Мне вспомнились и другие мои интересные находки. Однажды, проплывая мимо городища, я заметил нечто, напоминавшее человеческий череп. Черепа меня не интересовали, но что–то в его облике заставило меня поднять предмет. Чем–то он отличался от обычного человеческого черепа. И действительно, это была керамическая миска. Округлая, она напоминала верх человеческой головы. Миска не была украшена каким–либо орнаментом, была незатейлива, но то, что она была совершенно целой и тысячу лет назад из нее ел какой–то человек, делало ее для меня необыкновенной и наполненной таинственного смысла. Вещь, в моем представлении, как бы вмещает в себя частицу души того человека, который ею пользуется.
В другой раз поднятый невзрачный осколок, обтертый волнами Иссык–Куля, оказался изнутри украшен разноцветными узорами и глазурью. Эти узоры рисовал древний мастер. Они пришли из другого мира, который давно исчез даже из памяти людей.
Но такой большой кувшин мне встретился впервые. Я горел желанием вытащить его на свет божий.
Я вернулся на то место через неделю вместе с женой и своим родственником Сергеем, в котором было роста около двух метров. Я надел гидрокостюм, потому как был уже октябрь, и вода в Иссык–Куле была градусов всего на 15–16 выше нуля. Мне предстояло сначала найти кувшин в водах озера, что было занятием не из легких. Я надеялся, что за прошедшее время кувшин не занесло песком и илом. Нашел я его на удивление быстро. Я подал знак Сергею, чтобы он двигался мне на помощь.
Пока он ко мне добирался, я снова попытался сдвинуть кувшин с места. Теперь, ободренному возможной помощью Сергея, мне удалось слегка качнуть кувшин в сторону. Вынырнув, я увидел, что Сергей, не доплыв до меня, развернулся на сто восемьдесят градусов и направился обратно в сторону берега. Видимо, холодная вода, сводящая конечности, пришлась ему не по вкусу. А гидрокостюма на его рост у меня не было. На Сергее был костюм серфингиста, который защищает лишь от водяных брызг и сквозь него свободно струится холодная вода. Правда, Сергей так и не вышел из воды: моя жена уговорила его вернуться обратно, сказав, что мне без его помощи не обойтись. Сергей обреченно устремился ко мне, кружащему в ста метрах от берега.
Я вновь погрузился под воду, к кувшину, и стал раскачивать его из стороны в сторону. Подплывший Сергей помог его перевернуть. Но дальше дело не пошло. Я был в ластах, а Сергей без, кроме того, нам постоянно приходилось выныривать на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. Все это создавало несогласованность действий, и кувшин не трогался с места. Я уже стал сомневаться в успехе, но тут, Сергей, видимо окончательно замерзший в холодной осенней воде Иссык–Куля, отчаянно схватил тяжелый кувшин и побежал с ним по дну в сторону берега. Только на мелководье, где мне было по грудь, я сумел догнать его и помог вытащить находку на прибрежный песок.
Горловина кувшина была украшена рубчиком, на боках виднелись узоры в виде двойных дуг, но большая часть кувшина была скрыта под толстым слоем солевых отложений. Кое–как сбив часть наростов с помощью подобранной палки, мы понесли немного полегчавший кувшин к машине. Дома, счистив отложения, мы обнаружили, что на боку кувшина нанесена большая шестиконечная звезда. Конечно, звезда Давида тут ни при чем. Шестиугольная звезда – довольно распространенный символ. Он составлен из двух равносторонних треугольников, один из которых вершиной своей направлен вверх, а другой – вниз. Это один из древних знаков, образ которого, наверное, запечатлен в памяти каждого человека на генетическом уровне. Он понятен многим народам. Треугольник, указующий вверх, является символом Неба, высшего божества. У многих народов, в том числе и у киргизов, такой треугольник используется в качестве оберега–тумара. Этот же знак присутствовал в символике масонов и христиан. Возьмите долларовую купюру. Вы обнаружите там изображение глаза, заключенного в треугольник, – знак масонской ложи. В христианстве треугольник – символ Святой Троицы: Бога–Отца, Бога–Сына и Святого Духа. Кроме того, у многих народов такой треугольный знак обозначает мужское начало.
