Но, как оказалось, не такими уж мы были безумцами, выбрав для путешествия в Тибет не очень популярную среди туристов труднодоступную высокогорную дорогу в «нетуристский» месяц – октябрь. Все–таки мы ехали на джипах, с опытными водителями и гидом. Безумцы те, кто, рискуя собственной жизнью, пускается в подобное путешествие в одиночку, не зная языка, не имея представления, что ждет его в этих заоблачных далях. Двух первых мы встретили посередине большой высокогорной пустыни. Кругом лежали песчаные барханы и снега. Больше сотни километров и несколько перевалов отделяли нас от последнего приюта, где жили люди. Впереди нас было такое же расстояние до следующего человеческого жилья. Хрупкие фигуры двух велосипедистов показались нам миражом. Но это были живые люди. Они медленно крутили педали, превозмогая высоту и разреженный воздух. Я был уверен, что ночевать им придется в этой же пустыне. Дай бог, чтобы они знали, что делают, и готовы к таким испытаниям! Но еще больше поразила нас другая парочка, на мотоциклах. Молодой парень и девушка из Германии забрались еще дальше в Тибетские горы. Мы столкнулись с ними у переправы через небольшую речку. Мост оказался разрушенным, и пришлось проезжать реку вброд. Мотоциклисты неуверенно стояли у воды. При переправе они неизбежно бы вымокли, а при морозе это было бы катастрофой.
При виде нас они отчаянно замахали руками. Девушка была синяя от холода. Судя по легкой одежде обоих, они не представляли, что такое Тибет. С трудом шевеля замерзшими губами, они попросили что–нибудь поесть. Им оставалось около двух–трех километров до очередного приюта, где мы остановились на обед. Хотя мы пробыли там около часа, мотоциклисты так и не появились. Мы даже сожалели, что дали им пищу. Видимо, они расслабились и сели отдохнуть. Лучше бы они добрались до людей! С тяжелым чувством мы покидали приют. Помоги Бог этим путникам живыми вернуться домой!
Очередное открытие Тибета – это его люди. Любая страна – это не только и не столько природные красоты, а, в основном, люди, которые эти места населяют, их культура, традиции, одежда и пища. Тибетцы, живущие на таких высотах, где не растут ни деревья, ни кустарники, целиком зависят от яков. Эти величественные животные кормят горцев, давая им молоко и мясо, одевают за счет своей шерсти и шкуры, защищают жилища и святые места тибетцев, правда уже в виде рогатых черепов, прогоняя злых демонов и духов. На высоте более четырех тысяч растут лишь трава и мох, поэтому единственное топливо для очага – ячий кизяк. Яки – неотъемлемый символ Тибета. Резкий запах ячьего жира преследует путника по всему Тибету. На нем готовят пищу, с ним варят специальный тибетский чай, добавляя его к горячему молоку, разбавленному подсоленным кипятком. В монастырях чадят свечи из ячьего жира, горящие в огромных чашах, куда каждый прихожанин льет свою лепту жира. Им поливают любые священные места: скалы, камни, ступени. На него лепят принесенные монеты и бумажные деньги, предметы, символизирующие присутствие семьи в этих святынях: зеркальца, расчески, авторучки и прочую мелочь. Многие паломники прибывают из отдаленных районов, прихватив с собой с трудом заработанные не за один месяц средства своих семейств, поэтому они с усердием молятся за процветание своих фамилий, за их благополучие и здоровье. Причем, не просто молятся, а выполняют так называемую ритуальную «пантерку» – ложатся ничком на землю, плавно прогнувшись, скользя на ладонях, защищенных либо специальными щитками, либо просто обутыми на них ботинками. И плавно встают, выполняя обратное движение. И так целыми днями! Некоторые совершают Кору – обход святых мест с моленьями и «пантерками». Вознесет паломник руки к небесам, помолится, падет ниц, встанет, сделает два шага вперед и все начинает сначала. Так обходят священные ступы, монастыри, дворец Потала, даже святую гору Кайлас, и не по одному разу! Это же сколько здоровья надо иметь, чтобы совершать безостановочно такие поклоны!
