— Что вы скажете о моем сыне? Жан пожал плечами. Давать оценки людям, видя их один-два раза в жизни и не успев даже перемолвиться словом, он не решался. Он так и сказал Пииту, упомянув о той первой встрече с его сыном во время сражения на реке. Он почему-то тогда пожалел этого лейтенанта, словно ему кто-то подсказал…
— Я первым браком был женат на англичанке, — начал свой рассказ Логаан, — познакомился с ней в редакции нашей газеты
в Йоханнесбурге сразу после окончания первой Войны! — англичане побежали из Трансвааля. Я тогда был начинающим репортером в только что открывшейся газете. Было мне всего двадцать лет. Много амбиций. Жажда славы. Сочинял стихи и уже считал себя поэтом. И, конечно, жаждал любви. В этот день, кроме меня, в редакции никого не было. Я сидел за столом и писал какой-то репортаж о местных жуликах, укравших у окрестного фермера двух быков и корову. Йоханнесбург представлял тогда маленький захолустный городишко с одноэтажными деревянными домиками и церковью на площади. Это сейчас он так разросся, когда золото стали качать тоннами. Скрип половиц и стук каблуков отвлек меня от творческих потуг. Я поднял взгляд. Передо мной стояла девушка в длинном платье и модной шляпке. Остроносое личико и упрямые серые глаза. Губы тоже тонкие. На них вызывающая и какая-то презрительная улыбка. В руках, обтянутых перчатками, ридикюль, из которого она уже вытащила несколько сложенных листов бумаги. — Вы редактор этой газетенки? — вызывающе спросила она и, не дожидаясь ответа, сунула мне в лицо листы. — Вы должны напечатать статью моего друга Рейдера Хаггарда![7] пусть знают, как о них отзывается известный писатель! Я пробежал глазами текст, напечатанный на "Ремингтоне". Несомненно, чувствовалась рука мастера, но факты прошедшей войны преподносились тенденциозно, с британской, консерваторской точки зрения. Да это было понятно: ведь автор находился в окружении Теофила Шепстона[8] в дни аннексии Трансвааля в 1877 году. Я сказал молодой даме, чтобы она зашла дня через три, когда вернется редактор. Она фыркнула, развернулась, раскрутив юбки, и скрылась за дверью. Остался только запах духов. Не знаю уж, чем она меня заворожила, да только я о ней думал все эти три дня. Редактор статью отверг, что было вполне естественно, и, когда я вернул ее пришедшей девушке, она, с презрением посмотрев на меня, произнесла:
— Я знала, что буры — грязное, неотесанное мужичье, но вы произвели на меня неплохое впечатление. Я ошиблась! Вы такой же, как все! И выбежала из редакции. Я бросился следом. Догнал ее на улице. Стал извиняться и за себя, и за редактора. Она немного успокоилась и даже снисходительно улыбнулась, узнав, что я наполовину англичанин. Позволила проводить себя до дома. Жила она вместе с родителями в особняке, построенном сразу после аннексии. Звали ее Лиз Тейшер. Она была старше меня на два года. Но это обстоятельство не было для меня препятствием. Я влюбился. Она снисходительно отнеслась к моим чувствам. Как всякой женщине, Лиз нравились стихи, посвященные ей. Я их выдавал по нескольку в день и даже напечатал подборку в своей газете. Это окончательно размягчило ее твердое сердце, и через три месяца после нашего знакомства она согласилась выйти за меня замуж. Как ее, так и мои родители довольно прохладно отнеслись к нашему решению. Особенно ее, достаточно состоятельные, они намеревались уехать из Трансвааля в соседний Наталь, предварительно продав особняк. Решения они своего не изменили, но перед отъездом оставили дом нам. Там мы после свадьбы и поселились. Но семейная жизнь, как говорится, не сложилась. У Лиз оказался очень неуживчивый характер. Она постоянно устраивала скандалы и истерики по любому поводу и даже без повода. Через год у нас родился сын — Стейс. Я думал, что Лиз изменится к лучшему. Но скандалы и истерики продолжались. Сына я полюбил самозабвенно и только ради него не уходил от бешеной фурии, в которую превратилась жена. Мальчик рос нервным и болезненным. А когда ему исполнилось пять лет, его мать неожиданно решила отправиться в Англию, чтобы поднять свой уровень образования, как она мне заявила, получив накануне какое-то письмо. Сына она оставила мне, обещав в скором времени вернуться. Признаться, я с облегчением отпустил ее. Мои нервы были основательно измотаны после шести лет проживания с этой истеричной особой. Она исчезла на целых три года. И эти годы были самыми счастливыми в моей жизни. Сын был всегда рядом со мной. Мы сделались настоящими друзьями. Он подражал мне во всем, даже стал сочинять в семь лет какие-то детские стишки. Все рухнуло в один совсем не прекрасный день. Вечером возле нашего дома остановился экипаж. Я в этот момент сидел за письменным столом и работал над статьей для газеты. Сын уже лежал в своей кроватке, но еще не спал: читал какую-то книжку. Вбежал взволнованный слуга Сестане и заговорил прямо с порога, вращая белками глаз: — Баас, приехала хозяйка, а с ней какой-то важный-важный господин. Они ждут внизу. У меня екнуло сердце. Ничего хорошего от этого внезапного приезда мне ждать не приходилось. Но я взял себя в руки и спустился в холл. Лиз стояла, надменно глядя на меня. Ее придерживал за локоть какой-то субъект с густой черной бородой и неприятным колючим взглядом. Он представился как Френсис Барнетт…
— Френсис Барнетт? — удивленно воскликнул Сорви-голова, прерывая рассказчика. — Вы не ошиблись?
