154911.fb2 К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ. - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 37

К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ. - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 37

11. «ПОБЕДИТЕЛЕЙ НЕ СУДЯТ»

Краткий сентябрьский рапорт Невельского об открытии устья Амура и пролива между Сахалином и материком был представлен Меньшиковым «на распоряжение» канцлеру Нессельроде.

Докладывая канцлеру о рапорте, начальник азиатского департамента Сенявин назвал его вздором и собирался бро­сить в свою папку, как вдруг Нессельроде, до сих пор слу­шавший доклад весьма рассеянно, протянул руку, положил рапорт подле себя в число бумаг, «требующих особого вни­мания», и сказал Сенявину:

– Такие возмутительные дерзости не должны оставлять без наказания, – и на вопросительный взгляд Сенявина раздраженно добавил: – Вы себе представляете, во что об­ратится государственный аппарат империи, если каждый безусый лейтенант в нем, вопреки указаниям монарха, на­чнет вести собственную политику? Пора прекратить эту муравьевскую свистопляску, – сердито пожал он плечами, строго из-под своих больших круглых очков посмотрел на Сенявина и распорядился: – Прикажите положить в мой портфель, я возьму с собой подумать.

Вечером Нессельроде счел нужным самолично побывать у Врангеля и обратил его внимание на то, что, по-видимому, ни Невельскому, ни Муравьеву неизвестны результаты исследований экспедиции штурмана Гаврилова и, должно быть, поэтому-то Невельской так самонадеянно смел в своих утверждениях о возможности входа в Амур будто бы да­же для крупных кораблей.

Врангель смутился: он вспомнил о письме Гаврилова, в котором последний, чуть ли не накануне смерти, счел нуж­ным признать свои исследования Амурского лимана и входа в Амур совершенно недостаточными и требующими провер­ки. Врангель хотел было тут же покаяться в том, что он скрыл существование этого важного письма, но не решился: после того как канцлеру Нессельроде именно материалами Гаврилова удалось убедить государя в том, что в Амур мо­гут проходить, да и то с трудом, только лодки и что вслед­ствие этого он бесполезен для России, раскрыть истину – значило бы окончательно погубить себя и других.

Нессельроде экстренно назначил заседание особого коми­тета, на котором заявил, что он и слышать не хочет о пред­ложении Меньшикова о том, чтобы рассмотрение вопроса об открытиях Невельского отсрочить до получения от Му­равьева более подробных сведений.

– Нам нельзя больше ждать, – кипятился Нессельро­де, – мы и так уже дождались: мы видим, как господин Муравьев сам показывает пример своим чиновникам, что можно не исполнять высочайших повелений совершенно безнаказанно, как, например, задержать спешно посланную экспедицию Ахте, и к чему эти примеры приводят. Удивительно ли после этого, что лейтенант Невельской делает какие-то сенсационные открытия, пользуясь военными кораблями, ни у кого не спрашиваясь и даже не ожидая, по его мнению, очевидно, совершенно ненужных высочайше утвержденных инструкций. Мы этим легковесным открыти­ям решительно не верим.

Натиск со стороны Нессельроде и его подголосков был настолько силен, что, обменявшись незаметными для дру­гих взглядами, Меньшиков и Перовский решили взбесивше­муся Нессельроде не противоречить и больше не выступать. Постановление комитета о том, что доклад Невельского идет вразрез решительно со всеми достоверными данными, имеющимися в министерстве иностранных дел, и ни в каком от­ношении не может изменить ранее принятых и высочайше утвержденных решений, состоялось. А дабы в дальнейшем самовольство прекратить навсегда, решено представить ос­лушника высочайшей воли к разжалованию.

– Я вас не понял, Александр Сергеевич, почему вы от­казались от защиты Невельского? – спросил Меньшикова Перовский после окончания заседания комитета.

