— Не сомневаюсь, ваша милость.
— Имя, выродок!
— Мать нарекла Кингом, а друзья — «Убей англа».
Губернатор не нашел слов, чтобы ответить на эту дерзость. С минуту он тупо взирал на каторжанина выпученными глазами, но так и не сумел найти достойный ответ. Он хотел лично забить осужденного, но мускулы, выделявшиеся под лохмотьями, заставили губернатора отказаться от этого намерения, к тому же это было и неприлично. С трудом уняв бешенство, он произнес:
— Я запихну эти слова в твою вонючую глотку и ты подавишься ими.
И губернатор повернулся к слугам, намереваясь отдать жестокое приказание.
Рука Кинга скользнула под выпущенную рубашку, нащупывая ребристую рукоять ножа. Сейчас уже поздно клясть свой несдержанный язык, но дать убить себя так просто Сэлвор не собирается! Прежде чем ирландец умрет, он успеет отправить к праотцам несколько человек, а эта толстобрюхая свинья первой уйдет на небо. Однако судьба предоставила отсрочку мятежному матросу: неожиданно запротестовал капитал Коливьеру.
— Э, нет, губернатор Стэйз, это неправильно! Он еще невольник.
Губернатор ожег Коливьеру таким злобным взглядом, что тот съежился и пожалел о своем вмешательстве.
— Сколько вы хотите?
Коливьеру проглотил комок в горле и неуверенно произнес:
— Двадцать, пожалуй.
— Я согласен. Теперь он мой?
— Да, конечно.
— Отлично! Сейчас я покажу, что умеет делать губернатор Багамских островов, когда ему в руки попадаются такие вот мерзавцы.
Губернатор опять повернулся к слугам, а Кинг вновь сжал рукоять ножа. Еще немного — и…
Быть бы Кингу мертвым и не быть бы продолжению этого повествования, если бы все происходящее не видела Джозиана. Поведение ирландца, внешность которого сразу привлекла ее внимание, очень удивило девушку. Можно было подумать, что его действия — акт отчаявшегося человека, но что-то мешало Джозиане принять эту версию. Изуродованное лицо мужчины говорило о многочисленных испытаниях, выпавших на долю этого человека, не привыкшего бояться, о чем можно было судить по поведению ирландца. Заинтересовавшаяся Сэлвором девушка невольно высказала то, что было у нее на уме…
— Гордый!
Эти слова услышал и отец девушки. Внимательно посмотрев на дочь, он перевел взгляд на ирландца и, не сводя с Кинга злобного и испытывающего взора, громко спросил:
— Значит, ты говоришь, дочь моя, он гордый?
— И, очевидно, смелый, отец.
— Так я вижу другое и смогу доказать это, — вновь обратившись к ирландцу, губернатор упер в его грудь грязный конец трости и с чувством неизмеримого превосходства над жалким рабом произнес: — Я не стану убивать или мучить тебя, но устрою тебе такую жизнь, от которой согнешься в бараний рог и через два месяца приползешь ко мне на коленях.
И теперь этот самый человек стоял перед дочерью губернатора и без тени страха или подобострастия разговаривал с девушкой, во власти которой было сделать с ним все, что угодно. Сама Джозиана знала, что она ничего не предпримет для этого. На острове ее интересовал каждый новый человек, но интерес к нему быстро пропадал, если она видела, что новичок — типичный представитель своего слоя общества. Кинг Сэлвор, конечно, происходил из бедной семьи, но манеры и разговор ирландца производили приятное впечатление. Джозиана отметила, что он знаком с правилами светского обхождения, хотя и не всегда соблюдает их, к тому же достаточно хорошо образован для своего круга. Девушка все больше и больше проникалась уважением и неподдельной симпатией к меченому каторжнику.
— Однако в положении вещи есть и положительные стороны.
— Извините, но я не замечал их.
— За вещью хорошо смотрят, чтобы она не портилась.
— Смотря за какой!
— То есть?
— Раб — вещь на износ: сдохнет — купят другого.
— Судя по вам, этого не скажешь. Прошло уже два срока, назначенного моим отцом, а вы живы.
— На пáйке вашего папочки легче протянуть ноги, чем удержаться на них.
— Эту, как вы выразились, пáйку, еще необходимо отработать и оправдать.
— Бурду не оправдывают и тем более не отрабатывают.
Это было произнесено сурово и твердо, что удивило Джозиану: осмелиться произнести такое в присутствии дочери губернатора, необходимо обладать немалым мужеством. Кинг знал, с кем говорит, в этом Джозиана не сомневалась. Но, узнав ее, Сэлвор не испугался и не убежал, не выказал показного равнодушия к своей судьбе, продолжая сидеть.
«Нет, — считала Джозиана, — виселица — слишком недостойное место для такого человека».
Неожиданно она заметила во взгляде Кинга некоторое восхищение и решила воспользоваться этим обстоятельством, чтобы переменить тему разговора.
— Вероятно, на мне что-то написано, не так ли?
— О нет, миледи, ни единой помарки!
— Тогда чем объяснить ваш пристальный взор?
— Я любуюсь вами!
Это объяснение было столь простым и неожиданным, что Джозиана, может быть, впервые в жизни, не нашла, что ответить. Ошеломленная столь откровенным признанием, девушка удивленно взирала на стоявшего перед ней человека. Джозиане не раз приходилось выслушивать изощренную лесть относительно своей внешности, но столь короткое и бесхитростное признание она выслушала впервые.
Однако тщетно было искать в глазах ирландца хоть искорку смеха — Кинг не лгал, он, действительно, любовался молодой англичанкой.
На фоне голубого безоблачного неба четко вырисовывалась стройная фигурка всадницы в белом, на гнедом коне.
Тонкий шелк удачно облегал тело, позволяя свободно двигаться, и в то же время не скрывал очертаний молодого красивого девичьего тела. Разрумянившееся лицо красавицы чуть загорело под тропическим солнцем, что придавало ему особую привлекательность, и на нем красиво выделялся маленький ротик с нежно-алыми губками. Большие темнозеленые глаза выражали неподдельный интерес и любопытство. Шляпа с колышущимся от легкого ветра плюмажем покрывала густые волосы, цвета темного каштана, с искусно завитыми локонами, ниспадавшими на плечи, и красивую упругую грудь Джозианы. Затянутые в замшевые перчатки тонкие руки уверенно сдерживали горячего коня.
С трудом сумела девушка оправиться от изумления и произнесла:
— Благодарю вас, вы очень откровенны.
— По мере моих скромных сил, миледи, — с легким поклоном проговорил Кинг.
— Тогда ответьте мне на такой вопрос: не вредит ли вам такая откровенность? Быть может, покажется глупым и странным мой вопрос, но в наше время не часто встречается настоящая откровенность.
— То, чем вы, миледи, изволите восхищаться, — увы! — моя беда.