Слова Николы сразу охладили пылкий восторг, поднявшийся было в сердцах экипажа при виде своей прелестной капитанессы.
Виконт побледнел и с тревогой взглянул на свою невесту, которая едва заметно изменилась в лице.
— Трехпарусник? — спросил он, подходя к Николе. — А ты не ошибаешься, друг?
— Никак нет, синьор, — ответил грек. — У меня слишком хорошее зрение, чтобы не отличить галеры от шиабеки или галиота.
— Ах, съешь их акулы! — ворчал дедушка Стаке, отирая со лба холодный пот. — Ну-ка, брат, Никола, дай я сам взгляну. Авось, и мои глаза увидят что-нибудь.
С этими словами он одним прыжком взобрался на капитанский мостик, куда вслед за ним поднялись герцогиня и виконт.
— Ну, где же твои паруса-то? — говорил он, вертя во все стороны головой и не видя ничего, в чем ему очень не хотелось сознаться.
— А вот там, — лаконически сказал грек, указывая рукой на едва заметные белые точки, двигавшиеся на горизонте.
— Да, и то… трехпарусник! — с изумлением воскликнул старый моряк. — Ишь ты, а ведь это и в самом деле галера!
— Венецианская или турецкая? — осведомился виконт, тревога которого с каждой минутой все более и более возрастала.
— Ну, этого я отсюда разглядеть не могу, синьор, — отвечал старый моряк. — Даже в подзорную трубу, пожалуй, не различишь, какой на нем флаг: слишком еще велико расстояние.
— А не похоже на венецианскую галеру? — спросила в свою очередь и герцогиня.
— Откуда же взяться с этой стороны венецианской галере, синьора, когда Кипр уже находится в когтях у турок?
— Следовательно, это галера турецкая?
— Вернее всего, что так, синьора.
— Не попытаться ли нам схватиться с этой галерой и потопить ее? — храбрился виконт.
— Нет, синьор, об этом и думать нечего, — возразил Никола. — Нам остается только одно: выброситься на берег… К несчастью, ветер все более и более стихает…
— До берега далеко, — заметил дедушка Стаке.
— Почему же тот корабль идет гораздо скорее, нежели наш? — недоумевал Ле-Гюсьер.
— А потому, синьор, что он идет на просторе, гораздо дальше от берега, нежели мы, и на его пути ветер еще не уменьшился, судя по доходящим сюда волнам. Такие чудеса на море бывают.
— Так отчего же бы нам не войти в полосу ветра?
— Нам нет расчета уходить чересчур далеко от берегов, синьор.
— Ах, какой вздор! Чего нам бояться встречи с этой галерой, когда у нас столько колубрин, пищалей и всякого другого оружия? Что вы скажете на это, Элеонора? — обратился Ле-Гюсьер к своей невесте. — Кто же лучше капитана Темпеста может решить этот вопрос.
— Направьте наш галиот в одну линию с галерой, дедушка, Стаке! — отозвалась храбрая девушка. — Может быть, эта галера вовсе и не враждебная нам, и мы только опозорим себя трусостью, раньше времени убегая от нее. А если мы убедимся, что она действительно нагоняет нас с дурными целями, то всегда успеем свернуть к берегу. Не так ли, дедушка Стаке?
— Что вы ни скажете, синьора, все хорошо, — восторженно проговорил старик. — Не даром я говорю, что вам следовало бы быть великим адмиралом… Самый опытный моряк не мог бы сказать лучше вас… Эй, ребята! — крикнул он матросам. — Вытягивай шкоты и поворачивай к ветру!
Пока матросы исполняли маневр, который должен был увеличить замедлявшийся ход галиота, Ле-Гюсьер и Перпиньяно занялись распоряжениями по приготовлению колубрин и другого оружия для необходимой обороны.
Через час все было уже в порядке, и галиот мог в случае надобности встретить неприятеля в полной боевой готовности. Теперь не оставалось более никакого сомнения в том, что замеченная Николой Страдного галера направлялась прямо на них. Хотя невозможно было еще определить, венецианская она или турецкая, но наблюдатели с галиота скорее ожидали увидеть на настигавшем их судне зеленый флаг пророка, нежели белый с изображением льва святого Марка, покровителя венецианской республики.
— Кажется, они скоро нагонят нас? — заметила герцогиня.
— Я полагаю, что старик-далмат не позволит поймать себя, — поспешил успокоить свою невесту виконт. — Это, по-видимому, опытный морской волк.