– На этот раз просто хочу проучить Нессельроде, хочу показать этому зазнавшемуся злокачественному прыщу, что его политика на наших восточных окраинах государем не одобряется и обречена на провал. Я не допускаю и мысли, что государь согласится на разжалование Невельского до получения подробного доклада Муравьева. Но на всякий случай я уже исходатайствовал для себя высочайшую ау­диенцию.

Расчет Меньшикова оказался верным: получив постанов­ление комитета с особыми мнениями его и Перовского о не­обходимости выждать, император вслух выразил одобрение смелому патриотическому поступку Невельского, но резолю­ции никакой не наложил.

Невельской прибыл в Петербург в конце января 1850 го­да и тут узнал, что слухи о его разжаловании держатся до сих пор весьма упорно.

– Да, – ответил на его вопрос Меньшиков, к которому Невельской поспешил с докладом, картами, промерами, жур­налами описей берегов, подробными мотивированными заключениями и письмами и представлениями Муравьева, – заключение комитета о необходимости вас разжаловать за дерзость имеется у государя, который лично мне сказал, что результатами вашей разведки он остался очень доволен. Теперь, вследствие доставленных вами новых материалов, вопрос подвергнется вторичному рассмотрению. Быть может, даже будет допущен личный ваш доклад. Если это случится, будьте мужественны, тверды и определенны. Имейте в виду, что мы с министром внутренних дел в комитете в меньшин­стве и что, кроме нас, охотников защищать вас против Нессельроде и Чернышева не найдется. Не кипятитесь и дер­жите себя в руках. А сейчас поезжайте к Перовскому.

– Очень благодарен, ваша светлость, за ценные советы. Я держу себя в руках, но обвинение в том, что я и мои офицеры дали ложные сведения о лимане и Амуре, может меня взорвать, – сказал Невельской. – Лжецами ни я, – он покраснел, – ни мои...

– Полноте, – успокоил его Меньшиков, – ведь вам хо­рошо должно быть известно, что в открытие северного про­лива Берингом поверили чуть ли не полустолетьем позже, и то только после того, как его открытие подтвердил автори­тетный иностранец капитан Кук и заступился за покойного, назвав пролив Беринговым. А вы хотите разрушить автори­теты одним махом. Подождите несколько годков, время ра­ботает на вас.

– Ваша светлость, помилосердствуйте, мне уже сорок лет, так что вряд ли удастся дождаться признания, – пошу­тил, успокаиваясь, Невельской.

– Не теряйте надежды, капитан, – в тон ответил Мень­шиков, – это ведь может случиться и гораздо раньше.

Экстренно собравшийся особый комитет на этот раз был необычно многолюден: пожаловали и те члены, которые его заседаний никогда не посещали.

И как-то так случилось, что дебаты по основному вопросу вошли в русло далеко не сразу: внимание участников сна­чала опять сосредоточилось на оценке поступка Невельско­го, а не на открытии и не на рапорте Муравьева, который требовал немедленно занять Амур.

– Налицо факт возмутительной недисциплинированно­сти всего экипажа корабля, – строго заявил военный министр, светлейший князь Чернышев, – при попустительстве высшего начальства. Что касается меня, я повторяю свое мнение – разжаловать Невельского в солдаты! – он злы­ми раскосыми глазами окинул собрание. Так, бывало, смот­рел он на допрашиваемых декабристов, издеваясь над их показаниями, и требовал зачисления их в первый разряд преступников, то есть на виселицу.

– Александр Иванович, как всегда, прав, и самоволь­ство должно быть наказано, – внешне спокойно ответил Меньшиков, хотя внутренне клокотал негодованием на этого злобного зверя и неудачного охотника за наследством дека­бриста Чернышева, однофамильца министра.