Тибетцы западной части страны, по которой мы путешествовали, по всей вероятности, не часто видят туристов. Они с нескрываемым любопытством разглядывали нас, гурьбой ходили вместе с нами по магазинам, горячо обсуждая наши покупки. Их очень веселил и наш вид, и наш выбор товаров. Василий, имеющий рост сто девяносто сантиметров, был вне конкуренции по популярности. Горцы, в основном не превышающие полутора метров, рядом с ним были как лилипуты с Гулливером. С Василием они охотно позировали перед фотокамерами, хотя обычно отворачивались или закрывали лицо руками. В одном местечке нам пришлось обедать под пристальными взглядами целой толпы тибетцев. Они мирно дремали на своих тюках в ожидании попутного транспорта. Завидев нашу компанию, горцы побросали скарб и выстроились вдоль стеклянной двери кафе, в котором мы устроились. Ни наши пристальные взгляды в их сторону, ни резкие крики хозяев харчевни не возымели никакого действия. Наоборот, народ с каждой секундой прибывал. Выход нашелся сравнительно просто и неожиданно: Сергей, утомленный вниманием тибетского народа, вытащил фотокамеру и, шутя, направил ее на толпу. Все, как по команде, повернулись к нам спинами и, казалось, разом утратили к нам всякий интерес.
Мне этот простодушный и добрый народ живо напоминал детей. Так же залихватски носят они свою верхнюю одежду, не вдевая правую руку в рукав, а просто перекинув его за спину. Так же не любят мыться и расчесываться по утрам, так же не стыдясь справляют нужду прямо на улицах своих небольших селений. «Все мы в душе дети, – глубокомысленно произнес Василий, когда я поделился с ним своим наблюдением. – Особенно мужчины».
Он сам был большим ребенком, когда рассуждал о тайных возможностях Мастеров, которым доступна левитация и способность творить чудеса. Василий с упоением рассказывал о своих встречах с некоторыми из них, приводил примеры демонстрации их Силы, свидетелем которых он был сам. «Вселенная многомерна, – говорил Василий. – Существуют тысячи параллельных миров. Есть люди, которые могут путешествовать по ним, переходить из мира в мир. Они могут даже перемещаться с планеты на планету. На Луне есть одна стена, на которой оставляют свои росписи Мастера, достигшие вершины Силы. Таких подписей всего несколько. Их невозможно стереть или уничтожить. Но я был знаком с одним суфием, который обладал неимоверной Силой. Он стер все предыдущие надписи и оставил свою, единственную…» – «Здесь был Вася?» – полюбопытствовал я. Василий молча посмотрел на меня, потом задумчиво произнес: «Что–то вроде этого…»
Василий отправился с нами в путь накануне своего сорок пятого дня рождения. Он жаждал оказаться возле священного Кайласа двадцать восьмого октября именно в знаменательный для него день. Узнав, что мы там будем раньше, двадцать шестого, Василий, подумав, изрек: «Восемь – знак бесконечности. Это даже лучше, чем двадцать восьмого». Заметив мой недоуменный взгляд, он пояснил: «Это нумерология. Двадцать шесть – два плюс шесть – восемь. Очень символично, главное – успеть».
Волноваться было из–за чего. В тот день мы ехали более двенадцати часов, спускаясь в бесконечные каньоны, взбираясь на гребни хребтов. Сумерки застали нас на полдороге. В темноте мы долго блуждали, пока слева не засияла призраком гигантская пирамида Кайласа, озаренная светом полной луны. Кое–как отыскав приютившийся у подножья священной горы небольшой поселок пилигримов Кайлас–виладж, мы без пяти минут полночь устроились на ночлег. Василий торжествовал: «Мы успели! Не только двадцать шестого, но и к двенадцати! Это же конец цикла! Двенадцать лет, двенадцать часов – знаменуют конец фазы развития. Это начало нового цикла». И поспешно скрылся в отведенной для него каморке. Надо было успеть медитативно пообщаться с Кайласом и с теми, кто его создал: с древними атлантами, чей дух до сих пор витает над священной горой.
