— Ну, не реви! Ну, что ты, глупенькая! Иди ко мне!
Самослав прижал к себе Людмилу, поглаживая ее трясущиеся в рыданиях плечи. Она же, уткнувшись ему в грудь, заплакала еще сильнее. Он знал, что именно так все и будет, но иначе было никак нельзя. Заскорузлое язычество умирало, на глазах превращаясь в какой-то дурной фарс. По сравнению с набирающим силу христианством оно уже казалось примитивным и глупым, и даже немного смешным. Старые боги крепко стояли на ногах в деревнях, где жизнь была проста, и крутилась вокруг поля и скотины, но в городе… В городе поклонников старых богов становилось с каждым годом все меньше. Для новой жизни они не подходили вовсе, и Людмила это прекрасно понимала, ведь она была довольно умна. Новая жизнь началась, значит, и боги теперь тоже будут новые. И это знание ломало ее собственный мир, словно порыв ветра сухое дерево, отжившее свое. Заканчивался мир, где отношения между всеми людьми были такими же, как в маленькой лесной веси, в которой ничего не меняется сотню лет кряду. Ее мир, простой и понятный, менялся на мир, в котором царили такие, как ненавистная Мария. То был мир сложный, изменчивый и коварный. В нем слово не всегда значило то, что слышали люди, а дело могло весьма сильно отличаться от слов. Видимо, потому-то римлянам из Галлии и грекам было так хорошо здесь. Им этот мир был не в новинку.
— За что ты так со мной поступаешь? — подняла на него залитые слезами глаза Людмила. — За что? Ведь ты же знаешь, что больно мне делаешь!
— Потому что я тебя люблю, — просто ответил Самослав. — Ты мать моих детей, и ты мне очень дорога.
— Что ты сказал? — совершенно растерялась Людмила. — Любишь? Правда?
— Правда! Я не хочу, чтобы ты стала рябой уродиной, — продолжил князь. — Ты, или дети наши. И ведь это если повезет. В той волости, что в дулебской земле, половина людей умерла, а другая половина изувечена. Представляешь, что случится, если эта болезнь в города проберется. Ведь тут настоящее кладбище будет.
— Ты меня любишь? — неверяще спросила Людмила, не слушая, что он только что сказал. — Любишь? Так, как раньше любил?
— Даже больше, — Само прижал ее к себе и начал целовать заплаканные глаза. — Ты же мне вон каких детей родила. Самых лучших на всем белом свете! Ну, чего ты себе надумала, глупая? Я же как лучше для нас всех делаю.
Людмила крепко обняла его, прижавшись к мужниной груди. Его сердце билось редко и ровно, в отличие от ее собственного сердца, которое так и норовило куда-то выпрыгнуть, трепыхаясь, как пойманный в сеть воробей. Людмила замерла, впитывая накатившее ощущение невероятного счастья, и она не хотела шевелиться, чтобы не выйти из его зыбкого облака.
— Любишь! — тыкалась она мокрым носом в грудь терпеливо стоявшего мужа. — Сколько времени я этих слов не слышала. С того самого дня, как Кия родила.
— Помни! — князь бережно взял в руки ее лицо и посмотрел прямо в глаза. — Ты княгиня! Ты не человек, ты живая власть. Тебе не позволено вести себя так, как тебе самой хочется. У тебя долг перед страной есть. Не забывай об этом.
— Я стараюсь, Само, — грустно сказала Людмила. — Да только тяжко мне все это. Не поспеваю я за тобой, и за жизнью этой не поспеваю. Глупая я, наверное, совсем…
— Тогда просто не мешай, — сказал Самослав. — Я ведь уже просил тебя об этом. Из-за одного неразумного слова может большая беда выйти. Помни об этом.
— Я буду стараться, Само, — Людмила смотрела на мужа ясными лучистыми глазами, в которых горело такое жаркое пламя, такая невероятная нежность, что у него даже сердце защемило. Она все еще была невероятно хороша. До того хороша, что просто дух захватывало. И он действительно любил ее, получая от нее все то, чего не мог получить от продуманной и рациональной до мозга костей Марии. Он получал вот эту вот нерассуждающую любовь и преданность, которые и были стержнем, вокруг которого строилась жизнь его семьи.
— Уф-ф! — Самослав вышел из покоев жены, совершенно разбитый.