– Но у Невельского, как известно, была временная ин­струкция от меня, это раз. Во-вторых, у него были указания облеченного достаточной властью сибирского генерал-губернатора, в распоряжении которого Невельской находился. И, наконец, в-третьих, высочайше утвержденная инструкция, которая, как это стало теперь известно, просто до него не дошла. А если не дошла, то не могло иметь места ее нару­шение. Не знаю, как у вас, в сухопутных войсках, ваша свет­лость, предоставляется ли в подобных случаях офицеру инициатива действовать по своему разумению, или он дол­жен отречься от дела и бросить его на произвол судьбы. У нас же, на флоте, за непроявление в таких случаях ини­циативы строго взыскивают... Так вот, по моему мнению, прежде чем принимать предлагаемые крайние меры, надо бы дело исследовать: я ли в этом виновен, Муравьев ли, или на самом деле Невельской. И в какой мере. Ваша свет­лость, Александр Иванович, армия богаче нас людьми, российский же флот беден такими выдающимися офицерами, как Невельской, и мы только в самых крайних случаях мо­жем позволить себе такую меру, как разжалование.

– Я решительно возражаю против того, что вместо сути дела, а суть заключается в двух серьезнейших и необходи­мых для империи открытиях, – поддержал Меньшикова министр внутренних дел Перовский, – и в рапорте генерал-губернатора о немедленном занятии Амура, мы занимаемся какой-то деталью. Дисциплинарное дело о капитан-лейте­нанте Невельском должно быть передано для расследова­ния по начальству, то есть по флоту или адмиралтейству. А вот амурские вопросы – это прямые вопросы нашего ко­митета. Вследствие этого я позволю себе спросить: почему драгоценнейшие открытия Невельского являются какими-то чудесными, неожиданными и имеют место только в 1849 го­ду, вместо того чтобы вытекать непосредственно из текущей работы тех, кому ведать надлежит и иметь место пятьдесят лет тому назад? Почему до сих пор нами не заселен Саха­лин? Почему сведения наши о наших же российских окраи­нах по своей достоверности напоминают сведения из Геро­дота и других историков древности о нашей стране? Ведь для всех нас давным-давно ясно, что покушения на россий­ские пограничные области ведутся больше ста лет, а меж­ду тем в наше время положение создалось такое: французу Лаперузу лезть в Татарский залив и на Сахалин невозбран­но. То же и англичанину Бротону. Невозбранно это и сотням китоловов всех стран ежегодно, хотя и Франция и Англия касательства никакого к нашим берегам не имеют – далеконько. И все же они лезут. А вот нам нельзя: не обиделись бы японцы или китайцы. Я хотел бы слышать мнение по этому поводу азиатского департамента!

Нессельроде беспокойно заерзал в кресле и недовольным голосом заявил:

– Особый комитет не имеет права суждения об обще­государственной политике...

– Я и не вмешиваюсь, – огрызнулся Перовский. – Я только прошу разъяснения по вопросу о фактическом по­ложении амурских и сахалинских дел, которое не может составлять для нас, членов особого комитета, тайны...

Нессельроде на клочке бумаги черкнул карандашом не­сколько слов и передал Сенявину, тот нехотя поднялся.

– Все дело в настоящий момент, – сказал он, – заклю­чается в следующем: вопрос об Амуре и его использовании весьма озабочивает департамент уже давно, и через наших агентов с достоверностью удалось установить, что устье Амура охраняется войсками китайцев, армией в количестве четырех тысяч человек, а вдоль Амура построено от трех до пяти крепостей. Что касается Сахалина, то его население давно признало над собой власть Японии. В открытиях Не­вельского пока что, после исследований Лаперуза, Бротона, Крузенштерна и Гаврилова, мы вправе сомневаться... Теперь, я думаю, понятна та осторожность, с которой нам надо действовать в упомянутых местах.