— Нет, — пожал плечами Логаан, — у меня хорошая память на имена и фамилии. — А на лица? — спросил Жан, — вы не припомните сходства "вашего" Барнетта и того английского офицера, который воткнул в меня стилет возле поезда, когда мы с вами познакомились?
— Да, лица чем-то похожи, — напряг память Пиит, — но у офицера не было бороды, да и потом прошло много лет с той встречи. — Так или иначе, такое совпадение имени и фамилии крайняя редкость, — рассудил Сорви-голова. — Возможно, главарь шайки "Красная звезда" и "ваш" бородатый Барнетт — одно и то же лицо. — Да уж, типом он оказался крайне неприятным, — продолжил Логаан, — под стать моей жене. В этом смысле они были идеальной парой. И наверняка он был разбойником и злодеем, похитителем моего сына.
— Вашего сына похитили? — удивился Жан. — Сразу же после появления Лиз потребовала покинуть ее дом и вернуть ей сына. Дом и в самом деле принадлежал ей, но сына я отдавать категорически отказался. И законы Южно-Африканской Республики были на моей стороне. Лиз — подданная Великобритании, мы с сыном — граждане ЮАР. Забрать Стейса через суд она не могла. Мы переехали в дом моих родителей, а Лиз несолоно хлебавши отправилась вместе с Барнеттом в Наталь к ее родителям. Я немного успокоился, но оказалось, что рано. В одну из ночей месяца через два меня разбудил какой-то неясный шум в комнате сына, которая находилась рядом с моей. Я бросился туда, но в коридоре было темно, и меня там ждали. От сильного удара по голове я потерял сознание, а когда очнулся, то обнаружил комнату сына пустой. Его похитили, и я догадывался, чья это работа. Поиски ничего не дали. Адреса родителей Лиз в Натале я не знал. Она его тщательно скрывала от меня. И, видно, не напрасно. Я потерял следы сына на долгие восемь лет. Постепенно тоска по нему стала утихать. События в нашей стране развивались стремительно, и после разгрома рейда Джеймсона все уже открыто говорили о неизбежности новой войны. В мае 99 года в центральной публичной библиотеке открылась выставка картин Эйгера Строкера. Вместе с ним я представлял свой стихотворный сборник. Народу собралось много. Присутствовал даже министр образования и культуры. Пришли интеллигенты из буров и уитлендеров. Сначала Строкер показывал свои картины, затем я читал стихи из сборника. И почти сразу обратил внимание на юношу, не спускающего с меня взгляда. Сердце мое забилось, готовое вырваться из груди. Я узнал сына. Он сам подошел ко мне на фуршете: высокий, сильный, но с каким-то надменно-презрительным материнским выражением на тонкогубом лице. От него сквозило отчуждением. Это был чужой мне человек. И в словах его слышалось высокомерие. Сверхмерное самолюбие просматривалось в каждом жесте, в каждом взгляде. Стейс снисходительно принял от меня книгу стихов и небрежно засунул ее в карман военного френча. Я спросил его о матери и отчиме. Он отвечал односложно. Да, его мать жива и здорова. Живет в Натале. Барнетт принимал участие в рейде Джеймсона, попал в плен, но бежал сначала в Индию, а затем в Европу. От него пришло из Франции письмо, написанное где-то в апреле 98 года…
— Вне всяких сомнений — это он! — снова воскликнул Со-рви-голова, опять перебивая Логаана. — Он тогда шантажировал моего отца, доведя его до самоубийства, а потом со своей шайкой отправился за нами в Клондайк!
— Ну, тогда все встает на свои места, — сказал Пиит, — мы расстались с сыном в тот же вечер, и я ничего не знал о его судьбе вплоть до того недавнего боя, где он на ваших глазах упал с коня. Вы видели, что между нами состоялся неприятный разговор. И он касался моей второй жены Эльзы и нашего с ней сына. Через год после похищения я встретился с милой девушкой — дочерью горного мастера из буров. Мы полюбили друг друга и стали жить вместе. Эльза родила мне сына, которого я тоже очень люблю. Она была со мной на той выставке в библиотеке, и они со Стейсом познакомились. И я тогда уловил, что моя жена ему очень не понравилась. Скорее всего — это остатки детской ревности, но они, кажется, могут погубить мою семью. Я спросил Стейса, был ли он в Йоханнесбурге после его падения? Он ответил утвердительно и даже сказал, что видел Эльзу и своего брата. И затем добавил с легкой усмешкой, что они теперь спасены от превратностей войны: он помог отправить их в концлагерь… Логаан сделал паузу. И неяркий свет звезд блеснул в его глазах двумя слезинками.
— Какая подлость! — выговорил с трудом Жан.
— Я хочу убить Китченера, — вдруг твердым голосом произнес Логаан. А затем сильно и горячо схватил Жана за руку. — Вы поможете мне? — спросил он, в упор взглянув на молодого француза. Сорви-голова вначале опешил. Такое ему никогда не приходило в голову. Как добраться до английского главнокомандующего? Ведь его тщательно охраняют. Немыслимо. Невозможно такое предприятие. Это всего лишь эмоции. Логаан выпил, его душевная боль обострилась, но завтра утром пересилит здравый смысл.
