Внучка великого адмирала турецкого флота и дочь венецианского герцога неслись, как вихрь. Гараджия понукала своего коня легким похлопыванием рукой по его крутой шее и резкими возгласами. С раскрасневшимся лицом, разгоревшимися глазами и развевающимися по ветру волосами, она полными легкими вдыхала свежий горный воздух. Беспрерывно подгоняя и так уже летевшего с быстротой ветра коня, она кричала своей спутнице:
— Прекрасный витязь, твоя лошаденка бежит так тихо, что я боюсь, как бы ты не заснул на ней! Арабу стыдно ползти, как черепаха… Догоняй-ка меня!
Герцогиня, до сих пор никому не уступавшая в искусстве верховой езды, как, впрочем, и во многом другом, не свойственном ее полу, заставляла свою лошадь напрягать все силы, чтобы не отставать от турчанки, но все-таки по временам отставала на несколько шагов.
Эта бешеная скачка продолжалась минут двадцать и окончилась только перед подъездом замка. Герцогиня остановила своего коня на всем ходу, чтобы помочь Гараджии сойти с седла, но молодая турчанка резким движением отстранила ее руку и сказала:
— Я привыкла всходить на коней и галеры и сходить с них без посторонней помощи.
И тут же, с легкостью кошки спрыгнув на землю, она с вызывающей улыбкой прибавила:
— Приглашаю тебя, мой прекрасный рыцарь, быть моим гостем в этом замке, где каждое твое желание будет для меня приказанием, хотя я и не привыкла ни от кого получать их.
— Я очень тронут твоей любезностью, госпожа, и постараюсь не злоупотреблять ею, — с низким поклоном отвечала герцогиня.
— А я, напротив, желаю, чтобы ты злоупотреблял ею, — все также вызывающе сказала Гараджия.
— В этом случае уже приказывать будешь ты, а не я. Молодая турчанка подумала над этим ответом, показавшимся ей двусмысленным, затем со смехом проговорила:
— Ты прав, эфенди. Действительно выходит так, что я распоряжаюсь тобой. Но что же делать: я иначе не умею. Говорю тебе, что я привыкла давать приказания, а не получать их… Следуй за мной. Завтрак должен быть готов, судя по тому, что муэдзин провозглашает полуденную молитву…
Гараджия бросила поводья своего коня двум прибежавшим конюхам и приказала им оказать самые тщательные заботы уставшим лошадям, затем фамильярно взяла под руку своего спутника и повела его по нескольким ступеням вверх на широкую веранду, а оттуда — в обширный покой, перед дверями которого неподвижно стояли два араба, закутанные в белые бурнусы с красными шелковыми кистями на капюшонах и с обнаженными кривыми саблями в руках.
Зала, в которую вошли внучка Али-паши и мнимый сын мединского паши, отличалась особенной роскошью в чисто турецком вкусе. Убранство этой обширной комнаты состояло из нескольких громадных мягких диванов, обтянутых узорчатым шелком ярких цветов, красивых легких столиков, разбросанных там и сям богатейших драпировок и целого арсенала всевозможного оружия изо всех стран Европы, Азии и Аравии, красиво размещенного по стенам. Тут были великолепно украшенные турецкие и персидские аркебузы, аравийские длинноствольные пистолеты, кривые сабли, ятаганы, французские и итальянские шпаги, кинжалы, сабли, мечи и прочее. Художественность работы спорила с богатством материалов в этой коллекции оборонительного и наступательного, холодного и огнестрельного оружия. На самой середине залы помещался большой стол на фигурных ножках, покрытый желтой шелковой скатертью с крупными золотыми и серебряными блюдами, кувшинами и кубками, посреди которых переливались в лучах солнца всеми цветами радуги чудные вазы из муранского хрусталя.
— Садись, мой прекрасный гость, — пригласила Гараджия герцогиню, опускаясь сама в глубокое кресло, обтянутое золотой парчой. — Мы будем завтракать одни, чтобы можно было свободно побеседовать, не стесняясь лишних ушей… Прошу тебя эфенди, не беспокойся о своей свите. Как сам ты, так и твои провожатые будут угощены на славу в замке Гуссиф. У меня порядочные повара и поставщики, достающие для моего стола самое лучшее, что только можно достать в Константинополе и на островах всего архипелага… Ты явился как раз вовремя, и я могу предложить тебе попробовать знаменитых чудесных рыбок из Балаклавы.
