– Ну что же, Сергей Петрович, читай, слушаю, – вернувшись от Якоби, обратился Григорий Иванович к ожидавшему его секретарю и поудобнее уселся в глубокое кресло, крытое черной блестящей тканью из конского волоса. На сиденье и спинку кресла в зимнее время набрасывалась жесткая волчья шкура.
На столе перед секретарем Шелихова лежала объемистая рукопись, состоявшая из отдельных, мелко исписанных замысловатыми закорючками толстых синевато-зеленых листов шершавой бумаги.
Любовно и нежно прикрывая и поглаживая ее левой рукой, Сергей Петрович держал в заметно дрожащей правой основательную, наполненную до краев заморскую чарку в виде полушария. Украшенный аляповатым выпуклым гербом, тяжелый екатерининский штоф зеленоватого стекла опустошен был до половины и свидетельствовал о том, что собеседники уселись за стол не сейчас, хотя разложенные в мисочках соблазнительные закуски – зернистая икра, жирный балык, скользкие соленые рыжики – оставались нетронутыми.
Приглашение приступить к чтению заставило Сергея Петровича вздрогнуть. Он молча и быстро привычным жестом опрокинул чарку в рот и, не закусывая, тотчас же машинально налил другую, а затем, растерянно глядя на хозяина, стал беспомощно водить выпуклым дном чарки по скатерти, не находя, к чему ее прислонить.
Серьезные холодные глаза Григория Ивановича превратились вдруг в смеющиеся щелки, окаймленные сетью лучистых морщинок. Не повышая голоса, он протянул руку к чарке и оказал:
– Дай ужо подержу, – а затем расхохотался, когда Сергей Петрович, откинувшись всем корпусом назад и убирая таким образом подальше от протянутой руки наполненную чарку, опять стремительно опрокинул ее прямо в широкое горло, булькнул и уже пустую услужливым жестом сунул хозяину. На одно мгновение перед глазами Григория Ивановича мелькнула небритая, грязная шея гостя. Кожа на горле тотчас же дрябло обвисла, выпятился острый старческий кадык.
Веселая вспышка в глазах Шелихова погасла, и с участием в голосе он мягко повторил свою просьбу приступить к чтению.
– Григорий Иванович, – все еще держа руку на стопке бумаги, сказал секретарь, – я думаю, было бы весьма полезно прибавить к вашему повествованию посвящение его какой-либо знатной персоне, быть может, – он как-то поперхнулся, – всемилостивейшей матушке государыне.
Последние слова он произнес с нескрываемой иронией: ему трудно было называть так непосредственную виновницу дальней одинокой ссылки, которую он разделял вместе со своим сиятельным патроном. Однако патрон неплохо поживал, окруженный комфортом, в Томске. Дети его продолжали учиться в собственном курском имении. А бедный домашний учитель и гувернер Сергей Петрович Басов небрежным росчерком «высочайшего пера» был брошен безо всяких средств в далекую заимку на суровой Ангаре, откуда его извлек вездесущий Шелихов.
Тщетно пытался Григорий Иванович поставить на ноги хорошо образованного спившегося учителя, поручая ему некоторые свои дела, требующие тонкой грамоты. Терпеливо, иногда целые недели, он ожидал исполнения своих поручений, но, видимо, тщетно старался увлечь Басова своими широкими планами создания мощных русских колоний на Курильских, Алеутских островах, на Большой земле, как именовали тогда берега Северо-Западной Америки, и даже на почти забытом русскими малоизвестном Сахалине...
Разбираться в материалах путешествия на острова помогала Басову Наталья Алексеевна.
Стоял конец апреля, и, стало быть, зимнего пути на Петербург не захватишь. Нечего было и думать дожидаться пока подсохнут дороги, – в Петербург надо было торопиться, а хлопот еще по горло, причем одни дела требовали широкой огласки, шумихи, другие, наоборот, – глубочайшей тайны или участия только немногих избранных.
Самой глубокой тайной была покрыта затея издания собственной книжки о морских подвигах рыльского купца Шелихова: с одной стороны, было страшно – засмеют, а с другой – заманчиво. Ведь прославишься на всю Россию. И только этот страх (засмеют!) останавливал Шелихова от посвящения книги «великодержавной матушке»... Но если не ей, то кому?