— Я не пьян, — словно отвечая на мысли Жана, сказал Пиит. — У меня есть план, но без вашего участия он неосуществим. Он засунул руку в карман своей куртки и вытащил оттуда сложенный в несколько раз бумажный лист. Развернул его. Им оказалась газета. В тусклом отблеске костров Жан прочитал название "Стар". Логаан, напрягая зрение, а, скорее всего, уже наизусть прочел на первой полосе заинтересовавшую его заметку: "12 апреля сего года в связи с очередной годовщиной аннексии бывшей Южно-Африканской республики (Трансвааль) и вхождением ее в состав Британской империи, главнокомандующий нашими доблестными войсками лорд Горацио Герберт Китченер дает официальный прием в своей резиденции — правительственном дворце г. Претория". — Вы хотите, чтобы мы проникли на этот прием, — догадался Сорви-голова. — С вашими документами и в вашей английской форме можно вручить тот фальшивый план, который Поуперс отобрал у генерала Уотса, предварительно попросив индивидуальной аудиенции. Я спрячу под одеждой маленький револьвер и убью Китченера. Уж, поверьте, не промахнусь.
Поезд приближался к Претории. Он стал ходить от Витбанка всего две недели назад, когда вдоль полотна через каждые полторы тысячи ярдов были установлены блокгаузы, а между ними днем и ночью курсировали часовые. Пассажирами поезда из трех вагонов и паровоза были, в основном, английские офицеры, отправляющиеся на побывку из своих гарнизонов в районе Витбанка и возвращающиеся обратно. Поезд ходил всего раз в неделю, но все равно в вагонах оставались свободные места. Партизаны не давали захватчикам расслабиться, и отпуска офицеров были крайней редкостью. В этот прохладный, ветреный, осенний апрельский день средний вагон оказался полупустым. На скамейках расположились десятка два офицеров разных родов войск, которые образовали несколько групп. Кое-кто играл в карты, человек пять в углу откровенно выпивали, рассказывали друг другу анекдоты, при этом пьяно и заливисто хохоча. Несколько офицеров дремали, прислонившись головами к оконным стеклам, кое-где пробитым пулями и наскоро заклеенным замазкой. Поезд шел медленно, словно опасаясь внезапного нападения. Но почти за шесть часов хода от Витбанка до Претории на него никто не напал. Кое-кто из офицеров мужским взглядом обратил внимание на юную даму в обществе молодого капитана и майора средних лет. Они расположились отдельно в противоположном, совсем пустом углу вагона, возле бокового окна. Молодой капитан со светлыми усиками над верхней губой и дама в модной шляпке и элегантном платье из дорогого бархата сидели рядом, почти всю дорогу держась за руки, часто бросая друг на друга взгляды, полные нежности. Майор с худым удлиненным лицом занял противоположную скамейку. Он выглядел грустно и отрешенно смотрел в окно, где медленно один за другим проплывали бетонные блокгаузы на фоне низких пологих холмов, окружающих бывшую столицу Трансвааля, превращенную сейчас в резиденцию оккупационных английских властей. Над холмами, почти задевая их макушки, проносились, гонимые ветром, серые тучи, вот-вот готовые брызнуть мелким осенним дождем. Картина за окнами казалась тоскливой и безрадостной, очень схожая с душевным состоянием Пиита Логаана. Он понимал, что едет почти на верную смерть. Даже если он убьет Китченера, то вряд ли ему и его спутникам удастся выбраться из правительственного дворца. Пиит внутренне уже сожалел, что ввязал в эту явную авантюру Жана и его суженую. Собственно, Жориса сама потребовала взять ее с собой, когда Сорви-голова сообщил ей о плане убийства Китченера. Она категорически заявила, что одного Жана не отпустит. К тому же ее, женщину, на входе обыскать не посмеют, и она пронесет под лифом еще один револьвер, если Логаан вдруг промахнется или произойдет осечка. И последний аргумент, который привела Жориса: она внучка президента Крюгера и знает в правительственном дворце каждый уголок. Жан уже в который раз уступил напору своей супруги. Несколько дней ушло на приготовление. Стирались, сушились и гладились мундиры офицеров. Долго искали подходящее платье для Жорисы. Нельзя же было ее отпустить в мужском костюме.
В конце концов, коммандант Ян Коуперс вспомнил, что на дне его походного сундучка лежит совершенно новое платье и шляпка его младшей сестры, которая сейчас находится в лагере Луиса Бота. Платье она заказала себе перед самой войной, да оно так и осталось ненадеванным, и она забыла его в сундучке брата Яна. Платье пришлось Жорисе впору. В том же сундучке Коуперса нашлись еще длинные перчатки и высокие ботинки на шнурках. Девушка была "экипирована по всем правилам", как с ироничной ревностью высказался Фанфан. Он предложил себя "для подстраховки". Леон и Поль тоже высказались в подобном смысле. Но тут Сорви-голова был непреклонен. Рисковать жизнью своих старых друзей он не хотел. Но проводить себя, Жорису и Логаана позволил. Выехали большой дружной кавалькадой в сторону Витбанка. Провожать "террористов" отправились не только французы, но и буры из отряда Поуперса, который успел к этому времени вернуться из штаба Ковалева и теперь скакал вместе со всеми. Предварительно разведчики узнали о времени движения поезда на Преторию и, естественно, подгадали отъезд под него. Для Жорисы, одетой в платье, где-то нашлось женское седло и она ехала, свесив обе ноги с одного лошадиного бока. Расстались на краю зарослей кустарника (буша). Жан и Лога-ан пожали оставшимся руки, а молодой француз еще и обнял поочередно своих друзей-соотечественников. Леон посмотрел на Жана печальным взглядом:
— А если ты не вернешься, — тихо спросил он, — что я тогда скажу Марте?