Василий трижды пережил клиническую смерть. Последний раз, когда его ограбили и раздели, он зимой почти всю ночь пролежал без сознания в снегу. Замерзнуть насмерть не дала его собака – колли, которая все это время согревала Василия своим телом. После реанимации Василий увидел мир другими глазами. Как будто упала пелена и засиял невидимый свет. Он взглянул на родителей и понял, что они совсем не такие, как он их себе представлял, что они намного лучше и родней. Василий с болью в сердце заметил, какие родители седые и старые и как много горя и переживаний он внес в их жизнь. А при встрече с женой, с которой прожил тринадцать лет, Василий подумал: «Боже милостивый! Как мог я жить с этой чужой женщиной!» И ушел, захватив с собой лишь смену белья.
Василий каялся и постигал религии. Он месяц прожил в монастыре и крестился, пройдя послушание, посты и службы. И разочаровался, видя, что и среди монахов так же мало веры, как и среди мирян. Василий принял мусульманство и читал Коран. Постигал тайны суфиев и даже пытался стать иудеем. Познакомился с буддизмом, и вот она – долгожданная встреча с Кайласом!
Для нас со Светой ночь тянулась так же бесконечно, как и предыдущие. Высота около пяти тысяч метров, воздуха опять не хватает бедному сердцу. Света пытается уснуть, заглушив головную боль последней таблеткой анальгина. Сны путаные и тревожные.
Рано утром, несмотря на ощутимый морозец, мы поспешили на улицу. Из–за ближайшего гребня выглядывала гигантская белая шапка Кайласа, уже освещенная лучами восходящего светила. Гора имела форму правильной пирамиды, пересеченной вертикальной трещиной от основания почти до самой вершины. Трещина вгрызалась в Кайлас уступами, казалось, что это гигантские ступени, ведущие наверх. Точно на середине пирамида пересекалась другой трещиной, параллельной основанию. Две трещины рисовали на грани священной горы огромный крест, в котором пилигримы видели свастику. Кайлас так и называют – горой свастики.
Я поднялся на ближайшую горку, возвышающуюся над Кайлас–виладжем, чтобы оттуда сделать фотографии «трона Шивы». На противоположном склоне я заметил поднимавшегося вверх Василия.
Наверху, как и всюду в Тибете, был установлен высокий шест, к которому тянулись несколько веревок, сплошь увешанных разноцветными флажками–мантрами. Они развевались утренним ветром, словно стая потревоженных птиц. Сверху открывался удивительно красивый вид на долину. На юге, насколько хватало глаз, высились острые пики Гималаев. Чуть ближе их в утренних лучах сверкали ледовые склоны горного гиганта. Гурла Мандата – индийская вершина, высотой семь тысяч семьсот двадцать восемь метров над уровнем моря – царила на юге над всей долиной пилигримов. Под ней плескались аквамариновые воды двух священных озер: Лангака и Манасоровара. Первое было символом Луны и порождением дьявола, второе – символом неба. Естественно, что в первом была мертвая вода, а во втором – живая. На севере царил Кайлас. Высота его шесть тысяч семьсот метров, хотя Василий утверждает, что на самом деле его высота – равна ровно 6666 метров. Без одной шестерки – это знак дьявола.
Вдоволь насладившись видами просыпающихся гор, я спустился в лагерь. Оказалось, что Василий до сих пор не вернулся.
Ожидая его возвращения, я вспомнил один случай, который произошел в Аксайской экспедиции. Мы исследовали каньон, по которому течет река Кёк–Кия, в поисках пещер. Наш лагерь расположился в долине реки Ак–Сай, вытекающей из озера Чатыр–Куль и несущей свои воды в Китай. В центре долины возвышался одинокий утес прямоугольной формы, высотой 25– 30 метров. Киргизы называют его Чатыр–Таш – «Камень–палатка». Я думаю, и озеро Чатыр–Куль получило название от этого скального утеса, хотя от него до озера – километров шестьдесят–восемьдесят.
Места в Аксайской долине и прилегающих ущельях дикие. Людей там проживает мало, посторонних и случайных путников не встретишь. Кругом пограничные кордоны и заставы. В этот район специальный пропуск надо получать. Так же, как и в Тибете, много яков, но по виду они отличаются от тибетских.