Ему очень тяжело давались такие разговоры, да и не слишком приняты они были в это время. Если бы он надавал жене затрещин, ему бы и слова никто не сказал. Даже она сама приняла бы это стоически, как должное. Подумаешь, мужик поучил глупую бабу, которая рот открыла не вовремя. Никому о таких разговорах знать нельзя, могут ведь и за слабость принять. Не поймут его бояре, а степняки в особенности.
Князь теперь проводил дома примерно половину времени, все активнее пользуясь информацией с мест, поставку которой неутомимый Бакута, начальник Почтового приказа, довел почти до совершенства. Голуби, сигнальные башни, еще редкие, впрочем, и неутомимые гонцы-обры, которые на сменных лошадях могли сделать за день сотню миль. Срочное донесение шло еще быстрее, потому что гонцы менялись, и так огромная страна оказалась пронизана нервными волокнами почтовых путей.
Породистый аргамак вынес князя из ворот замка, ступая легкой баюкающей иноходью. Вокруг, куда ни кинь взгляд, шла стройка. Тысячи бывших рабов аварского кагана, переквалифицировавшиеся в строителей, копошились на стенах и домах нобилей. За эту работу им теперь неплохо платили, и гигантская артель возводила дома целыми улицами, беспрекословно подчиняясь утвержденному князем плану и целой своре крикливых ромеев. Прорабы уже довольно лихо матерились на дикой смеси словенского, германского и греческого, понимая, что именно такой стиль управления наиболее уместен на стройке в этой далекой стране.
Земля в Братиславе будет невероятно дорога, да и было ее в кольце внешней городской стены совсем немного. Одна видимость, что, то тут, то там еще виднеются неухоженные пустыри, заросшие густым бурьяном. Это временно, и уже лет через пятнадцать-двадцать здесь некуда будет ногу поставить. Потому-то, при наличии свободной земли дома строили тесно, стена к стене, прерывая этот ряд лишь перекрестками будущих улиц и площадей.
Князя ждали в Черном Городе, который обнесли своей собственной трехметровой стеной с воротами, запиравшимися на тяжелый брус. Сюда не было ходу посторонним, а его служащие заселили целый квартал, который горожане тоже называли Черным, и никак иначе. Все секретные дела велись именно там, за стенами Тайного Приказа. Там штатные мастера, которые принесли клятву Моране и алхимик Геннадий представят князю плод их многомесячных усилий. Он сам эти усилия направлял, регулярно вникая в их работу. Самослав в прошлой жизни не был инженером, он скорее был самоучкой-строителем, нахватавшимся верхушек, а потому его решения были довольно простыми, поверхностными и не всегда верными. Помощникам иногда приходилось изрядно помучиться, чтобы воплотить в жизнь его туманные распоряжения. Ну, вот не знал он, как перегоняют нефть! Не знал, и все тут. И это его незнание стоило Геннадию многих месяцев работы, и дважды сожженной бороды и волос. Да и мастер-металлург, привезенный из Константинополя, что подбирал параметры перегонного куба, тоже порядком устал за последнее время. По сравнению с этой задачей отлить толстостенный бронзовый сосуд, оснащенный обратным клапаном и кузнечными мехами, было просто парой пустяков.
Ворота Черного Города, смазанные маслом, открылись почти без скрипа. Его ждали, и служащие местной юстиции были построены в шеренгу. Они склонили головы и стукнули кулаком в грудь.
— Вольно! Разойдись! — скомандовал князь, и десятки людей, одетых в серое и черное, растеклись по своим местам, словно и не было их тут только что.
— Показывайте! — князь приобнял Горана и приветливо кивнул его сыновьям, которые преданно поедали его глазами. Волк, Тур и Ворон становились все больше похожи на отца, матерея с каждым годом, пока сам Горан старел. Главе Приказа уже почти пятьдесят, и он был весь серебряно — седой, но силен и свиреп, как прежде. А еще у него побаливала поясница. Князь видел это, когда непрошеная гримаса при неловком движении мимолетом пробегала по лицу боярина.
— К Илье зайдешь, — шепнул князь ему в ухо. — Он тебе спину попользует.
— Пройдет, — поморщился Горан. Он не любил показывать слабость.
— Это приказ, — отрезал Самослав. — К тому же он лечить тебя будет на твоей же дыбе. На той, которая лежанку напоминает.
— Как это? — Горан сильно удивился.
— Спину вытянет, — пояснил Самослав. — Я и сам иногда люблю это дело. Чай, не мальчишка уже. В спину иногда так вступает, что хоть плачь. Только дыбой и спасаюсь.