Перед мысленным взором Шелихова мелькнул образ хорошо ему известного, с большими связями Александра Николаевича Зубова. «Правда, этот пройдоха и взяточник, – думал Григорий Иванович, – всего только вице-губернатор и лишь мечтает о карьере в Санкт-Петербурге. Зато сын его, красавец Платоша, в конной гвардии и, говорят, частенько дежурит во дворце у императрицы. И кто знает, ведь Платоше, говорят, покровительствуют сам князь Салтыков и камер-юнгфрау царицы известная Мария Саввишна Перекусихина. Светлейший князь Потемкин далеко на юге и бессилен помешать Салтыкову. А заместитель светлейшего в Петербурге при Екатерине, Мамонов, что-то, по слухам, дурить начал: с какой-то фрейлиной в любовь играет...»
– Нет, – решительно произносит, будто очнувшись от тяжких раздумий, Григорий Иванович, – никакого посвящения пока не надо... Ты все же сочини его, но без указания персоны. А я в Санкт-Петербурге подумаю, что делать... Читай титул, как написал.
Сергей Петрович откашлялся, высморкался в какую-то темную разноцветную тряпицу, снял большие очки в медной оправе, обвитые на переносице тесемкой, тщательно протер их, той же тряпицей вытер слезящиеся глаза и застуженным, сиплым голосам торжественно начал:
– «Российского купца, именитого рыльского гражданина Григория Шелихова первое странствование с 1783 по 1787 год из Охотска по Восточному Океану к Американским берегам и возвращение его в Россию с обстоятельным уведомлением об открытии новообретенных им островов Кыктака и Афогнака, до коих не достигал и славный аглицкий мореход капитан Кук, и с приобщением описания...»
– Погоди, погоди, Сергей Петрович, – пытался остановить его Шелихов, но тот только досадливо отмахнулся рукой и продолжал:
– «...описания образа жизни, нравов, обрядов, жилищ и одежд обитающих там народов, покорившихся под Российскую державу; также климат, годовые перемены, звери, домашние животные, рыбы, птицы, земные произрастания и многие другие любопытные предметы, там находящиеся, что все верно и точно описано им самим. С географическим чертежом, с изображением самого мореходца и найденных им диких людей».
Здесь он, наконец, остановился и вопросительно уставился на раскрасневшегося и протестующего Шелихова.
– Послушай, Сергей Петрович, я тебя ведь просил не врать. Не сам ли ты мне рассказывал, что аглицкий капитан Кук пять лет тому назад видел Кыктак и описал его, а наш мореходец Беринг еще раньше был на острове Афогнак... Да и наши промышленные не раз бывали. Что же на это скажут наши купцы, когда все знают, и мы с Натальей Алексеевной слышали на Кадьяке, что там уже лет двадцать тому назад зимовал мореход Глотов...
Наталья Алексеевна! – позвал он.
– Иду-у... – послышался низкий бархатный голос, и из соседней комнаты тотчас вышла легкой и плавной походкой с гордо поднятой головой «королева», как ее называли все без исключения в Иркутске, Наталья Алексеевна.
Она похудела и окрепла в исключительно тяжелом походе в Америку и несколько изменилась, но все, и в том числе сам генерал-губернатор, находили, что к лучшему. Темно-синие васильковые глаза, умевшие в зависимости от настроения и гневно вспыхивать и обвораживать, на этот раз глядели спокойно и строго. Высоко взбитые золотые волосы действительно напоминали корону. Трудно было поверить, что эта женщина всего только три-четыре недели тому назад, спасаясь со спутниками от неистовых якутских метелей и морозов, проводила в высоких сугробах, зарывшись глубоко под снегом, по трое-четверо суток. Лежа почти без движения, питалась одними сухарями, утоляла жажду сухим, рассыпчатым снегом с неприятным вкусом.
Мягкий голос и спокойный зов мужа обрадовали Наталью Алексеевну: это после охотской истории случилось впервые. Приветливо улыбнулась она неуклюже засеменившему к ней навстречу в меховых торбасах Сергею Петровичу и вопросительно взглянула на мужа.
– Послушай, что натитулил тут Сергей Петрович, вот... – Шелихов взял из рук Басова листок и прочитал: – «...с обстоятельным уведомлением об открытии им островов Кыктака и Афогнака, до коих не достигал и славный аглицкий мореходец капитан Кук...»