— Неужели ты не найдешь слов? — в тон ему сказал Сорвиголова.
— Тобою должна гордиться Франция! — воскликнул импульсивный Поль, обнимая друга.
— Лучше вы меня не забывайте, — произнес в ответ Жан. — А у Франции были более великие сыны.
— Береги себя, хозяин, — сдавленным голосом сказал Фанфан, — мне будет сильно тебя не хватать. — Спасибо, дружище, — тоже растрогался Жан, — прости, если что не так. Я постараюсь вернуться, и мы еще повоюем. Фанфан немного замялся, затем тихо проговорил:
— И ты меня прости, хозяин… Я… я тогда видел вас там, у реки. Следил, как дурак. И, когда вас схватили, пошел следом…
— За это я тебе должен быть благодарен. Ты спас нам жизнь, — искренне произнес Жан и прижал курчавую голову Фанфана к своей груди… Вечерело. До Витбанка оставалось еще миль пять. Когда подъехали к первым английским постам, стало уже по-настоящему темно и прохладно. Через посты их пропустили беспрепятственно. Удостоверение Роберта Смита с подписью Сесиля Родса и Мильнера действовало безотказно. Логаан "повысил" себя до майора, ввинтив в погоны две золотые звезды. У него тоже было удостоверение Френсиса Нортона, которое Сорви-голова отобрал у Барнетта в вагоне и отдал Логаану перед отправлением из лагеря Коуперса, про которое Пиит ничего не знал и потому, получив его, стал сожалеть о том, что уговорил Жана Грандье на свою авантюру. Но было уже поздно. Теперь они действовали вместе. Они переночевали в маленьком постоялом дворе недалеко от станции и рано утром, купив билеты, сели на поезд, отправляющийся в Преторию. Город был застроен в основном одноэтажными домами и виллами в голландском стиле с высокими черепичными крышами и коньками над ними. Он утопал в садах и парках и недаром назывался "цветком Трансвааля". Широкие улицы, булыжные мостовые и тротуары, вдоль которых журчала вода в оросительных канавах. Сейчас, после прихода англичан, канавы эти выглядели неухоженными. Вместо чистой воды в них текла какая-то зловонная муть. Да и сам город казался каким-то запущенным. Большинство улиц, кроме центральной, заросло травой. Выглядели они безлюдно, словно столицу покинули все жители. Видно, население Претории пряталось по домам или было интернировано английскими властями в ближайший концлагерь для "избежания превратностей войны" с заменой оных на холод и голод в дырявых бараках. Воистину, это "высший гуманизм" оккупантов. Теперь основное население города состояло из солдат и офицеров английского гарнизона, чиновников, чернокожих слуг и девиц легкого поведения для увеселения подданных Британской империи. В городе сразу после прихода англичан был открыт публичный дом, несколько пабов и казино. Ночная жизнь там бурлила, как в вонючей клоаке. Строгий патриархальный город менее чем за год превратился в рассадник пьянства и разврата. Жан, Жориса и Пиит прямо с вокзала решили пройтись по улицам пешком. Но, когда они подходили к центральной Церковной площади, стал накрапывать мелкий осенний дождик, который усилил тоскливое настроение Логаана, но не уменьшил в нем решимости довести задуманное до конца. Церковь возвышалась на краю площади неподалеку от президентского дворца, над которым колыхался крестообразный британский флаг. Она была построена сразу после основания Претории трек-бурами во главе с Андеасом Преториусом. Строили церковь тщательно и основательно несколько лет из местного светло-коричневого базальта, прочного, как гранит. Религиозные буры каждый вновь заложенный город начинали со строительства церкви, чтобы христианство прочно основалось на этой дикой земле, ставшей для переселенцев их новой родиной. Жан Грандье залюбовался величественным зданием Преторианской церкви. Он даже снял свою английскую шляпу, и рука сама поднесла двуперстие ко лбу. Рядом истово перекрестился Пиит Логаан. Не отстала от мужчин и Жориса, несмотря на то, что этот внезапно возникший религиозный порыв мог привлечь внимание какого-нибудь соглядатая. К счастью, Церковная площадь в этот момент оказалась почти полупустой. Только возле президентского дворца неподвижно стояли два часовых, которые охраняли запертые металлические ворота, переходящие с двух сторон в высокий забор, наполовину скрывающий слегка помпезное здание с куполом и портиком над центральным фронтоном. С левой стороны возвышался гранитный пьедестал, предназначенный для памятника Полю Крюгеру. Памятник еще живому президенту так и не был воздвигнут. Все изменилось в столице Трансвааля. В президентском дворце — резиденция английского главнокомандующего лорда Китченера, голландская реформаторская церковь закрыта, а напротив нее открыт публичный дом. Рядом с ним пивная и казино — "продукты цивилизации", — как выражался главнокомандующий, имея в виду и концлагеря тоже. Дождь между тем припустил сильнее, и наша троица вынуждена была отправиться в гостиницу, которая находилась на соседней с Церковной площадью улице. Они приехали в Преторию за полутора суток до назначенного Китченером приема, чтобы привыкнуть к обстановке и найти возможные пути к бегству, если их не схватят на месте сразу после убийства главнокомандующего. Отдохнув после дороги, они спустились к обеду в ресторан, расположенный на первом этаже двухэтажного здания небольшой гостиницы. Ресторан оказался полупустым. В дальнем углу обедала группа офицеров. Они обратили внимание на вошедшую в зал Жорису. И лишь один из них, пожилой полковник, сидевший спиной ко входу, не