Треугольник, обращенный вниз, связан с силами земли. И, конечно же, он символизирует женское начало, женское лоно. Шестиконечная звезда – символ нерушимой связи небесных сил с земными, символ равновесия в природе возвышенного и земного, мужского и женского. Этот знак такой же древний, как и свастика – солярный знак, символ солнца и бесконечного движения жизни. Причем вращение солярного знака против часовой стрелки обозначает женское начало, по часовой – мужское. Свастика – очень распространенный символ в Азии. Его можно увидеть на статуях Будды в Индии, Непале, Тибете. Он красуется на автомашинах, сундуках, украшениях. На старых киргизских вышивках я часто нахожу различные формы свастики – от знакомых с прямоугольными хвостами до завуалированных изображений солнца с загнутыми лучами. Такие изображения можно найти на резных деревянных дверях юрты или сундуках, в которых хранятся продукты питания или одежда. Поэтому нет ничего странного в том, что на нашей находке был изображен символ шестиконечной звезды, но с какой целью он был нанесен и что хранилось в этом кувшине под защитой магического знака, теперь это вряд ли кто поведает.
Я люблю пройтись по берегу Иссык–Куля зимой. Светит солнце, снег лежит только в горах, цепочкой окаймляющих незамерзающее аквамариновое озеро. В нем мирно плещется вода, нет бриза, как это бывает летом. На солнце так тепло, что кажется, раздевайся и беги купаться. Но, окунув руки в воду, понимаешь, что она очень холодная. Правда, есть на Иссык–Куле любители зимнего купания. Они утверждают, что купание зимой вполне обычная вещь и к тому же очень полезная для организма. Человек забывает о болезнях. Приводят массу примеров из жизни, когда моржевание спасало людям жизнь. Например, известному Порфирию Иванову, основателю целого учения под названием «Детка». У него был рак, и врачи признали его безнадежным. От болей Иванов не находил себе места и, вконец измучившись, решил разом прекратить свои мучения. Он залез в прорубь и сидел в ней, пока не окоченел. Он надеялся замерзнуть насмерть, но, выйдя из проруби, почувствовал себя значительно лучше. На следующий день Иванов опять полез в прорубь. Через некоторое время оказалось, что он абсолютно здоров. Всю оставшуюся жизнь, а прожил он более девяноста лет, Порфирий Иванов обливался холодной водой в любую погоду, зимой стоя босыми ногами на снегу, купался в проруби, и, в довершение ко всему, у него открылся дар лечить людей. Вот что такое зимнее купание!
Если бы я жил вблизи Иссык–Куля, то, наверное, тоже купался бы зимой. Потому как если ты вчера купался в озере, то почему бы и сегодня не искупаться? А сегодня уже осень, завтра – зима. Привычка – большое дело. Народная мудрость гласит: заставляй себя делать что–то до тех пор, пока это не войдет в привычку. Ведь из привычек складывается характер, а характер влияет на судьбу. То есть от воли делать или не делать какие–то не совсем приятные дела, оказывается, зависит ваша судьба.
Зимой на берегу Иссык–Куля мало людей. Там можно встретить лишь одиноких чабанов, пасущих лошадей, коров и баранов. Я бреду по пустынному берегу и смотрю, что вынесли волны на песок. Вдоль береговой линии большие стаи черных уток–нырков, рыжих огарей–атайек, над ними с криком носятся чайки и крачки, важно плавают величавые лебеди. На Иссык–Куле зимует много водоплавающей птицы.
Среди пучков водорослей лежат осколки керамики. Встречаются черепки с интересными узорами и, иногда, с надписями. Лежат человеческие кости и черепа, пугающие темным взглядом своих пустых глазниц. Местный лесник каждый день приходит на берег, собирает человеческие останки и закапывает их в укромном месте. Он считает, что их покой, который уже длится более тысячи лет, никто не должен нарушать. Иногда удача улыбается мне, и я нахожу каменное украшение или пряльце, керамический светильник – черак, покрытый зеленой глазурью.
Однажды мой родственник Сергей, проходя по берегу, наткнулся на большой фрагмент слоновьего бивня. Случайная находка привела Сергея в восторг, и он даже утверждал, что это бивень мамонта. Бивень был коричневого цвета и напоминал кусок дерева без коры. С одной стороны срез бивня был отполирован, другой конец был неровный, там была часть корня, которым бивень крепился в челюсти животного. На трети бивня был надпил почти на половину толщины. Видимо, бивень служил материалом для работы древнего мастера или ремесленника.