Наталья Алексеевна рассмеялась, обнаружив два плотных ряда мелких зубов, и укоризненно покачала головой
– Можно так оставить? – спросил Шелихов. – Ведь засмеют, а?
– Да, засмеют... Один Лебедев-Ласточкин проходу не даст и уж, наверное, Куком будет прозывать.
– Хорошо, если аглицким Куком дразнить будет, а не русским кукишем... Нет, Сергей Петрович, вычеркивай... Вот о подвигах Натальи Алексеевны пиши сколько хочешь – ведь она первая российская женщина, прожившая у американских диких племен целых три года.
– Нет, ради бога, Сергей Петрович, – умоляюще сказала Наталья Алексеевна, – меня не трогайте, сердиться буду, – и она повернулась, чтобы уйти. Однако этого сделать не удалось, так как Басов протянул ей собственноручный, тонко сделанный, но совершенно неправдоподобный рисунок пером.
– А я тебя ищу по всему дому... и в коровник посылала и в погреб – везде-везде, и нигде не могла найти, – скороговоркой, запыхавшись, затрещала, широко распахнув дверь девочка лет тринадцати. Она кинулась к отцу на шею, звонко и сочно его поцеловала и тотчас же вместе с матерью стала внимательно рассматривать рисунок.
На песчаном низменном берегу волнующегося моря, одетый в летний костюм, в кружевном жилете и с кружевными же манжетами, в легких туфельках с большими пряжками, окруженный дикарями стоит Шелихов – российский Кук. Один из дикарей присел перед бочкой у ног знаменитого мореплавателя с трубкой во рту. Другой, украшенный ожерельем, и сам мореплаватель стоят по обе стороны бочки и поддерживают сложенную пополам шкурку бобра. На песке лежит шкурка белки. На голове дикаря нечто вроде греческого кожаного шлема. Позади мореплавателя видна чья-то всклокоченная, непокрытая голова и одетая в кожу фигура третьего дикаря, вооруженного большим луком. Из-за спины его торчат три гигантские оперенные стрелы. В левом нижнем углу рисунка – два громадных клыкастых усатых моржа с человеческими лицами, за которыми виден весь в тонкой резьбе, оснащенный мачтами, украшенный флагами сказочный корабль с развевающимся по ветру длинным узким вымпелом, а около него, прямо над группой людей и зверей, с большим жезлом в руке и маленькими крылышками у лодыжек сам греческий бог Меркурий.
Девочка делилась впечатлениями вслух:
– Папочка, ты как настоящий маркиз из сказки – в кружевах, а рядом с тобой должна стоять мама или герцогиня, а не грязные, непричесанные алеуты... Туфли ты, конечно, уже промочил, стоишь ведь на мокром-мокром песке. Сергей Петрович, – обратилась она к своему учителю, – а это ангел?
– Это греческий бог торговли, Меркурий.
– А почему моржи как люди?
И, обняв мать и задыхаясь от смеха, шептала в ухо матери:
– Смотри, моржи похожи на Сергея Петровича, ну точь-в-точь...
– А я и не знала, что вы к тому же искусный рисовальщик, – сказала с запинкой Наталья Алексеевна, едва удерживаясь от смеха, так как сходство моржа с автором было несомненно. Она протянула рисунок мужу и вышла.
Шегшхов сумрачно и долго смотрел на рисунок, медленно читая хвалебную стихотворную надпись:
Коломбы Росские, презрев угрюмый рок,
Меж льдами новый путь отворят на восток,
И наша досягнет в Америку держава,
Во все концы достигнет Россов слава.
– Не надо, – коротко бросил он Басову, возвращая рисунок, и добавил: – Вычеркни и «именитого» в титуле.
Однако эта скромность не помешала Шелихову допустить в дальнейшем преувеличения, которые не только не усиливали значения «славных подвигов», но, наоборот, окутывали их досадным туманом вымысла и вызывали недоверие ко всему повествованию. Басов твердо настаивал на преувеличениях, приводя десятки вымыслов прославленных мореходов, начиная с Одиссея.
– Пойми, Григорий Иванович, – говорил он, – россияне до сих пор о своих подвигах и открытиях новых земель ничего нигде не говорили, а ведь Алеутские острова, Аляску и даже дальние берега Америки мы лучше знаем, чем иностранные мореплаватели. Почему? А потому, что они пишут и хвастают, а мы о себе сообщаем только государевым воеводам да губернаторам, которые наши рескрипты прячут, или теряют, или, что еще хуже, выдают иноземцам, не понимая, сколь важны они для отечества...