Кёк–Кия пробила себе сквозь скалистый гребень глубокий извилистый каньон, местами представляющий собой непроходимые вертикальные стены. Нам троим, Сергею Дудашвили, Василию и мне, во время обследования верхнего участка реки приходилось постоянно то спускаться на дно каньона, то подниматься вверх, обходя скальные прижимы. Высота была более трех тысяч метров над уровнем моря, шел второй день экспедиции, и мы еще не успели адаптироваться к высоте и нагрузке. Поэтому каждый следующий подъем, а это не менее ста пятидесяти–двухсот метров по высоте, отнимал у нас все больше времени и сил. И вот, наконец, последний подъем. Но погода портится, вот–вот пойдет ливень, да и времени до вечера остается немного, а до лагеря у Чатыр–Таша около трех километров. Пора возвращаться. Я медленно поднимаюсь по дну кулуара. Склон очень крут, и не привыкшее к высоте сердце гулко стучит в груди, заставляя делать глубокие и частые вдохи. Дудашвили идет по соседнему кулуару. Немного отстав от нас, шествует Василий.
Поднявшись наверх первым, я с трудом перевожу дух. Здесь неиствует ветер, небо льет дождь с градом. Спасаясь от порывов ветра, я спустился на несколько метров обратно в кулуар. Лишь минут через десять на склоне появился Сергей. Видимо, поднявшись, он, как и я, успокаивал дыхание. Первым его вопросом было: «Где Василий?» Я пожал плечами. Он следовал за мной, но на значительном расстоянии. По всем расчетам, Василий уже должен был присоединиться к нам. Я подошел к краю кулуара, откуда он просматривался до самой реки. В нем никого видно не было. Покричав для верности и не получив ответа, я вернулся к Дудашвили. Василий мог последовать за Сергеем и подняться по соседнему кулуару. Дудашвили ушел назад, а я проверил соседние кулуары справа от своего подъема. Мы кричали что было мочи. Но лишь эхо да шум ветра – вот и все, что могли уловить наши уши. Во мне зрело подозрение, что Василий, поднявшись по боковой щели, просто–напросто тут же направился в лагерь. Не мог же человек просто взять и исчезнуть. Это уже мистика, если только рядом не пролетала «тарелка» и инопланетяне не забрали Василия с собой, на опыты. Сергей в ответ на мои предположения лишь качал головой: «Не мог Василий уйти в лагерь! Исчезнуть тоже не мог! Вдруг у него сердце сдало? Может, лежит где–нибудь под камнем?» Пришлось нам опять спускаться вниз по кулуару. Мы добрались до того места, где я последний раз видел Василия. Его не было нигде. Мы проверили все кусты и камни.
Я не буду утомлять читателя подробностями наших поисков и рассказом о наших волнениях и тревогах, скажу только, что мы вернулись в лагерь измотанные и злые. Как я и предполагал, встретил нас Василий. Оправдываясь, он говорил о том, что подумал, мы ушли в лагерь, не подождав его, что его друзья альпинисты так же ходят, не дожидаясь друг друга. Я видел, что он говорит первое, что приходит ему в голову. Любое его объяснение не выдерживало элементарной критики. Причина, видимо, была другая, но мы не стали ее выяснять.
Теперь рядом с Кайласом, я был уверен, что Василий решил пойти к горе, ледовая шапка которой, как кажется, нависает прямо над Кайлас–виладжем. Создается иллюзия, что Кайлас вот он – рукой подать. Но люди, знакомые с горами, знают – это кажущаяся близость. До подошвы горы не менее десяти километров, а это день пути на высоте, где каждый шаг дается с трудом. Очевидно, во время медитации Василий услышал зов Кайласа и не смог противостоять ему.
Я снова поднялся на вершину ближайшей горки. Во–первых, хотел отыскать крышку от объектива фотоаппарата, которую потерял утром, а во–вторых, надеялся, что обнаружу Василия. Ветер прекратился, и флажки–мантры беспомощно лежали на земле. Найти крышку я не смог. Кругом были лишь камни с выбитыми надписями «Ом мани падме хум», принесенные сюда паломниками. Подобные надписи я находил и у нас, в Киргизии, – вокруг Иссык–Куля. Вскоре я заметил вдалеке возвращающегося Василия.