Находки украшают мой рабочий кабинет. В одном из книжных магазинов «Раритет» я организовал небольшую выставку, где можно не только смотреть на экспонаты, но и трогать их руками, ведь для человека прикосновение играет большую роль.
Я решил, что буду продолжать поиски предметов из далекого прошлого. Однако найти их случайно – шанс невелик. Среди моих находок только два металлических предмета – это наконечник копья, найденный возле пещеры – средневекового серебряного рудника Кан–и–Гут, да выброшенное водами Иссык–Куля китайское бронзовое зеркальце второго века до нашей эры.
И вот я вооружился, купив металлоискатель. Такими на пляжах, после окончания туристического сезона, любители ищут потерявшиеся цепочки, серьги и монеты. Я надеялся, что с таким прибором мои прогулки станут более содержательными и интересными.
Весь вечер я ходил по квартире с включенным металлоискателем, обнаруживая загнанные в пол гвозди, спрятанные мною под ковер монетки и кольца. Дух кладоискательства уже вселился в меня, и по углам моей комнаты вился алмазный дымок моих будущих находок. Впереди меня ждали Трои и Атлантиды!
Найти себе компаньона было не трудно. Позвонив своему бывшему однокласснику Володе Шестопалову, я объявил ему, что приобрел металлоискатель. После короткого молчания Шестопалов произнес замечательную фразу: «Где копать будем, знаешь?» – «Конечно, знаю! В одной Чуйской долине сотня мест, где были древние поселения. Я уж не говорю об Иссык–Кульской котловине». Второй вопрос Володи был тоже сакраментальный: «Когда едем?»
И вот мы пробираемся на машине вверх по ущелью Шамси, которое расположено недалеко от городка Токмак. Когда–то, после окончания института, мы с женой прожили четыре года в этом небольшом городке. Мы были молодыми специалистами и работали по распределению на камвольно–прядильной фабрике. Сначала ютились в общежитии для семейных, потом получили роскошную по тем временам двухкомнатную квартиру, построенную по улучшенному проекту.
У меня с детства хранилась небольшая книжка–путеводитель туристических маршрутов по Киргизии, написанная Маречеком, старейшим альпинистом и туристом. Я знал ее чуть ли не наизусть. Я тщательно изучил каждый маршрут и мечтал, что когда–нибудь пройду по нему. Оказавшись в первый раз в Токмаке, я принялся исследовать близлежащие горы и ущелья.
Токмак в те годы был развивающимся городом, «промышленным спутником» города Фрунзе – так называлась тогда столица Киргизии. В Токмаке было несколько больших предприятий: стекольный завод, мясокомбинат, фабрика по первичной очистке шерсти, авторемонтный завод, который выпускал небольшие пассажирские автобусы. Строилась камвольно–прядильная фабрика, на которой устанавливалось современное итальянское оборудование. Возводился радиозавод, который должен был сотрудничать с южно–корейской фирмой «Голд Стар».
В городке в основном жили русские (потомки переселенцев девятнадцатого века, осевшие в этих краях), бывшие зеки, направленные в Токмак на поселение и немцы. Последние стекались в Токмак со всех концов необъятной советской страны. Из Киргизии, в частности из Токмака, немцы могли уехать на ПМЖ на историческую родину, в Германию. Видимо, были здесь какие–то послабления со стороны властей. Правда, психологическое давление на отъезжающих было очень сильное.
Я тогда был мастером электроцеха, и как–то одному работнику–немцу из моей бригады пришло приглашение на выезд.
Нас обоих вызвали в горком Коммунистической партии. Собралось в кабинете человек, наверное, десять из всяких отделов. Игорь Вайс, мой электрик, стоит посередине кабинета как на лобном месте. На него сыплются со всех сторон вопросы, словно автоматные очереди:
– Тебе, паразиту, Советское государство дало все: бесплатное образование, медицину, лечили тебя, предателя, бесплатно, а ты в капитализм захотел, мерзавец! Плохо тебе жилось, подлецу?