– Ты говоришь, Кук, – горячо продолжал он. – Ну, так вот, послушай. Кенейскую губу Кук назвал рекой. Врал?.. Пролив между Кадьяком и Афогнаком он принял за залив и дал ему название Вайнтсентайд-бай, а настоящего Кенайского пролива, между Кадьяком и Аляскою, Кук не знал вовсе. Два острова, Ситхунок и Тугидок, подле которых Кук плыл к Кадьяку, он принял за один и назвал их островом Троицы... А кем был послан капитан Джемс Кук к берегам Америки десять лет назад? Ост-Индской торговой компанией. Догадываешься зачем? Затем, чтобы записать русские острова английскими именами. Сам Кук пишет, что он встречал тут наших русских промышленных, но это не помешало ему нашу Нутку переименовать в мыс короля Георга. Поверь, что и встреченный тобою английский капитан Мирс вновь откроет после тебя и Кадьяк и Кенайский пролив и об этом оповестит весь мир. Верно говоришь – к Кадьяку приставали наши русские компании еще в тысяча семьсот шестьдесят первом году. Холодиловская – в семьдесят шестом, Пановых – в восьмидесятом. Но куда приставали? Только к Агаехталицкому мысу, откуда их прогоняли коняги. А самого острова они и не видали. Об этих россиянах я написал, не скрыл.
Сергей Петрович судорожно стал перелистывать рукопись, тыча в разные листы грязным указательным пальцем:
– Вот Холодилов, вот Пановы, вот еще... Нет, открыл по-настоящему и Кыктак и Афогнак все-таки ты, рыльский купец Григорий Иванович Шелихов.
Шелихов молчал.
И действительно, то, что в запальчивости, брызгая слюной, доказывал запойный пьяница Басов, было сущей правдой. Не ошибся он и в отношении англичанина Мирса, который, наименовавши показанный ему русскими, промышленниками Кенайский. пролив проливом Святого Петра, присвоил его открытие себе.
Соседние государства с завистью смотрели на распространение русских на северных островах Восточного океана, изобиловавших пушным зверем. Государства эти ежегодно десятками посылали своих мореходцев на разведки, а попутно отнимали у русских славу первооткрытия новых земель. Эти люди ссорили русских промышленников с туземцами и вооружали последних не только ружьями, но и пушками и в изобилии доставляли им порох. Они – особенно англичане – одновременно старались расстроить даже хорошо налаженную русскую торговлю пушниной с Китаем через Кяхту.
В течение нескольких лет, с 1786 года, у берегов Восточного океана, на Алеутских и Курильских островах побывали, кроме Мирса, и другие англичане. Мирс откровенно писал, что занятие какого-нибудь из Курильских островов не встретит сопротивления, но благодаря этому окрепнет торговля пушниной.
Именитый купец Шелихов ничего не знал о письмах Мирса, но это не помешало ему в донесении на имя императрицы Екатерины сказать: «Без монаршего одобрения мал и недостаточен будет труд мой, поелику и по делу сему приступал и приступаю единственно с тем, чтобы в означенном море землям и островам сделать собою обозрение и угодьям оным учинить замечания, а в пристойных местах, в отвращение других держав, расположить надежнейшие наши, служащие к славе премудрой нашей Государыни, в пользу свою и наших соотечественников, занятия.
И не без основания питаюсь надеждою, что такое намерение и на будущие времена в тех странах по мере моего стремления, сколько сил и возможности будет, открою непредвиденные государству доходы, с пользою притом и своею...»
– Григорий Иванович, кушать подано, приглашай гостя, – сказала, появляясь на пороге, Наталья Алексеевна.
Оба тотчас же встали.
Обед был изобилен, но прост. Из закусок к водке поданы были только икра и вяленый омуль. Далее шел пирог рыбный, щи мясные, пельмени, холодное заливное из рыбы, каша, молоко с таньгою. От молока Басов просил его освободить.
Во время обеда, по обычаю прошедшего в молчании, Шелихов не удерживал Басова от обильных возлияний, а после обеда отправил его спать в отведенную для этой цели в доме комнатушку. Лег отдохнуть и сам, но заснуть никак не мог... Близилась поездка в Санкт-Петербург.