«Я думал, – говорил он Дудашвили, – что вы поедете к Кайласу и подберете меня. Там дорога есть». – «Ты подумай, – горячился Сергей, – как бы мы без тебя уехали? Мы даже не завтракали, тебя ожидая!» – «А я не хочу завтракать!» – наивно защищался Василий. Его объяснения были неубедительными. Лишь проходя мимо меня, Василий доверительно шепнул: «В голове что–то замкнуло. Очнулся, словно въявь услышав резкий окрик Сергея Дудашвили: ”Вася вернись!» Огляделся, мать честная, куда занесло!» Я кивнул головой. Обидно, что у нас так мало времени и надо двигаться дальше – теперь уже от Кайласа. Был бы еще хоть один день для встречи с этой священной горой. А ведь рядом еще и два таинственных озера. Жаль покидать эти места. Возможно, нам уже никогда не доведется их увидеть!
На тринадцатый день нашего путешествия мы наконец добрались до столицы Тибета – Лхасы. Одну половину дня мы посвятили знакомству с Кашгаром, еще одну, другую – руинам древнего города Тцапаранг, столице некогда процветающего княжества Гюгю.
Дома, храмы и дворцы Тцапаранга буквально облепили один из пятисотметровых склонов гигантского каньона. Дорога от одного строения до другого шла ступенями по почти вертикальной стене утеса. Эта была своеобразная природная крепость. Местами лестница вилась по пробитым в толще скалы проходам. С южной и западной сторон границу княжества защищала цепь гималайских вершин, с севера и востока – обрывы многочисленных каньонов и горные перевалы высотой более пяти тысяч метров.
Близок конец нашему путешествию. Всего лишь два дня для знакомства со столицей Тибета, и мы должны возвращаться домой, теперь уже – самолетом.
Лхаса расположена на высоте трех с половиной тысяч метров, для нас это уже не высота. Обычно туристам, которые попадают в Тибет, прилетая в Лхасу самолетом, дается свободный день для акклиматизации, чтобы организм привык к высоте. Мы же, спустившиеся в столицу с заоблачных высот, чувствовали себя комфортно и легко.
Лхаса освоена туристами давно. Площади вокруг монастырей – настоящий базар всяческих сувениров: из Индии, Непала, Китая и Тибета. Среди безделушек можно найти настоящие раритеты и антиквариат. Местные продавцы – настоящие тибетцы – быстро усваивают фразы из разных языков. На проходящего мимо туриста обрушивается шквал призывных возгласов: «Луки–луки, ноу мани!», то есть: «Подходи–смотри, денег не берем за это». При торге тибетцы, когда вы предлагаете ему за товар половину, а то и треть запрашиваемой им цены, отчаянно закатывает глаза, громко сокрушается по поводу вашего предложения, будто оно напрочь разорит и пустит по миру его семейство, умоляюще просит покупателя: «Ласа–ласа!», то есть: «Хоть чуть–чуть поднимите цену», но тут же соглашается уступить, заметив ваше желание покинуть его лавку. Стоило мне произнести какую–нибудь фразу по–русски, ее сразу же подхватывали несколько голосов, повторяя на свой лад незнакомые звуки. Например, стараясь отвязаться от назойливого продавца, я говорил: «Надо подумать!» По рядам неслось: «Нао поума!» Или я спрашивал жену: «А где Лариса?», в ответ слышал: «А е лаиса?». Проходя на следующий день мимо прилавков с сувенирами, я слышал восторженное приветствие: «Нао поума! А е лаиса?» и по–детски простодушный смех.
В Лхасе проходил какой–то очередной религиозный праздник. Улицы были переполнены паломниками. Они шли плотными рядами, обходя монастыри и святые места, включая дворец далай–ламы Поталу, строго по часовой стрелке. При этом большинство раскручивало ручные молитвенные барабаны, бормоча молитвы. Некоторые совершали «пантерки». Улицы были полны людей, то и дело падающих ниц прямо на мостовую. Возле монастырей чадили огромные жертвенные печи. Дым клубился по площадям и улицам, окутывая густым туманом прохожих. Вся площадь у главного монастыря Джоканг была заполнена стоящими и лежащими пилигримами. Они без устали молились, бесконечно грохаясь о землю и воздевая руки к небу. Все монастыри были забиты паломниками, и мы буквально продирались сквозь массу тел.