В этот момент позади беседовавших жениха и невесты вдруг раздался чей-то незнакомый голос, говоривший по-арабски:
— Разве ты уже позабыла, госпожа, что мой господин приказал мне быть к твоим услугам?
Герцогиня с живостью обернулась и увидела перед собой Бен-Таэля, невольника Мулей-Эль-Каделя, оставленного последним при ней на случай какой-нибудь опасности.
— Что ты говоришь? — спросила она.
— Мой господин приказал мне немедленно сообщить ему, если тебе будет угрожать какая-либо большая опасность, — продолжал невольник. — Такая опасность уже наступает, и Бен-Таэль должен…
— Так и ты думаешь, что эта галера турецкая?
— Да. Я поднимался на мачту и видел, что тот корабль идет под зеленым флагом пророка. Корпус корабля очень высокий. Такого корпуса венецианские галеры не имеют.
— Что же ты намерен делать?
— Попросить у вас позволения добраться до берега и предупредить своего господина раньше, чем меня заберут в плен вместе со всеми вами. Тогда я уж не в силах буду оказать вам пользу.
— Но ведь мы далеко от берега… Как же ты до него доберешься?
— Бен-Таэль — хороший пловец, — с чуть заметной улыбкой сказал невольник. — Он не боится дальности расстояния от берега, и никакие волны ему не страшны.
— Но, быть может, галера нас и не догонит? Посмотри, как хорошо мы опять пошли.
— Это возможно, госпожа. Но все-таки лучше быть готовым к худшему и принять необходимые меры.
Герцогиня взглядом посоветовалась с виконтом.
— Да можно ли вообще доверять этому… Дамасскому Льву? — спросил последний по-французски.
— О, вполне можно! — горячо проговорила Элеонора. — Он мне так признателен за то, что я пощадила его жизнь, когда она была в моих руках, что готов все сделать для меня. Прошу вас не сомневаться в этом, мой дорогой Гастон.
— В таком случае этот человек может выполнить свое намерение, если вы согласны… Я ему скажу сам.
И, обратившись к невольнику, он сказал ему на арабском языке:
— Если ты так надеешься на себя и не боишься утонуть, то плыви с Богом. В случае же, если нам придется выброситься на берег, ты, вероятно, услышишь об этом и отыщешь нас где-нибудь.
— Хорошо, господин. Надеюсь, вам не придется выбрасываться на берег, и вы благополучно войдете в залив… Но все-таки нужно быть готовым ко всему, поэтому я, с вашего позволения, тотчас же и отправлюсь к моему господину.
С этими словами он отвесил герцогине глубокий поклон, потом покрепче стянул вокруг себя пояс, поправил заткнутый за него ятаган, сбросил с себя бурнус и, оставшись обнаженным по пояс, ухватился за борт и ловко перекинулся через него прямо в море.
— Сто тысяч акул! — воскликнул Стаке, ничего не знавший о предприятии невольника и только заметивший с своего мостика, что кто-то шлепнулся в воду. — Человек за бортом… По местам, к повороту!
— Оставьте этого человека, дедушка Стаке! — крикнула герцогиня, подбегая к нему. — Это невольник Мулей-Эль-Каделя. Он направился к берегу… — Пусть он плывет. А вы лучше скажите мне, что галера?
— Галера?.. А, чтоб ее поглотил ад вместе со всеми треклятыми магометанами, сидящими на ней! — вскричал старик, бывший вне себя от ярости. — Должно быть, она вся состоит из ветра… Так и жарит во все лопатки.
— Вы полагаете, она нагонит нас? — спросил с тревогой виконт.
— Боюсь этого, синьор… Ее чисто черт несет на крыльях.
— Турки! Турки! — крикнул вдруг с верхушки мачты дозорный матрос, имевший приказ от командира судна высмотреть, какая галера гонится за ними.
— Что же вы намерены предпринять, мастер? — спросил виконт.
— Постараюсь войти скорее на рейд, из которого мы вышли с герцогиней, — отвечал старик.
— Да, разумеется, больше нам ничего не осталось, — вмешался в разговор подошедший в это время Никола. — Нужно снова повернуть на прежний путь. Боюсь только, как бы эта дьявольская галера не преградила нам дорогу. Она идет гораздо быстрее нас, и не пройдет десяти минут, как мы уже будем у нее под выстрелами.
— Отдай шкоты! Готовьтесь к повороту! — скомандовал старый моряк.