– Нет, ваше превосходительство, совсем непонятна, как непонятно и многое другое, – горячо ответил Меньшиков, – и я вижу в этом вопросе полное неблагополучие. Вы гово­рите, китайские войска, крепости... Когда же они появились там? Без нашего ведома или с нашего согласия? И кто и когда устанавливал границу с Китаем, как известно, остав­ленную открытой по Нерчинскому трактату? Азиатский де­партамент делал запрос по этому поводу? Имеет ответ? До какого же пункта китайцы свободно могут продвигаться еще далее со своими войсками и крепостями к нам, в глубь страны? Разве мы отказались от Амура? Те же вопросы я должен задать и о Сахалине. Когда население его стало японским? Были ли запросы? И почему все-таки мы должны верить этим сказкам с их известными грозными картонны­ми крепостями и непроверенным донесениям, почерпнутым нашими агентами из иностранных источников?

Обмен мнениями явно переходил в спор, а моментами казалось, грозил перейти и в открытую ссору. Нессельроде дал знак глазами министру финансов Вронченко.

– Я считаю своим долгом поддержать образ действий азиатского департамента, – сказал тот, – важнейшая для государства внешняя торговля через Кяхту сама по себе уже висит на волоске, а малейшая неосторожность с нашей сто­роны может ее совсем погубить, и я прошу иметь это в виду при всех рассуждениях.

– Ничего не понимаю, – горячился Перовский, не обра­щая внимания на Нессельроде, который показывал жеста­ми, что он не давал слова. – Ни-че-го не понимаю: как же в таком случае надо расценивать запрет внушительной экс­педиции Путятина в сорок четвертом году и в то же время посылку слабенькой экспедиции Ахте в сорок восьмом году? Которая, не будь она задержана Муравьевым, несомненно, могла бы взбудоражить китайцев? И, наконец, тут уж со­всем несерьезная посылка, чуть ли не на одном дикарском челноке, Гаврилова для таких исследований, для которых нужна эскадра... И вот в то же время сделавший большое дело для выяснения истины Невельской оказывается пре­ступником!..

– Лев Алексеевич. – старается остановить Перовского Нессельроде, – вы уже кончили?

– Извините, ваше высокопревосходительство, я еще не досказал. Англичане, не говоря о Соединенных Штатах и Франции, завладели пятью портами Китая и нашу кяхтинскую торговлю, о которой так беспокоится министр финан­сов, того и гляди, совсем добьют своей конкуренцией.

– Лев Алексеевич, я вам слова не предоставлял! – по­вторил Нессельроде и, желая отвлечь комитет от острой темы, предложил выслушать объяснения капитана Невель­ского.

Взоры участников совещания с любопытством уставились на маленького Невельского, невзрачный и мирный вид кото­рого никак не вязался с невольно создавшимся представлением о каком-то забияке. Особенно быстро и неприязненно обшарил его глазами с головы до пят тут же взявший слово Чернышев.

– Мы считаем, – произнес он торжественно, – что вы, лейтенант Невельской, являетесь прямым и сознательным нарушителем ясно выраженной воли его императорского величества, причем вовлекли в это тягчайшее преступление подчиненных вам офицеров. Это заставило особый комитет представить вас к разжалованию в матросы. Что вы на это можете ответить?

– Поскольку особым комитетом уже сделано представ­ление о разжаловании без предварительного истребования от меня объяснений, как то следует по уставу, – с ледяным спокойствием сказал Невельской, вызывающе глядя на Чер­нышева, не выдержавшего прямого взгляда, – то теперь только государь император может наказать или жаловать меня, как ему будет угодно. Я же сделал то, что при создав­шихся обстоятельствах, как верноподданный, считал полез­ным и необходимым в интересах царя и отечества. Осмелюсь также обратить внимание вашей светлости, что согласно высочайшему приказу от шестого декабря прошлого года я ношу штаб-офицерское звание и чин капитана второго ранга, а не лейтенанта, – и он скосил глаза на свои эпо­леты.

Чернышев рассердился и вызывающе сказал:

– Помимо всего, капитан Невелбской, вашим ра­портам мы не верим, они противоречат имеющимся у нас данным.