В одном из монастырей, когда мы шли узким коридором, внезапно погас и без того тусклый свет. Мы оказались в кромешной тьме, зажатые со всех сторон сотней паломников. В темноте был слышен лишь гул бормотания священных текстов, которые беспрестанно произносились паломниками, и далекие удары барабана, с помощью которого молитвы уходят на небо. Запах пота, немытых тел и вездесущего ячьего жира плотной пеленой окутал нас. Мы пытались выбраться из коридора на ощупь, двигаясь цепочкой друг за другом, вдоль одной из стен. Но народ вокруг стоял, словно ожидая чего–то. Нам удалось повернуть из коридора в какое–то ответвление, но и там были люди. Внезапно я, шедший впереди, увидел слабый свет – кто–то зажег небольшой фонарь. В неясном свете я разглядел, что дальше хода нет. Люди стремились к боковой нише, где стояла статуя Будды. «Дальше тупик, – сообщил я товарищам, – давайте попробуем пробраться назад. Там должен быть другой проход. Здесь они все Будду целуют». Кто–то из местных указал нам путь, и мы с трудом пробились в следующее помещение.
Здесь нас ожидало новое испытание. Обходя по узкому проходу очередную статую Будды, мы вновь попали в пробку. В единственные двери, через которые мы пытались выйти наружу, устремился поток паломников. Вокруг нас образовалась плотная толпа тибетцев. Среди них было много стариков и старух. Ступени в монастырях очень крутые, и многие пожилые тибетцы добирались до верхних этажей, сидя на спинах сопровождавших их более молодых и крепких родственников. Вынужденные ждать, пока освободится выход, мы рассматривали статуи божков вдоль узкого коридорчика. Лариса прочитала вслух надпись под ближайшим божеством: «God of Wealth. Это что значит?» Я перевел: «Это значит – Бог здоровья. Посмотрите вокруг, они же все больные. Пришли просить себе исцеления». Как бы в подтверждение моих слов стоящая рядом старуха подняла голову и посмотрела на нас. Лицо ее было покрыто потной испариной и обрамлено слипшимися волосами. При этом она, как и все окружающие нас люди, бормотала какие–то молитвы и покачивалась из стороны в сторону. Я неудачно пошутил: «Эта вот точно серьезно больна и, возможно, заразна». Сзади меня раздался вопль ужаса – я совершенно забыл, что моя жена очень впечатлительна и внушаема. Оглянувшись, я увидел поистине комичную картину: испугалась не только Света, но и вся наша группа. Зажатые тибетцами, мы стояли цепочкой друг за другом. После моих слов все, как по команде, уткнули носы в спину стоящего впереди товарища, стремясь ограничить поступление «зараженного» воздуха. Вечером никто не отказался от предложенного виски.
Заканчивалось наше путешествие, которое Сергей назвал «тибетской авантюрой». Как оно ни было трудно и долго, но подошло к концу. Невозможно остановить время и сказать мгновению, чтобы оно задержалось. Об этом я и говорил товарищам в пути: «Не торопите ход событий, все пройдет, и мы не сможем вернуться назад, в эту минуту, как бы мы ни хотели этого». Хорошо, что мы попали в Тибет именно так, а не прилетели прямо в Лхасу. Не было бы тогда этих трудностей и «очищения», как говорит Василий и добавляет: «А то, что мы приобрели взамен, станет ясно не ранее чем через месяц после нашей встречи с Кайласом. Ждите».