Галиот, шедший до сих пор на запад, вдруг круто повернул. К несчастью, ветер в береговой полосе продолжал слабеть и не благоприятствовал ходу судна. Галера же, шедшая по открытому простору, пользовалась хорошим попутным ветром и, видимо, нагоняла галиот. В определенное Николой время, т. е. через десять минут, она действительно очутилась настолько близко к галиоту, что могла дать выстрел, пока, впрочем, только холостой, чтобы заставить беглецов остановиться.
— Ишь, как спешат! — проворчал дедушка Стаке. — Господин виконт, госпожа герцогиня и все прочие, здесь находящиеся, готовьтесь к делу! Оно, очевидно, будет жаркое.
— Элеонора, идите с Перпиньяно в батарею, — сказал Гастон, обращаясь к невесте. — Там будет вам легче защищаться.
— А вы? — с беспокойством спросила молодая девушка.
— Мой пост здесь, на месте, с Николой, дедушкой Стаке и Эль-Кадуром. Пока турки еще не абордируют нас, ваша доблестная шпага может смело отдыхать… Не тревожьтесь, дорогая Элеонора. Будем уповать на Бога и на силу своих рук. Не бойтесь за меня.
— Ах, Гастон, у меня такие предчувствия!.. Мое сердце чует беду… Умоляю вас…
— Полно, моя дорогая!.. Такие ощущения, которые вы называете дурными предчувствиями, бывают у всех, даже у самых храбрых людей перед началом битвы, но, слава Богу, они часто не оправдываются. Вы должны это знать не хуже меня, потому что выдержали осаду, взятие и резню Фамагусты…
Второй пушечный выстрел со стороны галеры, сопровождаемый громким проклятием Николы, прервал виконта на полуслове.
— А, второе напоминание! — вскричал он, решительно вырываясь из объятий Элеоноры. — Прощайте пока, моя дорогая… Да хранит вас Бог! Спешу на свое место… там я нужнее.
— С Богом, мой милый друг, — ответила герцогиня, душевная энергия которой, казалось, вместе с опасностью прибывала.
Когда Ле-Гюсьер поднялся на палубу, неприятельская галера была уже довольно близко и шла наперерез галиоту, пытавшемуся подойти к берегу. Расстояние между ним и галерой уменьшилось до нескольких сот шагов, если только на море можно считать шагами.
Второй выстрел с галеры не был уже холостым, и ядром раздробило вершину мачты, которая при падении свалила с ног и порядком поранила голову штурмана Николы. Послав этот гостинец, галера повернулась бортом к галиоту, открывая свои десять пушечных люков, в которых зияли грозные пасти колубрин.
Галера была турецкой постройки, с очень высокой кормой и крутыми, также высокими бортами. Вместимостью она в шесть раз превосходила галиот и была снабжена одним громадным латинским треугольным парусом под марсом и двумя немного меньших размеров сверху.
На обеих ее палубах теснилось множество воинов в кирасах и шлемах, с кривыми саблями на боку, с пищалями и длинными пиками в руках. Нужен был лишь знак со стороны их командира, чтобы они бросились на абордаж галиота.
— Как вы полагаете, мастер, — обратился виконт к дедушке Стаке, управлявшему рулем, — есть ли надежда достичь берега, или нам не ускользнуть от неприятеля и придется здесь положить свои головы?..
— Да уж об этом нужно спросить Магомета, господин виконт, — угрюмо отозвался старик.
Но вот раздался новый раскат турецкой колубрины — и еще часть грот-мачты галиота с треском упала на палубу. Но почти одновременно с этим послышался с батареи голос Перпиньяно:
— Пли, ребята!
Четыре колубрины дружно ухнули, и вслед за тем, на турецком судне оказался пробитым верх корпуса и несколько пищальников, стоявших возле этой бреши, попадали в воду, а другая часть воинов были убиты или ранены насмерть осколками взорвавшихся снарядов, которыми пробило и главный корпус.
Турки не замедлили, в свою очередь, ответить всеми десятью своими орудиями, со страшным грохотом и треском осыпавшими железными и каменными ядрами несчастное маленькое судно, лишенное возможности выйти из-под огня из-за почти полного затишья в береговой полосе.
Часть корпуса возле батареи бала снесена вместе с двумя греками, тела которых были буквально изрешечены осколками, обшивка носовой части была расщеплена и палуба во многих местах оказалась пробитой. Пострадал и трюм, спуск в который был сильно исковеркан.
— Однако это уж настоящий огненный ураган! — вскричал старый шкипер, даже не моргнувший, когда над его головой пронеслась эта гроза. — Еще один такой залп — и от всех нас не останется и следа… Помоги нам, Господи! Больше теперь некому спасти нас.