— Сегодня просто спасу нет, государь, — стыдливо отвел глаза Горан. — Прости… Совсем стар становлюсь, видно.
— Сегодня же и зайди, — повторил Самослав. — И поговори с ним насчет прививки от оспы. Это важно.
— Неужто можно ту злую хворобу побороть? — испытующе посмотрел Горан на князя. — Моя стража в той волости людей без счета положила. Тех, кто бежать оттуда хотел. Страшные вещи рассказывают. Пригожие девки за считанные дни в кикимор жутких превращаются, а малые дети, словно лучины горят. Один из пяти едва выживает. Такой страх, что не приведи боги!
— Можно оспу победить, Горан, — кивнул князь и показал ранку на руке. — Я уже вот привился. Чтобы ты и твои люди тоже привились немедленно.
— А владыка Григорий? — глянул из-под бровей Горан. — Он точно в этом деле нужен? Не поймут мои люди.
— Скажи им, что так надо, — поморщился Самослав. — Потом поймешь.
К счастью, этот неприятный разговор ему закончить не довелось, потому что они, наконец, пришли. В дальнем углу Черного города стоял длинный каменный сарай, который носил гордое звание лаборатории. Во всем княжестве не было места более засекреченного. Даже из служащих Тайного приказа лишь единицы знали, что именно тут происходит. Они, конечно, видели, как ненормальный алхимик выбегает наружу в горящей одежде и ныряет в бочку с водой, но пока терялись в догадках. А лишние вопросы в этом ведомстве не поощрялись.
Сарай охранялся двумя стражниками, которые склонили головы и стукнули кулаком в грудь. На оснащение лаборатории князь денег не пожалел. Тут было все, с чем работали алхимики того времени, и очень много такого, о чем они не имели ни малейшего представления. Например, тут была принудительная вентиляция, управляемая немым калекой, который качал кожаные мехи, выгоняя воздух из отравленного всякой дрянью помещения.
— Ваша светлость! — алхимик Геннадий и мастер — ромей склонились в глубоком поклоне.
— Ну, показывайте! — Самослав потер руки в предвкушении.
Они вышли на обширный пустырь, который еще не был застроен. Тут-то и стояло оружие, которому предстояло перевернуть этот мир. Бронзовая труба, присоединенный к ней металлический горшок, кузнечные мехи и запальный фитиль, который был просто трутом, закрепленным перед стволом чудо — оружия на железном стержне. Все это выглядело настолько убого и примитивно, что Самослав даже немного расстроился. Ромей начал сноровисто нагнетать давление, а Геннадий, истово крестясь, вставил на свое место тлеющий трут и пугливо отскочил в сторону. Видимо, у него был в этом деле немалый опыт, причем далеко не самый приятный.
— Святая Дева, благослови нас, грешных! — ромей бросил качать мехи и повернул краник перед стволом.
Из ствола сифонофора с гулом вылетела отвратно воняющая керосином струя, которая, пройдя через трут, вспыхнула и уже дальше полетела веселой огненной дугой. Полетела недалеко, всего-то шагов на двадцать, где и спалила соломенное чучело, приготовленное специально для этой цели. Капли горючей жидкости, попавшие на мокрую после дождика траву, уж гасли, оставив на месте падения плешивую черную дорожку от самого огнемета до мишени. Огнесмесь быстро потухла, а в безветренном воздухе стояла густая, словно пригоревшая каша, керосиновая вонь.
Результат испытаний был весьма спорным, ведь Самослав представлял себе это все совсем иначе. Греческий огонь, про который он читал когда-то бесконечно давно, прилипал к любой поверхности, горел на воде и его метали куда дальше. Впрочем, тут был совсем не греческий огонь, который, как известно, содержал нефть, серу, масло и канифоль, а нечто совсем иное, ничуть не похожее на напалм древности.
— Вот! — мастера сияли, словно новые полтинники, а Горан, который стоял неподалеку, был слегка бледен. Ему, язычнику, все это казалось невероятным, почти божественным действом, где человек подчинил себе стихию огня.
— Что-то не так, ваша светлость? — мастера прочитали по озадаченному лицу князя, что результата он ждал совсем не такого.
— А что, дальше эта штуковина не бьет? — спросил, наконец, князь.
— Силы мехов не хватает, — развел руками мастер-ромей. — И так, и этак пробовали. Кожу по швам рвет давлением.