Я верю, что Василий обязательно что–то откроет в себе новое. Я видел, с каким упоением он слушал молитвенный барабан в одном из монастырей. Сидящий монах ударами по натянутой коже задавал ритм молящимся людям. Звук барабана был низкий, словно удары сердца, и проникал во все уголки большого здания. Василий стоял прямо перед барабаном, закрыв глаза, и, казалось, впитывал звуки всем телом, вибрируя в такт ударам монаха. «Ом мани падме хум!» – рефреном разносилось под сводами монастыря, отзываясь эхом по всему Тибету. Тысячи и тысячи уст повсеместно и без устали твердят эту мантру–заклинание. Священный звук «Ом» родился раньше нашего мира. «Сначала было слово» – говорит Библия и, видимо, этим словом было «Ом». Оно слышится в молитвах христиан и иудеев: «Аминь!» Его вторят мусульмане: «Омин!» Его произносят даже все дельцы на белом свете: «О мани, мани, мани!» Я слышал, как Василий повторял про себя: «Ом мани падме хум!»
Там, у Кайласа, все мы видели просто красивую гору, овеянную легендами и мифами разных религий. Василий видел другое: «Это же пирамида. А вон то – храмовый комплекс. Только слепой этого не видит!»
А я думаю, что увидит лишь тот, кто хочет увидеть. И получит что–то от этого посещения только уже имеющий что–то в сердце, какую–то веру.
Мы будем ждать: вдруг внутри нас что–то просветлеет, и мы поймем такое, что недоступно простым смертным? Но в любом случае мы и так уже отличаемся от многих из окружающих нас людей. Ведь на наших душах осталась глубокая печать: «Испытано Тибетом», и мы гордимся ею, как знаком качества.
А в памяти навсегда останется наша бесконечная дорога через высокие перевалы – к таинственному Тибету; вечер в Лхасе, цветной музыкальный фонтан на центральной площади и, словно плывущий корабль, заслонивший собой половину темно–бархатного неба, ярко освещенный дворец Потала, всеми своими тринадцатью этажами охвативший гору, возвышающуюся над столицей Тибета. Потала – по–тибетски так и переводится – Белый Корабль.
Мы не нашли Шамбалу – город богов, пока еще не почувствовали на себе влияние святых мест, но я еще больше утвердился в том, что Шамбала, как и Святая земля, находится в сердце верующего человека. И попасть туда он может когда угодно и из какого угодно места – стоит только захотеть.
Первый интерес к археологическим раскопкам у меня возник в долине Чон–Кемина, когда я, успешно сдав вступительные экзамены, стал студентом первого курса энергофака Политехнического института. Студенческая жизнь начиналась тогда с уборки картошки в горной долине Чон–Кемина. Студенты напоминали большую стаю грачей, которые после вспашки трактора выискивают в поднятой земле добычу. Мы так же, как и птицы, набрасывались толпой на вспоротую «Беларусью» грядку и старательно разгребали рыхлую почву специальными скрепками–лапками, выуживая свою добычу – картофелины. Вот там–то, на картофельном поле, мне впервые попались черепки средневековой керамики. Это были остатки сосудов и посуды, одни – украшенные узорами, другие же были лишены всякого орнамента. От них исходила странная энергетика. В голове рождались картины далекого прошлого. Представлялись караваны верблюдов с товарами, сопровождающие их воины, в шлемах и кольчугах, богатые города, в которых шла шумная торговля и раздавался многоязычный говор жителей, работающие ремесленники, кузнецы, гончары, лавки ювелиров.
При мысли о ювелирах и их изделиях возникало волнующее чувство, что где–то здесь в земле могут быть зарыты клады. Богатые люди в те далекие времена не могли положить свои сокровища в банк или в сберегательную кассу, только, как сейчас шутят, могли спрятать в «трехлитровую банку» – в какую–нибудь кубышку или сосуд. Естественно, самое надежное – это закопать сокровища в укромном месте. Ведь кругом столько разбойников и любителей разжиться за чужой счет!
В те времена часты были войны, междоусобная вражда. Поэтому такие кубышки могли остаться без хозяина – то ли он бежал в спешке, то ли отошел в мир иной.