обернулся на новых посетителей. И только когда трое наших друзей, отобедав, стали покидать ресторан, он повернул голову и посмотрел им вслед. При взгляде на Сорви-голову что-то дрогнуло в полупьяных глазах полковника Лесли, но потом он решил, что обознался и налил себе еще коньяку, а через несколько минут совсем забыл о похожем на кого-то молодом капитане и его юной даме, тоже на кого-то похожей. Ни Жан, ни Логаан не заметили Лесли, не обратила на него внимания и Жориса. Они поднялись к себе в номера и заперлись там, решив вполне резонно не мелькать лишний раз перед глазами врагов. Можно было лечь спать, но Пииту Логаану не спалось. Вообще-то было еще рано: около восьми вечера, но темнота уже накатилась на окна и вместе с мелким осенним дождем еле слышно билась по стеклу его одноместного номера веточкой акации, растущей в сквере, почти вплотную к гостинице. За окном сквозь густую дождливую тьму с трудом просматривались очертания президентского дворца. На третьем верхнем этаже кое-где был виден тусклый свет. Город же не освещался совершенно. Светились только газовые рожки у пабов да мерцал красный фонарь над дверью публичного дома. Пиит долго стоял у окна и смотрел в водянистую тьму, мысленно перенесясь в завтрашний день. Скорее всего, завтра он погибнет. Но лучше он погибнет один, чем вместе с ним эти двое юных влюбленных, которым нужно еще жить и растить детей. Но как уговорить их не идти завтра с ним? Жан отвергнет его аргументы, а Жориса будет на стороне супруга. Тогда их нужно изолировать. Но как? Пиит отошел от окна, сел возле стола на старый скрипящий деревянный стул. На столе в бронзовом, облитом воском подсвечнике стояла наполовину оплавленная свеча. Рядом находилась пепельница и спичечный коробок, тоже наполовину пустой. Затертая малиновая бархатная скатерть была также облеплена пятнами свечного воска. Истоптанный ковер на полу, видно, тоже давно не вытрясали. Логаан зажег свечу. Ее переливчатый неяркий отблеск тускло осветил мрачный гостиничный номер, в котором, наверняка, жили тараканы, а то и блохи и клопы. Ночь покажет. Он достал из планшета лист бумаги и затупившийся карандаш. Положил лист и карандаш на стол и долго сидел, глядя на огонь свечи, о чем-то думая. Затем взял карандаш и вывел на нем одну строку, потом другую. Он писал стихи:
Когда он закончил писать, свечка почти догорела. Пора было ложиться спать. Пиит потушил свечу, разделся и улегся на скрипящую кровать, на удивление чистую простыню, укрылся второй простыней, а сверху тяжелым ворсистым одеялом и, заложив руки за голову на подушке, стал смотреть в потрескавшийся белый мелованный потолок, на который окно отбрасывало какие-то неясные светлые блики. За стеной, в комнате юной пары, монотонно-тягуче скрипела кровать. Пиит понимающе улыбнулся, повернулся на бок и укрылся одеялом с головой. Сон пришел не сразу. Свои завтрашние действия он сознавал не ясно, в зависимости от обстоятельств. Но ясно понимал: спастись у него шансов немного. Почти никаких. Он рискует своей жизнью и не имеет никакого права рисковать жизнями Жана и Жорисы. Он этого не должен допустить. Простой, но, кажется, надежный план наконец созрел в его голове. И он, уверенный в успехе, спокойно заснул. Утром Пиит Логаан проснулся в каком-то приподнятом настроении. Причины такого пробуждения он понять не мог. Не было у него этих причин. Просто он знал свойства своего организма, который, помимо воли, сам концентрировал все психологические силы в ответственные жизненные моменты. Пиит вскочил с кровати. До назначенного в газетном объявлении времени оставалось еще восемь часов, и нужно было окончательно подготовиться к приему у Китченера. Юная чета, судя по скрипу кровати за стеной, еще не вставала. Пиит не стал их тревожить. Что ж, дело молодое. Пусть потешатся. А ему нужно провести обследование местности вокруг дворца, этакую рекогносцировку, чтобы в случае удачного исхода попытаться куда-нибудь незаметно скрыться, а затем вывести из-под удара Жана и Жорису. Логаан долго кружил по Церковной площади и только к ленчу вернулся в гостиницу, где его с нетерпением ожидали молодые люди. Они спустились в ресторан и заказали еду. Пиит из принесенной с собой корзины достал бутылку очень дорогого портвейна и почему-то три бокала из темного, почти черного стекла. Он разлил вино по этим бокалам, явно себе не доливая. Поднял свой и провозгласил тост:
— За успех нашего предприятия! — и чуть-чуть пригубил портвейн. Весь этот странный церемониал показался Жану Грандье очень подозрительным, и он незаметно толкнул сидящую рядом Жорису. Потом предупредительно слегка качнул головой, когда девушка хотела выпить вино. И тут же об этом пожалел, взглянув в глаза Пииту. Понял, что ничего плохого и страшного тот в бутылку не подсыпал. Скорее всего, только снотворное, чтобы они заснули, и Логаан отправился во дворец один. Лучше бы Жориса выпила это вино, но теперь было поздно. Она поставила на стол свой черный бокал. Разговаривать на эту тему Жан с Пиитом не стал. Он разгадал его замысел, и Пиит это понял без слов. Но у него был припасен запасной вариант. Когда с едой было покончено, они снова поднялись в свои номера. Примерно через час Пиит зашел к молодой чете, чтобы уточнить время выхода на операцию. Они проговорили несколько минут. Затем Логаан ушел, плотно прикрыв за собой дверь. Прошел еще час. Жан и Жориса сидели на кровати и целовались.