— Что это за рыбки и почему они чудесные? — полюбопытствовала герцогиня, в свою очередь усевшись в другое кресло.
— Как, разве ты не знаешь легенды о них?
— Нет, не приходилось слышать о ней.
— Так я расскажу тебе, эфенди, эту интересную легенду, когда мы примемся уничтожать этих вкусных рыбок. Сейчас я прикажу подавать завтрак.
Гараджия ударила золотым молоточком в небольшой серебряный колокольчик. Вслед за тем дверь отворилась и в залу вошли четыре негра с большим серебряным подносом, уставленным множеством различных блюдечек, наполненных пряными пирожками, которые так любят турчанки.
— Бери, эфенди: это вызовет у тебя аппетит, — угощала Гараджия.
Герцогиня отведала понемногу всего, расхваливая изысканность вкуса этих кондитерских произведений. Потом по знаку хозяйки невольники принесли золотое блюдо с двумя десятками рыбок с золотистой чешуей и странного вида черным пятном на правом боку.
— Вот редкое блюдо, которым я очень рада угостить тебя, эфенди, — сказала Гараджия. — Они очень дороги, так что, мне кажется, эти маленькие обитательницы садков балаклавского монастыря дороже самого золота.
Герцогиня отведала рыбы и тотчас же похвалила ее:
— Да, удивительно приятный вкус. Даже в нашем Красном море не найдется таких вкусных рыбок, хотя оно и изобилует прекрасной рыбой.
— Я думаю, что так. Говорю тебе — это большая редкость. Балаклавские монахи крайне неохотно продают ее другим, предпочитая сами лакомиться ею. Так ты не знаешь, как эти рыбки, однажды, как живые, соскочили со сковородки, на которой их поджаривали?
— Соскочили со сковородки?! Нет, я никогда не слыхал о таком чуде.
— А между тем это очень интересно. Конечно, жарились не эти рыбы, а их отдаленные предки… Но не подумай, эфенди, чтобы это была сказка, — нет, это истинная быль. Дело происходило так. Магомет Второй, этот величайший из всех великих султанов, решил взять Константинополь штурмом в определенный день…
— Да, двадцать девятого мая тысяча четыреста пятьдесят третьего года, — подсказала герцогиня.
— Ты, должно быть, очень образованный человек, мой прекрасный рыцарь, если так хорошо знаешь исторические события и даже числа, когда они совершились, — с удивлением заметила Гараджия.
— Так себе… Но продолжай, пожалуйста. Это очень интересно.
— Ну, так вот: армия Магомета, поклявшегося какой бы то ни было ценой овладеть древней Византией и превратить христианскую церковь святой Софии в лучшую из мусульманских мечетей, с первым проблеском утренней зари бросилась на приступ и стала брать одну твердыню за другой, несмотря на яростное сопротивление воинов последнего из Палеологов. Видя, что берут верх наши воины, неустрашимо продолжавшие приступ под дождем стрел, раскаленных камней и других смертоносных предметов, сыпавшихся со стен города, один их греческих военачальников послал солдата в балаклавский монастырь с уведомлением, что город уже попал в руки неприятеля. Как раз в это время в монастырской кухне жарилась эта нежная рыба, уже в то время заботливо разводившаяся монахами в особых садках. Повар, только что положивший рыбу на сковороду с кипящим оливковым маслом, не поверил, что Константинополь мог быть взят кем-либо, и с досадой крикнул: «Если это правда, то пусть все эти рыбы соскочат со сковороды и начнут плавать по полу! Иначе я ни за что не поверю такой невероятной вести». Едва он успел произнести эти слова, как, к величайшему удивлению и ужасу присутствовавших, вся поджариваемая рыба вдруг соскочила со сковороды и принялась делать плавательные движения по каменным плитам пола. Слух об этом чуде с быстротой молнии достиг Магомета, который видя в этом новое доказательство могущества пророка, приказал принести к нему этих рыб и посадить их в один из бассейнов его дворца…
— И эти рыбы — прямые потомки тех? — спросила герцогиня, внимательно выслушавшая до конца этот удивительный рассказ.
— Должно быть, эфенди, судя по тому, что и у них, как вообще у всех рыб этой породы, имеется на боку черное пятно в виде особой приметы… Как ты думаешь, могло случиться что-либо подобное?