А мне, семнадцатилетнему, начитавшемуся романов Купера, Майн Рида, Саббатини и Стивенсона, виделись живописно одетые главари разбойников и бандитов, промышлявшие на торговом пути грабежом караванов и прятавшие свои богатства вдали от алчных взглядов своих сотоварищей. В общем, земля мне представлялась нашпигованной тайными кладами, которые осталось только найти. Естественно, при советской власти вся земля принадлежала государству. И все, что сокрыто в ее недрах, тоже было государственное. В моем комсомольском мозгу не было и тени сомнения, что я найду сокровища и отдам государству. Пусть их выставят в музее. Конечно, по закону полагалось вознаграждение в двадцать пять процентов от стоимости клада, но этот факт мало трогал меня. Волновал сам факт открытия некой тайны, соприкосновения с глубоким прошлым. Не случайно, наверное, любой турист хочет воочию увидеть чудеса природы и осмотреть памятники истории. Он мог бы узнать о них больше, читая книги или просматривая фильмы. Но эффект присутствия, возможность коснуться, ощутить энергетику места – для человека имеет первостепенное значение.
К мысли о сокрытых в земле кладах я вернулся много позже, когда начал заниматься издательской деятельностью. Я задумал книгу об озере Иссык–Куль и искал информацию об исторических местах вокруг горного озера. Меня интересовали подводные города, затерянные в ущельях городища, петроглифы, древние надписи на камнях.
Правда, многие памятники, описанные в книгах, были к нашему времени уже разрушены. Курганы и городища распаханы, места прошлых раскопок растащены местными жителями.
Так, например, когда я отыскал место, где должны были быть руины средневековой бани вблизи Торуайгыра, небольшого села в двадцати километрах от Балыкчи, то обнаружил там простую мусорную яму. Лишь небольшие осколки древнего кирпича, покрытого синей глазурью, говорили мне, что когда–то это место имело интерес для историков. Судя по фотографиям 1948 года, которые я нашел в книге «Памятники истории в Киргизии», это был архитектурный комплекс, который при реставрации, несомненно, мог бы стать интересным туристическим объектом.
Но раскопки были приостановлены, и впоследствии местные жители использовали древние кирпичи для постройки сараев и гумбезов. Подобная же участь постигла и другие памятники истории.
На южном берегу Иссык–Куля, в межгорной долине вблизи села Туура–Су, располагаются руины древнего города. До сих пор можно различить крепостные валы, опоясывающие центральную часть крепости. Вся долина была перегорожена высокой крепостной стеной, остатки которой можно было видеть еще в середине девятнадцатого века и которую местные жители называли «Великой китайской стеной». Теперь же все вокруг распахано, кроме одинокого холма – бывшей цитадели крепости. Невозможно отыскать и намека на «Китайскую стену». А города, оказавшиеся под водой, были разрушены и размыты много веков назад. Лишь выброшенные волнами на берег черепки керамической посуды, человеческие кости и черепа свидетельствуют о том, что некогда здесь кипела жизнь.
Проезжая по побережью Иссык–Куля, я останавливал машину и прогуливался по пустынным песчаным пляжам в надежде, что судьба подарит мне какую–нибудь находку – весточку из далекого прошлого. Или надевал маску и ласты и плыл над занесенными песком и илом городищами. Изредка мне попадались черепа, смотревшие на меня пустыми глазницами, и черепки керамики. Иногда я находил каменные орудия, ступки, пестики, какие–то терки, ядра, почти целые кувшины и с замиранием сердца брал их в руки, ведь этих предметов тысячу лет назад касались люди. Черепки были украшены простыми орнаментами и печатями мастеров, на керамике сохранились отпечатки рук древнего гончара. Однажды я нашел небольшой осколок дорогой вазы из тонкого фарфора, на котором красовалась часть надписи, выполненной замысловатой арабской графикой. На одном из завитков буквы приютилась изящная фигурка сокола.
Как–то раз я плавал в маске и ластах возле Торуайгыра. Озеро волновалось, и видимость в воде была плохой, подымалась илистая взвесь. Я решил возвратиться на берег. И вдруг прямо по моему курсу я заметил на дне стоящий вертикально кувшин, довольно большой: около восьмидесяти сантиметров в высоту и около полуметра в диаметре. В той мутной воде я не мог найти его иначе, как только столкнувшись с ним лоб в лоб. Я поднялся на поверхность озера и посмотрел на берег. До него было метров сто. Встав краем ласт на горло кувшина, я мог свободно дышать. Значит, до дна было около двух с половиной метра. Не так уж и много. Отдышавшись, я вновь погрузился в воду.