– Ваша светлость, – вдруг насмешливо улыбнутся Не­вельской, стараясь поймать взгляд Меньшикова: он решил использовать свой разговор с ним. – В том, что вы не ве­рите, нет ничего удивительного: в открытие северного про­лива неизвестному Берингу не верили целых полстолетия. Наше положение, мое и товарищей, еще труднее – своим от­крытием мы, неизвестные мореплаватели, разрушили почти полувековые, прочно укоренившиеся в умах заблуждения известного мореплавателя Крузенштерна. Не верить и со­мневаться, конечно, можно, а вот опровергнуть наши утвер­ждения нельзя. И я прошу либо признать наши утвержде­ния, либо назначить авторитетную проверку на месте, в устье Амура и в проливе. – И, видя, что все осклабились в улыбках, добавил: – Эта спешная проверка на месте тем нужнее, что необходимого для признания полустолетнего срока, о котором я упомянул, мы не дождемся. И я боюсь, что признание нашего открытия со стороны англичан воспо­следует гораздо скорее.

Он замолчал, с удовлетворением наблюдая, как, несмот­ря на серьезность положения, слушатели искоса посматри­вали на Нессельроде, давились смехом, сморкались и выти­рали слезы.

– Господин Невельской, – строго сказал Нессельроде, – вы хотите с отрядом в семьдесят человек занять устье Аму­ра и утвердиться там. А известно ли вам, что там китайцы содержат громадное войско и построили несколько кре­постей?

– Ваше сиятельство, на месте я имел возможность в точности убедиться, что в устье Амура нет не только ки­тайских войск, но и мирных китайцев, есть только свобод­ные гиляцкие поселения, и захаживают иногда маньч­журские и наши сибирские купцы для торговли. Что ка­сается мирнейших гиляков, то для поддержания среди них авторитета и повиновения достаточно и двадцати пяти человек.

Нессельроде увидел, что продолжение совещания ухуд­шает занятые им и его единомышленниками позиции, и ре­шил прекратить прения, но, пока он собирался с мыслями, слова попросил Меньшиков.

– Я очень внимательно ознакомился до настоящего со­вещания со всеми представленными Невельским и сибирским генерал-губернатором документами и не могу им не верить, не могу далее придраться к каким-нибудь неточностям. По­ложение в устье Амура стало весьма напряженным, и надо спешить. Я рекомендовал бы принять представление генера­ла Муравьева целиком и сверх того принять экстренные меры к (усилению охраны входа в пролив и в устье Амура двумя крейсерами.

После долгих прений и споров, однако, вынесено было постановление держаться высочайшего повеления, имевшего место год тому назад, а именно основать на берегах Охот­ского моря, близ Амурского лимана, зимовье в заливе Сча­стья для сношения и торговли с гиляками и для разведы­вания края, не касаясь, однако, ни под каким видом устья Амура.

Исполнителем этого постановления назначен был тот же Невельской, уже как состоящий для особых поручений при генерал-губернаторе.

Эта новая должность Невельского дала возможность Му­равьеву использовать «положение об управлении Сибирью» и тотчас же добиться производства Геннадия Ивановича в капитаны первого ранга.

Задуманное Чернышевым, Нессельроде и компанией чер­ное дело на этот раз провалилось, хотя и не совсем: разжа­лования, правда, за сделанные Невельским важные для государства открытия не состоялось, наоборот, последовало «всемилостивейшее прощение», но Невельской лишен был даже обычной за дальние экспедиции и описи берегов на­грады – ордена и пожизненной пенсии.

Он не был огорчен лишением ордена, но пенсия входила в его бюджетные расчеты, так как она разрешала мечты о семейной жизни.

Однако больше всего огорчили его отныне крепко свя­занные руки для дальнейшего закрепления на Амуре и Са­халине: действуя фактически на Амуре, он был лишен права даже близко к нему подходить «Победителей не судя! – думал он. – Какая горькая ирония!» А в груди его тем временем неудержимо ширилась и охватывала все существо буря решительного, неудержимого протеста.