Работа у тебя есть. Ты хочешь пополнить собой ряды безработных на своей исторической родине, лодырь? Хочешь пособие по безработице получать? Ух, зря мы вас в сорок пятом не добили. Надо было всех уничтожить. Сколько волка не корми, он все равно в лес смотрит. Фашисткое нутро в вас говорит. Тебе, как нормальному советскому человеку, квартиру дали, дети твои в детский садик ходят, местком каждый год путевки выделяет, а ты наложил большую кучу на нас, советских граждан, сволочь!
– Тебя воспитывали в патриотическом духе, а ты, негодяй, вынашивал свои черные планы в своей мерзкой душе, как бы поскорее предать свою родину, которая выкормила и вспоила тебя, немецкое отродье? Вот, пусть твой начальник тебе в лицо скажет, что он про тебя думает.
Ну, встаю я, юноша двадцати трех лет отроду, и говорю такие слова:
– Люди добрые, отпустите вы Игоря на родину, у него там родственники и душой он там. А потом, зачем нам, советским людям, нужна пятая колонна? Случись что, они же против нас пойти могут. Отпустите его с богом!
На меня все десять пар глаз членов горкома партии так посмотрели, словно хотели испепелить на месте. Такой подлости от меня, комсомольца и советского парня, они никак не ожидали – чтобы вот так просто взять и отпустить живым врага. Когда мы покидали помещение, меня отозвали в сторону и строго предупредили, чтобы я на подобных заседаниях больше не появлялся. На что я с радостью согласился.
В горах близ Токмака была благодать. Рабочим людям, трудившимся на производстве, воскресные дни нужны были либо для того, чтобы с хозяйством возиться, у кого оно есть, либо водку пить, чтобы смысла жизни не потерять. Поэтому в горах было тихо, туристов практически не было. Только охотники, чабаны и егеря. Живности в осенних горах, когда я попал туда, приехав в Токмак после военных сборов в сентябре, было много. По осыпям при моем приближении бежали, вытянув свои короткие шеи, сотни жирных каменных куропаток: чилей и кекликов. В зарослях вдоль рек трубно кричали фазаны, внезапно пугая меня шумным вылетом из–под ног, бестолково махая крыльями и неуклюжа волоча за собой свои пышные хвосты. В чаще арчовника на склонах гор можно было вспугнуть стадо кабанов, которые с дикими воплями и громким топаньем спешили скрыться с глаз. На свежевыпавшем за ночь снегу можно было найти следы хозяина этого ущелья – барса. Следы были пугающе большими. Представлялся сильный могучий зверь, который неспешно пересек лог, обходя свои владения. Вокруг скал были видны цепочки отпечатков раздвоенных копыт – это горные козы, любимая добыча снежного барса. Видимо, их–то и высматривал хозяин гор.
Чистый снег – как увлекательная книга: на нем записаны различные истории. Вот, прямо из–под снега, вынырнул какой–то маленький зверек – полевка или пищуха, немного пробежал по поверхности и опять скрылся под снег, заметив опасность. На белом листе появились следы лисицы. Она остановилась и вслушивается, что творится под ее ногами. Уловив деловитое шуршание ничего не подозревающего грызуна, лиса встает на задние лапы и разом обрушивается передними на рыхлый снег. Небольшая ямка, обагренная капельками крови, говорит о том, что охота прошла успешно.
В небе парит пара беркутов. Их острые глаза зорко оглядывают окрестности. Они тоже ждут свою добычу. На белом снегу ее видно издалека.
Возвращаюсь к оставленной палатке и обнаруживаю, что у меня были посетители. Снег вокруг палатки пестрит множеством отпечатков лап то ли волков, то ли собак. Все мои съестные припасы выпотрошены из рюкзака, остался только рис, но и тот рассыпан вокруг. Пришлось мне идти домой не солоно хлебавши. Но я был счастлив, что хоть пару дней дышал природой, наслаждаясь ее первозданной красотой.
Бывал я и в ущелье Шамси, куда теперь лежала наша с Шестопаловым дорога. Один мой знакомый как–то в разговоре упомянул, что на терраске возле реки Шамси видел следы древних построек. Я сначала удивился: зачем надо было возводить какие–либо сооружения далеко в горах? Потом, почитав исторические книги и документы, я узнал, что через ущелья Шамси и Кегеты проходили торговые пути из Нарына в Чуйскую долину. Видимо, в Средние века тоже существовали налоговые службы, которые взимали определенную дань за проход каравана через контрольно–пропускной пункт. В то же время, наверное, эти пункты служили и пограничной охраной. По всей вероятности, такие таможенные крепости существовали во всех ущельях, через которые можно было пройти в густо заселенную Чуйскую долину.
