не разви­вая, а все свободные средства края употребить на то, чтобы прочно занять устье Амура и исследовать берега Татарского пролива и материка к югу, до самой Кореи, где, вероятно, можно отыскать совсем не замерзающую гавань. Муравьев внутренне не мог не согласиться с доводами Невельского, но не был в силах задержать отправленное уже представ­ление.

Работы у Невельского и всей его компании было немного. Не прошло и нескольких дней, как его офицеры, успевшие сделать визиты, проводили вечера в доме гостеприимной генерал-губернаторши, в обществе жизнерадостной францу­женки, и у губернатора Зарина, в обществе миловидных его племянниц. У мадмуазель Христиани уже образовался це­лый круг поклонников.

Невельской держался особняком и после официальных визитов никуда не ходил, тем более что занятому по горло его опекуну Струве было не до него.

– Геннадий Иванович, – сказал Невельскому неделю спустя Муравьев, – Екатерина Николаевна жаловалась мне вчера, что вы глаз не кажете к нам. Очень прошу вас охра­нять меня от жалоб хоть с этой стороны, им и без того несть конца. И потом, это я уже от себя, помните: женщины мно­гое могут простить, но только не пренебрежение.

– Слушаю, Николай Николаевич, я сегодня же буду, – ответил Невельской, густо краснея.

– За мадмуазель Элиз ваши офицеры ухаживают на­перебой, особенно лейтенант Казакевич, но предпочитает она, по-видимому, Гревенса. Помните, я не отвечаю, если случится по пословице «что имеем, не храним»... Кстати, у декабристов вы не бывали?

– Нет, Николай Николаевич, не был – все недосуг.

– Тут уж, знаете, просто как-то выходит нехорошо: у нас в Иркутске повелось, что все стараются оказать им внима­ние, тем более что к пренебрежению у них, это понятно, родилась особенная чувствительность... Да вы сами много по­теряете, если устранитесь от знакомства с ними.

Геннадий Иванович почувствовал себя неловко и в тот же вечер побывал у Муравьевых. Элиз была в ударе и успевала одарить вниманием всех поклонников и в том числе чопорного и неловкого долговязого юнкера князя Ухтомско­го, все время соскакивавшего с места и щелкавшего каблу­ками. На Невельского она явно дулась и старалась не заме­чать его присутствия: не задевала его вопросами, обходила улыбками и ни разу не попросила аккомпанировать ей на рояле.

На минутку вышел из генеральского кабинета озабоченный Струве, наскоро выпил стакан чаю, извинился и под­нялся, чтобы снова исчезнуть, но, как будто что-то вспомнив, подошел к Невельскому и вполголоса сказал:

– Вы до сих пор не были ни у Волконских, ни у Трубец­ких. Это нехорошо. Вчера Мария Николаевна наказала мне привести вас, если вас тяготят церемонные визиты к ним, запросто. Завтра суббота, это удобно, будет дома и дочурка – сразу со всеми и познакомитесь. Я зайду за вами.

Невельской утвердительно кивнул головой.