— Несколько сомневаюсь в этом.
— Я тоже не верю этому, — со взрывом веселого смеха сказала молодая турчанка. — Но это не мешает мне находить балаклавских рыбок самыми вкусными из всех известных мне.
— Да, они очень вкусны, — подтвердила герцогиня, удивляясь про себя такому неслыханному среди магометанок вольнодумству.
За блюдом золотых рыбок последовало несколько других, не менее изысканных блюд, а к десерту были поданы чудные египетские и триполитанские плоды, всевозможного рода сласти и кофе мокка, в то время ценившийся чуть не на вес золота и потому доступный лишь самым знатным и богатым людям.
В довершение этой богатой трапезы Гараджия, все время без умолку болтавшая разный вздор, подчас довольно остроумный и невольно заставлявший ее собеседницу смеяться, приказала подать себе небольшую серебряную шкатулочку превосходной работы и всю усеянную драгоценными камнями. Вынув из нее две тоненьких белых палочки, она одну подала герцогине и сказала:
— Теперь попробуй и этого, эфенди…
— Что такое? — изумилась молодая венецианка.
— Это можно курить, в этих трубочках под слоем тонкой бумаги находится табак, разве ты никогда не видел этого в своей стране?
— Нет.
— Неужели у вас в Аравии не курят?
— Курят, но только трубку, а не такие коротенькие штучки, которыми можно обжечь себе нос и губы. А ты разве не знаешь, что Селим запретил употребление табака, установив строжайшее наказание для того, кто нарушит это запрещение?
— Ха-ха-ха! — закатилась Гараджия, выпустив струю ароматного дыма из своих коралловых губок. — Неужели ты воображаешь, что я боюсь Селима? Он сидит у себя в Константинополе, а я здесь. Пусть пришлет мне своих судей, я их так приму, что они потом никогда больше никому уже не явятся.
Сделав еще затяжку из своей сигаретки — изготовление этих табачных продуктов тогда еще только что началось, — турчанка со смехом продолжала:
— Кстати о Селиме. По-моему, это — препротивный человечишка! Он до такой степени ленив, что даже гуляет по чудным садам своего сераля не иначе, как в носилках, и способен только на то, чтобы отдавать приказания совершать избиение людей на потеху своих гаремных красавиц… Этот кровожадный тюфяк ровно ничем не напоминает Магомета Второго или Сулеймана Великолепного. Если бы у него не было таких военачальников, как великий визирь Мустафа и мой дед великий адмирал Али-паша, Кипр до сих пор находился бы в руках венецианцев, и галеры республики, быть может, снова угрожали бы самому Константинополю…
— Однако я слышал, что ты и сама не прочь устроить иногда резню, чтобы потешить себя? — решилась заметить герцогиня.
— Это дело другое: я ведь женщина, — наивно ответила Гараджия.
Переодетая венецианка с удивлением посмотрела на свою собеседницу.
— Я не понимаю тебя…
— Не понимаешь?.. Ну, скажи мне, что делают женщины в твоей стране?
— Простые и бедные сами ведут хозяйство своих мужей, воспитывают детей и ухаживают за верблюдами, а знатные и богатые…
— Тоже, вероятно, чем-нибудь заняты? Следовательно, у них есть дело и развлечение от скуки, — досказала молодая турчанка, пуская вверх колечками табачный дым и следя за тем, как эти колечки медленно расплываясь в воздухе, постепенно развертываются и образуют тонкие волны, стремящиеся к окнам.
— Да, разумеется, — подтвердила герцогиня.
— Вот видишь. Ну, а какое дело, то есть какое развлечение, имеют знатные турецкие женщины? Запертые в гаремах, удаленные от внешней жизни со всем ее разнообразием, лишенные всякого дела, заживо, так сказать, погребенные — они только и знают, что объедаются сластями, опиваются разными щербетами, купаются в благоуханиях, любуются на цветы, слушают, наконец, сказки старух. Разумеется, все это им скоро надоедает, и на них нападает такая скука и тоска, что у них является прямо неодолимая потребность в сильных душевных движениях, даже самых жестоких. Вероятно, то же самое бывает и с христианками…
— О нет! — с ужасом вскричала венецианка, энергичным движением руки как бы устраняя саму мысль об этом.