— А, может, ты останешься? — предложил Жан, понимая, какой получит ответ. — Нас ведь могут арестовать и расстрелять по законам военного времени.
— Ну и пусть! — упрямо мотнула головой девушка. — Лишь бы только с тобой!
— Но ведь ты не одна, — Жан положил ей руку на живот. — Я не хочу, чтобы у нашего ребенка не было отца, — твердо ответила Жориса, — а без тебя я жить не стану!
— А ведь Логаан хотел нас усыпить, — после паузы и поцелуя, сказал Жан. — Он добавил в вино снотворное, я в этом уверен. Пиит хотел нас спасти от нас самих.
— Он поэт, — проговорила Жориса, — а они странные люди. Стихи вот мне за обедом подарил, — она развернула листок, — про нас с тобой. Красивые стихи. — Подумал, наверное, что мы передумаем и останемся, прочтя это стихотворение, — грустно улыбнулся Жан.
— А мы не передумаем! Да? — Жориса посмотрела ему прямо в глаза. — Я должна этому Китченеру отомстить! И за себя, и за мою семью, за народ мой, и за Родину мою! Я правильно говорю? — Ты у меня умница, — Жан снова поцеловал ее в губы, — и очень смелая… А, может, все-таки, останешься? — предпринял он последнюю попытку. — У меня сердце за тебя разрывается. Почти, как тогда — на поляне, в горах… — Все будет хорошо, любимый мой, — Жориса прижалась всем телом к Жану. От ее волос пахло неуловимым, пряным ароматом. Но все тело ее дрожало. Он обнял ее и стал, целуя, гладить по светлым, завитым волосам. Душу сдавил комок боли, смешанный с горькой нежностью. Что он делает? Добровольно позволяет любимой, единственной женщине, будущей матери его ребенка идти в самое логово врага. Да пропади пропадом этот Китченер, его генералы, офицеры и солдаты! Пропади пропадом вся Британская империя с ее колониями! Лишь бы была жива и здорова она — ласковая, драгоценная, ненаглядная, родная! Жена! Прав Логаан! Тысячу раз прав! Нужно уберечь ее любым способом. Связать, в конце концов!.. Стоп! Что ты хочешь себе позволить, Со-рви-голова? Совсем потерял голову. Ты приехал в эту страну бороться с ее поработителями, ее захватчиками. Но ты иностранец. А Жориса родилась и жила здесь в Трансваале, в Претории. Ее родной город в руках оккупантов. Разве она не имеет права бороться с ними? Твое дело — защитить ее, но не ценой насилия против свободы выбора. Она решила идти вместе с ним. Он может ее отговаривать, но не крутить ей руки. Даже из самых добрых побуждений. Жан крепко поцеловал Жорису в губы, приняв решение не препятствовать ей. Часы на стене номера мерно пробили четыре раза. Пора бы уж Логаану прийти за ними, как и было согласовано. Но прошло еще пятнадцать минут, затем полчаса, а стука в дверь все не было слышно. Тогда Жан решил сам пойти в номер Логаана. Заснул Пиит там, в самом деле, что ли? Ключ торчал из замка в двери, но почему-то не поворачивался. Хотя дверь была заперта. Сделав несколько бесплодных попыток отпереть дверь, Жан вытащил ключ из замочной скважины и только тут разглядел на нем бляху с цифрами. С цифрами номера Пиита. Он их запер, подменив ключи. Очень ловко и незаметно. И сейчас уже, наверное, движется в сторону президентского дворца. Самое время. Жориса по странной улыбке Жана, вертящего в руках ключ, поняла все. Она поднялась с кровати и подошла к окну:
— Нам нужно спуститься вниз и догнать его, — решительно произнесла девушка.
— Нас могут увидеть с нижнего этажа, — сказал Жан, — там как раз ресторан.
— Рискнем? — ободряюще улыбнулась Жориса.