— А нефть с маслом и серой не пробовали смешивать? — спросил князь. — Она вроде бы после такого должна сама по себе на воздухе вспыхивать.
— Не вспыхивает она, государь, — виновато понурился Геннадий. — Не только не вспыхивает, но и горит очень плохо. Я знаю, что в Аравии бывает другая нефть. Она более горюча. Я с ней работал, ее иногда в Александрию в кожаных бурдюках привозили. Эта же нефть тяжелая и густая, она не похожа на ту, что я видел раньше.
Действительно! Самослав задумался. Нефть в районе Персидского залива легкая и малосернистая, а в России и Румынии наоборот, тяжелая. Из нее все больше дизель делают… Делали… Или будут делать?… Он совсем запутался. Может быть, именно в этом была вся проблема? Ответа он, конечно же, не получил. Что же, придется работать с тем, что есть.
— Там, ваша светлость, первой еще одна жидкость выходит, — робко сказал Илья. — Но ее мало совсем и она испаряется быстро. А уж горит как! Никакого сладу с ней нет! Истинный элементаль огня! Я ее в кувшине с притертой пробкой храню, да еще и воском заливаю, иначе не удержать никак.
— Набери-ка мне той жижи в стеклянную бутыль, смешай с тем, что у тебя после возгонки в кубе остается, и потом меня позови. Бутыль из-под настойки и кусок тряпки есть?
— Есть, конечно, как не быть, — хмыкнул Горан. — Сейчас принесем. Уж в пустых бутылках у нас недостатка нет. Мы же люди воинские, нам без этого дела никак….
Минут через десять перед князем стояла бутыль из мутного зеленоватого стекла, из которой отчетливо несло таким знакомым и родным запахом. Самослав вставил в горлышко бутыли тряпку и поджег ее от все еще тлеющего фитиля. Он задумчиво подержал бутыль в руках и вдруг внезапно осознал, что ее срочно нужно куда-то бросить и, причем немедленно. По какой-то странной причине, когда он поджигал фитиль, эта простая мысль его не посетила. Самослав немного отвык от нефтепродуктов и от последствий неосторожного обращения с ними. Выбор был невелик, и жертвой он выбрал сарай, стоявший неподалеку.
— Ах, ты ж!… Да что б тебя!… Мать твою так! — послышалось вокруг, когда на каменной стене вспыхнул огненный круг, который жадно потянулся к черепичной крыше.
— Моя лаборатория! — завопил Геннадий и отважно кинулся тушить огонь.
Окружающие забегали, оставив князя в гордом одиночестве ковырять землю носком сапога. Он изо всех своих сил делал вид, что именно так все и было задумано. Огонь, облизнувший обожженную глину кровли, разочарованно затих, с плотоядным интересом занявшись стропилами, которые высунули наружу свои деревянные ноги. Впрочем, тут его быстро потушили, князь не зря велел строить город из камня. Народ, который впечатлился не на шутку, смотрел теперь на своего государя со священным ужасом. У него и раньше была прочная репутация колдуна, но теперь она превратилась в гранит.
— Ну, вы в общих чертах идею поняли? — спросил князь, с трудом сохраняя непроницаемое выражение лица. — Я вам показал, что нужно сделать, а вы тут дальше самостоятельно с ингредиентами поработайте. И не смотрите на меня так! Я за вас работать не собираюсь. Сами, ребятки, сами! И огнемет не бросаем! Двадцать шагов — это же просто смешно. Нужно минимум пятьдесят! И ствол у вас совсем никуда не годится. Сделайте морду дракона на конце.
— Дракона? — выдавил из себя удивленный ромей.
— Да-да, непременно дракона, это очень важно! Горан, пусть твои люди начинают слухи среди купцов распускать, что у нас прирученный дракон есть. Мы его… э-э-э… из неведомых стран привезли.
— Не поверят, государь, — возразил Горан.
— И очень хорошо, что не поверят, — проникновенно сказал Самослав. — Ведь в этом весь смысл. Понимаешь?
— Понимаю, — почесал затылок Горан, который схватывал такие вещи на лету. — Мы ведь после такого любую чушь запустить сможем, и они это схарчат за милую душу.
— Все свободны, кроме мастеров, — вздохнул князь.
Кузнечные мехи — полное дерьмо. В этом мире должен появиться простейший насос. И сегодня он снова даст кучу туманных намеков, которые будут стоить его людям многих месяцев работы.