Виконт стремительно бросился к люку, ведущему в батарею, и дрожащим голосом спросил:
— Все там целы?
— Все! — послышался в ответ голос Перпиньяно. — Пли! — раздалась опять его команда.
Вновь загрохотали находившиеся под его управлением колубрины. Галера, совсем было приблизившаяся к галиоту, вздрогнула всем корпусом и сделала маневр, сразу отодвинувший ее назад. Залпом четырех колубрин Перпиньяно от нее оторвал еще часть корпуса вместе с множеством воинов, окрасивших своей кровью воду.
Послышался яростный вой турок, сопровождаемый сильным огнем пищальников. В ответ на это затрещали ружейные выстрелы и со стороны Ле-Гюсьера, Эль-Кадура и части греков, умевших хорошо владеть оружием. Вся эта горсточка защитников укрылась за высокой баррикадой, устроенной ими на корме из различного рода предметов: ящиков, тюков, бочек и прочего.
Дедушка Стаке и Никола Страдного выбивались изо всех сил, стараясь подвести судно к берегу, хотя отлично понимали, что едва ли это удастся, так как ветер, задерживаемый береговыми мысами, слабел с каждым пройденным галиотом узлом.
Между тем галера снова наступала, рассчитав, очевидно, что еще немного — и галиот, силы которого были почти вдесятеро слабее, должен будет сдаться. И действительно, что, казалось, могли поделать беглецы со своими четырьмя колубринами и двумя десятками матросов против двадцати орудий и нескольких сот озверелых людей, находившихся на галере? Турецкое судно имело по десяти орудий на каждом борту, кроме множества мелкого огнестрельного оружия.
Перестрелка с каждой минутой все более и более ожесточалась, заволакивая все окрестности пороховым дымом и своими оглушительными раскатами и треском будя отголоски в ближайших утесах. Турки были не особенно искусные артиллеристы, поэтому многие из их снарядов не достигали цели и шлепались в воду, но Перпиньяно своими четырьмя колубринами положительно делал чудеса: ни один его выстрел не пропадал даром, нанося галере значительные повреждения и скашивая ряды ее защитников. Несмотря, однако, на это, двадцать колубрин все-таки должны были, в конце концов, одержать верх над четырьмя, — так, по крайней мере, говорил здравый смысл.
Не прошло и четверти часа, как половина фок-мачты галиота со страшным треском рухнула на палубу, покрыв ее всем своим запутанным такелажем. Вся баррикада оказалась под этим нагромождением.
С трудом выпутавшись из накрывшей его сети канатов, Ле-Гюсьер выскочил из-за баррикады и крикнул:
— Все на палубу! Сейчас будет абордаж!
Но едва он успел произнести последнее слово, как ему прямо в грудь ударилась пищальная пуля, и он со стоном упал на палубу, обливаясь кровью.
Никола и Эль-Кадур поспешили к нему на помощь, между тем как дедушка Стаке вне себя крикнул на весь корабль:
— Виконт ранен!.. О Господи, помилуй нас!
Крики эти были услышаны в батарее и привлекли бледных, как смерть, герцогиню и Перпиньяно.
— Гастон!.. Мой милый Гастон! — с отчаянием воскликнула Элеонора, бросившись на колени возле своего жениха, лежавшего на залитой кровью палубе.
Эль-Кадур и один из греков бережно подняли его и понесли.
— Ничего… — лепетал он, стараясь улыбнуться убитой горем невесте. — Это… только легкая… рана… Не плачьте… Элеонора… Пуля прошла… в середину… груди и… быть… может, не… опасн….
Более он не мог говорить. Все лицо его судорожно исказилось, глаза, устремленные на герцогиню, сразу потускнели, и он, лишившись чувств, тяжело откинул голову на руки несших его.
Элеонора, испустив душераздирающий крик, подбежала к борту, простерла сжатую в кулак руку по направлению к галере и сквозь зубы с яростью проговорила:
— А, проклятые! Вы убили его!
Оглянувшись затем на палубу, она увидела шпагу, выроненную виконтом, подскочила, размахивая ею над головой, звенящим, как металл, голосом воскликнула:
— Ко мне, мои храбрецы! Схватимся с этими негодяями и отомстим им…
— Что ты делаешь, падрона? — вскричал Эль-Кадур, подбегая к ней. — Господин виконт только ранен… Мы уложили его в каюте, и Никола приводит его в чувство… Ты лучше сама занялась бы своим женихом, падрона, чем искать себе смерти.