— Как нет? — удивилась турчанка. — Почему же нет, эфенди, когда я сама видела пример этому? Хочешь, я расскажу тебе?
— Неужели? Расскажи, пожалуйста. Интересно узнать, где ты могла видеть такой пример, когда я слышал, да и лично видел в европейских странах совсем другое.
— А вот, слушай. Однажды вечером по берегу Средиземного моря прогуливалась молодая, лет шестнадцати, девушка благородного происхождения, кажется, итальянка. С ней была одна из ее воспитательниц. Вдруг из ущелья окружающих гор выскочили турецкие пираты и, несмотря на близость стражи, в один миг задушили воспитательницу, а девушку унесли с собой. Не обращая внимания на ее мольбы и слезы, они отвезли еe в Константинополь и там продали поставщикам султанского гарема. В то время султаном был Сулейман. Он так прельстился красотой итальянки, что сделал ее своей любимой женой. Она отреклась от веры, родины, от своих, вероятно, горько оплакивавших ее родителей — словом, от всего, что должно было быть ей дорого, и превратилась в правоверную турчанку. Вскоре, однако, не замедлила впасть в смертельную скуку, доводившую до отчаяния всех турчанок. В конце концов эта бывшая христианка сделалась прямо чудовищем жестокости.
— Это был выродок… А как ее звали?
— Куремсултаной.
— Вероятно, Роксоланой?
— Да, кажется, и так называли ее.
— Ужасная женщина!.. Но, может быть, она, отравленная ядовитым дыханием Босфора, даже не сознавала, что делала?
— Может быть, эфенди. Но по той или иной причине она свирепствовала, — от этого ведь не было легче ее безвинным жертвам… Ах, да, я было забыла…
— Что ты остановилась? О чем забыла?
— А о твоем предложении.
— О каком, смею спросить?
— Ты кажется, говорил, что являешься другом Дамасского Льва?
— Да…
— И добавил, если моя память не изменяет мне, что мог бы соперничать в боевом искусстве с этим непобедимым героем?
— Может быть, говорил и это, — уклончиво ответила герцогиня, не зная, куда метит эта странная особа, с которой, ввиду ее причудливости ее характера, следовало быть настороже.
— Ну, так вот, что, эфенди, — продолжала Гараджия, пристально глядя на свою собеседницу из-под полузакрытых век, — у меня после хорошей еды иногда является неодолимое желание видеть кровавые зрелища… Я ведь чистокровная турчанка, и если христианки могут находить в них наслаждение… — И она снова остановилась.
— Я не понимаю, к чему ты ведешь речь? — недоумевала венецианка, в свою очередь, взглянув в упор на свою собеседницу.
— Я желаю видеть, как ты будешь драться с моим капитаном Метюбом, который считается лучшим бойцом во всем флоте моего деда, — с ядовитым смехом высказалась, наконец, турчанка.
— Ну, что же, я ничего не имею против этого и готов доставить тебе это удовольствие, — поспешила ответить герцогиня, а про себя подумала: «Очевидно, эта милая особа недешево заставляет расплачиваться за свои угощения… Должно быть, вид крови служит для нее средством возбуждения нового аппетита к следующей еде… Гм! Ну, дать себя зарезать для ее удовольствия я вовсе не намерена и постараюсь как можно убедительнее доказать ей это».
Между тем Гараджия вдруг вскочила и подошла к стене, на которой было развешено оружие.
— Вот, эфенди, — сказала она, — здесь целое собрание всевозможного оружия, ты можешь выбрать себе любое: кривую саблю, ятаган, персидский кангияр, прямую франкскую шпагу или итальянский кинжал. Мой капитан одинаково хорошо владеет всем этим и выберет себе оружие по твоему желанию.
— Искусство бойца лучше всего доказывается умением владеть оружием с прямым клинком, — заметила венецианка.
— Метюб умеет наносить удары кривой саблей не хуже, чем прямой, — с уверенностью сказала Гараджия, потом вдруг стремительно подошла в упор к герцогине и, глядя ей прямо в глаза, добавила почти сердечным тоном. — Милый мой гость, скажи мне откровенно: вполне ли ты уверен в себе? Признаюсь, мне было бы жаль видеть умирающим у моих ног такого прекрасного и полного жизни юношу.
— Гамид-Элеонора никого и ничего не боится! — гордо отвечала венецианка. — Зови своего капитана.