— Ну, что же, — согласился Сорви-голова, — только я спускаюсь первым…
…Полковник Лесли смотрел через широкое ресторанное окно на мокрый после дневного дождя гостиничный сад. Его столик был как раз приставлен к окну. Лесли почти уже осушил второй графинчик коньяку и был в расслабленном расположении духа. Отпуск завтра кончался. Нужно возвращаться в полк, где его авторитет заметно пошатнулся после пленения в лесу на берегу Олифант-ривер. Он уже собирался просить генерала Торнейкрофта перевести его в другую часть, но тот дал ему недельный отпуск в Преторию. А что делать в этой деревне? Только пить коньяк в ресторане. Чем полковник Лесли усиленно и занимался всю отпускную неделю, то в обществе таких же офицеров-отпускников, то, как сейчас, в гордом одиночестве. Сверху свалился и стал медленно раскачиваться на уровне середины окна какой-то белый рукав с узлом на конце. "Скрученная простыня", — догадался Лесли. По простыне кто-то опускался. Появились мужские сапоги, и офицер в капитанском мундире спрыгнул на землю. "Словно любовник удирает от мужа, — усмехнулся про себя Лесли, а потом удивился. — Но ведь здесь же гостиница, можно выйти и через дверь". Лицо "любовника", когда тот протянул вверх руки, кого-то еще страхуя, показалось ему удивительно знакомым. Сквозь туман опьянения он стал вспоминать, где видел это юное, почти мальчишеское лицо с небольшими усиками? И видел недавно. На верхней части окна показались женские ботинки и подол бархатной юбки. Молодая девушка в элегантной шляпке спустилась в объятия офицера, и они оба поспешно скрылись из поля зрения Лесли. Только покачивался узел скрученной простыни. Где же он видел этого капитана, да и девицу, кстати, тоже? Ага, вчера во время обеда. Это были они, но лица-то очень знакомые, виденные им до вчерашнего вечера. На раздумье ушло несколько секунд. И вдруг перед глазами полковника всплыл молодой человек во френче, который пленил его на берегу реки и вместе со своими друзьями-французами доставил в лагерь генерала Кофалефа. Одно и то же лицо. Да и девица — та самая, что выбежала тому навстречу из палатки. Бурские шпионы! В центре Претории. Лесли вскочил из-за стола, опрокинув стул и расплескав из рюмки остатки коньяка. Официант недоуменно посмотрел на пьяного полковника, бегущего через зал к выходу. Ему показалось, что полковник убегает от него, чтобы не расплачиваться. Но догонять его не стал, зная, что тот живет в гостинице. Так что Лесли беспрепятственно выбежал из дверей на улицу, свернул за угол и увидел удаляющуюся по скверу в сторону Церковной площади пару. Лесли прибавил скорость и на самом краю парка догнал шпионов. Сейчас он их арестует. В отместку.
— Стоять! — заорал он пьяным голосом и автоматически схватился за кобуру. Но кобуры на месте не оказалось. Он вспомнил, что оставил свой револьвер в номере, когда спускался в ресторан. Молодой капитан обернулся первым и в отличие от Лесли имел при себе револьвер. Тот почти мгновенно оказался в его руке. Гулкая вспышка, удар в грудь, тьма в глазах. Полковник Лесли перестал существовать на свете…
— Уходим, скорей! — проговорил Сорви-голова Жорисе, пряча револьвер в кобуру. Он даже не посмотрел на того, кого убил.
А надо было бы. Но Жан опасался, что выстрел кто-нибудь услышал, и сейчас сюда сбегутся люди. Что было вполне логично. Но счастливая звезда его опять не подвела. Никого, видимо, этот выстрел не всполошил. Жан и Жориса перешли Церковную площадь и увидели Логаана, который приближался к охраняемым воротам президентского дворца. Жан окликнул его. Логаан оглянулся и досадливо взмахнул руками. Но остановился, поджидая пару.
— Все-таки убежали, — с огорчением произнес он.
— А вы хотели от нас избавиться? — невесело усмехнулся Сорви-голова.
— Я хотел вас уберечь, — грустно проговорил Логаан. — Мы постараемся сберечь друг друга, — парировал Жан, а затем, оглянувшись по сторонам, добавил: — Ну, надо идти в пасть к зверю, а то часовые уже подозрительно на нас поглядывают. Они продолжили свой путь до ворот уже втроем. Показали на входе документы, подписанные Сесилем Родсом, и беспрепятственно прошли во двор президентского дворца, составляющего центральную часть большого правительственного корпуса зданий, тянущегося на целый квартал. Вся эта громадная территория была напичкана охраной. А сегодня она была еще более усиленной. По широкой каменной лестнице наши "террористы" поднялись к центральному входу, где тоже стояли часовые. Площадка перед входом уже заполнилась пустыми экипажами. Другие только что подъезжали. К ним подбегали солдаты и как лакеи отворяли дверцы. Из экипажей выходили джентльмены в военной форме, которые помогали спускаться дамам в парче и бархате.