— Оставь меня и не мешай мне умереть! — сурово откликнулась молодая девушка.
— Нет, я тебя не оставлю и не допущу напрасно умереть! — спокойно возразил араб. — Твой отец поручил мне на смертном одре охранять тебя… А! — продолжал он изменившимся голосом, взглянув на неприятельское судно. — Смотри, падрона, они идут на абордаж, и ими командует Метюб.
— Метюб?.. Ах, так это он устроил погоню за нами! Ну, тогда мы пропали!
С этими словами герцогиня далеко отшвырнула шпагу, закрыла руками лицо и, бросившись ничком на груду парусины, громко зарыдала. Наконец и в ней сказалась слабая женщина.
Между тем галера приступала к абордажу галиота, подойдя к нему с носовой части. Зацепившись громадными баграми и перебросив с судна на судно надежные мостки, турки готовились перебраться на галиот, который уже считали взятым, приняв молчание его колубрин за знак, что он сдается.
Первым влетел на палубу галиота Метюб, красовавшийся в сверкающей стальной кирасе и в высоком бронзовом шлеме с поднятым забралом. За ним следовало с десяток солдат, закованных в железо и вооруженных длинными пистолетами с дымящимися фитилями и кривыми саблями.
— Счастлив тебя видеть, синьора! — насмешливо проговорил Метюб, направляясь к герцогине, все еще лежавшей в прежнем положении. — Ты — прелестная женщина, и твой настоящий наряд нравится мне гораздо более, чем тот, в котором ты сегодня покинула нашу крепость. Значит, ты не сын, а дочь мединского паши. Если это так огорчительно для госпожи Гараджии, зато очень приятно для меня.
Услышав первые звуки ненавистного голоса, герцогиня вскочила на ноги и с быстротой молнии схватила брошенную ею было шпагу Ле-Гюсьера.
— А, бездельник! — закричала она, яростно наступая на него. — Я уже дала тебе хороший удар шпагой в грудь, а теперь, не взыщи, и совсем тебя убью!
Турок быстро отступил на два шага назад и выхватил у одного из своих солдат пистолет.
— Ага, струсил и хочешь уложить меня пулей, негодяй! — продолжала Элеонора, находившаяся в странном возбуждении. — Я вооружена шпагой, а не пистолетом. Берись за равное оружие, если в тебе есть хоть капля чести, и помни, что я женщина, а ты — мужчина!
Среди воинов, которых прибывало все больше и больше, поднялся глухой ропот, в котором мало было лестного для помощника комендантши Гуссифской крепости. Красота и мужество герцогини подействовали даже на этих полудиких варваров. Какой-то прибывший вслед за Метюбом офицер схватил его за руку и, указывая на Элеонору, сказал:
— Помни, что эта христианка принадлежит госпоже Гараджии, и ты не должен убивать ее. Отдай мне все свое оружие.
Очевидно, этот офицер имел более широкие полномочия, нежели сам Метюб, потому что последний молча, насупившись, отдал ему пистолет, саблю и ятаган.
После этого офицер куда-то скрылся и более не показывался. Командиром отряда турок сделался снова Метюб.
— Хорошо, мы сведем наши счеты в Гуссифе, — сказал он глухим голосом, весь красный от злобы и смущения. — Конечно, теперь не время обмениваться ударами клинков или стреляться.
Ему страшно было досадно, что офицер помешал поступить с герцогиней так, как бы он хотел, т. е. попросту забрать ее в свою власть и потешиться над ней. Но он не решался выказать эту досаду.
— Да, я думаю, тебе и вообще неудобно вступать в поединок с противником, победившим уже не только тебя самого, но даже и доблестного Мулей-Эль-Каделя! — иронизировала герцогиня.
— Как, неужели ты, женщина, одолела такого героя, как Дамасский Лев? — воскликнули солдаты, обступив Элеонору и глядя на нее глазами, полными удивления, восхищения и глубокого уважения.
— Да, я, женщина, победила на поединке Дамасского Льва, — ответила герцогиня. — Но теперь можете делать со мной, что хотите, — добавила она, с презрением бросив шпагу. — Мне все надоело, и я сдаюсь. Можешь даже связать меня. Я не стану сопротивляться.
— Нет, на это я не имею приказания. Я просто переведу тебя в каюту на моей галере.
— А что ты намерен сделать с моими спутниками?
— Что прикажет госпожа Гараджия.
— Но и без меня дело не обойдется, — вдруг сказал человек, одетый в форму янычарского капитана и только что появившийся среди других янычар на палубе.