Окна дворца в отличие от вчерашнего вечера были ярко освещены. На входе двое офицеров из личной охраны Китченера приняли от Жана и Пиита их револьверы, но обыскивать не стали. Жорисе они вежливо поклонились. Путь в президентский дворец был свободен. И наши герои по широкой, несколько помпезной лестнице, устланной сине-красным ковром, поднялись на второй этаж в зал для приемов. Сорви-голова этот зал знал хорошо. Именно здесь его и его "Молокососов" принимал президент Крюгер после приезда их в Преторию. Но сейчас зал изменился до неузнаваемости. Исчез массивный стол президента и громадный книжный шкаф. На широких окнах висели тяжелые бархатные гардины, а на стенах появились портреты каких-то суровых стариков и старух, очевидно, предков лорда Китченера. Зал тихо гудел, как улей, голосами присутствующих генералов, офицеров и немногочисленных дам. Представители сильной половины здесь явно оказались в подавляющем большинстве. Обделенные вниманием дам джентльмены собирались небольшими группами, частенько чокаясь друг с другом бокалами с шампанским, которые разносили по залу слуги в лиловых ливреях и париках по моде конца позапрошлого века. Один из таких лакеев оказался возле наших друзей с подносом, уставленным бокалами с пузырящимся напитком. Они не отказались и сдвинули хрустальное стекло в один мелодичный звон. — За наш успех и вашу любовь, — тихо произнес Пиит и выпил шампанское одним залпом. Жан и Жориса последовали его примеру, чтобы успокоить внутреннюю дрожь, охватившую их в ожидании появления Китченера. А что того не было в зале, ясно просматривалось с первого взгляда. В дальнем углу под развернутым британским флагом расположился небольшой полковой оркестр. Музыканты тихо настраивали свои инструменты, готовясь к торжественной части. Наконец, из боковой двери появился увешенный аксельбантами и галунами капельмейстер. В зале воцарилась тишина. Дирижер взмахнул жезлом. Грянул гимн "Боже, храни короля". Имелся в виду новый король Великобритании Эдуард, сменивший почившую в бозе королеву Викторию. Офицеры вытянулись во фрунт. Дамы почтительно склонили головы. Из-за центральной тяжелой дверной портьеры показался человек в фельдмаршальском мундире и с совершенно невзрачной физиономией, на вид лет пятидесяти. Его сопровождала сухопарая английская леди примерно того же возраста. Они остановились на входе, дослушав гимн до конца. Затем по кругу принялись приветствовать приглашенных. Когда они приблизились вплотную к нашим героям, Пиитер Логаан сделал несколько шагов навстречу, щелкнул каблуками своих сапог и хотел было представиться Френсисом Нортоном, когда за спиной Жана Грандье раздался хорошо знакомый голос, от которого Жан внутренне похолодел:
— Разрешите вам представить, милорд, бурских диверсантов, — и тут же резкий крик:
— Взять их! Сорви-голова оглянулся. За его спиной стоял живой и здоровый Френсис Барнетт. Секунда ошеломления, а затем кулак юного атлета сокрушительно бьет в челюсть. Барнетт клацнул зубами и деревянным истуканом рухнул на пол зала. Логаан засунул руку в мундир, где у него был спрятан маленький револьвер. Но охрана Китченера не дремала. Несколько человек вцепились в Пиита мертвой хваткой. Они повалили его на пол и скрутили руки за спиной. Револьвер отобран. Но Сорви-голова отбивался пока успешно. Уже трое или четверо англичан валялись на полу, оглушенные точными ударами капитана разведчиков. Но силы, конечно же, не равные. Как ни ловок и силен Жан, ему все равно не справиться с толпой офицеров, которая, в конце концов, свалила его на пол. Бурские диверсанты обезврежены. И тут прогремел выстрел и вместе с ним звонкий девичий голос:
— Да здравствует свобода! — выкрикнула Жориса, разряжая свой пистолет в Китченера, отошедшего во время драки на середину зала. Тот пошатнулся и схватился рукой за левое плечо. Жориса его только ранила. Ее тут же схватили. Она сопротивления не оказала, а только напряженно-беспокойным взглядом посмотрела, как поднимают связанного по рукам и ногам Жана. Их взгляды встретились.
— Я люблю тебя! — воскликнула Жориса.
— И я тебя! — как эхо отозвался Жан.
— Ведите их в подвал! — приказал адъютант Китченера. Самого лорда уже уложили на софу, и срочно вызванный врач делал главнокомандующему перевязку простреленного плеча. Логаана, Жорису и Жана окружили офицеры охраны и буквально потащили на выход из зала.
Возле дверей Логаан, сам не зная почему, оглянулся. У портьеры стоял его сын Стейс под руку со своей матерью. Лицо Лиз выражало ироничное презрение к бывшему мужу. Стейс смотрел отчужденно, словно мимо отца. Только конвульсивно дергалось левое нижнее веко, да чуть-чуть дрожали пальцы рук. Все это Пиит Логаан успел заметить одним взглядом, когда его и молодую пару тащили к парадной лестнице. Толчками и окриками спустили вниз в холл, повернули налево. Кто-то из офицеров открыл под лестницей дверь, ведущую вниз в темный гулкий коридор-подвал с несколькими дверями, слабо выделяемыми на фоне более светлых стен. Перед одной из дверей движение затормозилось. Пленников грубо обыскали. Жориса обыскивать себя не позволила, на этот раз энергично отбиваясь. Офицеры оставили ее в покое. Всех троих втолкнули в кромешную тьму спертого воздуха маленькой кладовки. Захлопнулась дверь, клацнул и провернулся замок. Они остановились возле самого входа, взявшись за руки, чтобы не потеряться в полной темноте. Постепенно глаза стали к ней привыкать, и пленники тут же поняли, что они в этой кладовой не одни. В углу кто-то тяжело со свистом дышал: то ли от страха, то ли почему-то спал в неурочное время. Чувствовался затхлый запах грязного человеческого тела, смешанный с застарелым ароматом какого-то одеколона, и оттого в этом сочетании особенно отвратительный, вонючий.