Мы с Шестопаловым решили попытать счастья в ущелье Шамси. Конечно, все памятники истории охраняются государством. И мы знали об этом. Всякие раскопки на территории таких памятников могут вестись только с разрешения Академии наук и под надзором археолога. Поэтому мы договорились вести наши поиски в тех местах, которые не интересуют ученых. Это распаханные поля на местах бывших городов. Для археолога очень большое значение имеет культурный слой. При раскопках ученые осторожно снимают слой за слоем, датируют его, и все находки классифицируют согласно слою, в котором их обнаружили. В полях, которые возделываются десятилетиями, никакой археолог раскопки делать не будет. Поэтому, заключили мы, обнаружив на пашне какие–нибудь монеты или другие артифакты, мы не нанесем ученым археологам никакого урона, а наоборот, может быть, спасем какие–то предметы от разрушения и тлена и выставим в нашем музее для всеобщего обозрения.
Вдохновленные этой патриотической идеей, мы въехали в ущелье. Дорога была, мягко сказать, не очень хорошего состояния. Кругом из грунта торчали большие камни, норовя пробить у нашей машины картер или оторвать выхлопную трубу. Мой знакомый в общих чертах описал место, где видел следы строения. Я подумал, что отыскать терраску над рекой будет несложно.
Но, проехав по ущелью, мы поняли, что это не так. Сразу же обнаружилось, что идут две дороги по разным сторонам реки. Террас, подходящих для постройки крепости, тоже было предостаточно. Правда, была еще одна примета, которую описал мой знакомый, – полуразрушенный мост. Какие–то мосты мы проезжали, но считать их полуразрушенными или нормальными мы не могли – не было критерия. Все они были не в лучшем состоянии. В памяти было еще одно замечание нашего «наводчика» – терраса была недалеко от входа в ущелье.
Мы въехали в небольшую горную долинку, в которой стояли два деревянных домика лесника. Рядом был довольно солидный пешеходный мост, сложенный из бревен. Через километр дорога сузилась настолько, что мы решили возвращаться назад. Нужна была дополнительная информация для обнаружения заветной терраски над рекой. Была ли она впереди нас или может, мы ее давно миновали, мы не знали.
Опечаленные неудачей, мы ехали назад. Внезапно за поворотом мы увидели мужчину и женщину. Они отчаянно замахали нам руками. Встретить попутную машину в горах было редкой удачей. Мы взяли на борт счастливую пару, хотя я и переживал за нашу машину. Она едва выдерживала нас с Шестопаловым, а теперь же буквально ползла на брюхе. Опасность пропороть двигатель возросла многократно.
По дороге я разговорился с попутчиками. Оказалось, они гостили у лесника. Родом они были из этих мест, и их детство прошло здесь, в Шамсинском ущелье. Родители пасли в ущелье скот. Мой разговор неизменно вертелся вокруг занимавшей меня проблемы.
Нет, про древний город ничего они не слышали. Родители ничего подобного им не рассказывали. Развалины на террасе? Нет, никогда не видели. Есть только старое кладбище у входа в ущелье. Может быть, оно древнее, еще дед рассказывал о нем…
Мы потихоньку спускались вниз, лавируя между торчавшими зубьями камней. Иногда машину сотрясал мощный удар. Трудно было избежать столкновений в этом жутком лабиринте.
Наконец я задал нужный вопрос: «Может быть, вы знаете какой–нибудь полуразрушенный мост?» Опять недоуменное пожимание плечами, но вдруг мужчина произносит: «Полуразрушенного не знаю. Есть один недостроенный. Там хотели в советское время дом отдыха строить и начали мост возводить. Потом Советский Союз развалился, а мост так и стоит, может, его приняли за полуразрушенный?» – «И где он?» – «Так метрах в двухстах выше того места, где вы нас подобрали».
Я нажал на тормоза. Извинившись перед попутчиками и оставив их на дороге, мы развернули машину и поехали назад.
Вскоре мы стояли около нужного моста. Мы не доехали в первый раз до него метров десять. Густые заросли вдоль реки скрывали его от нас. Прихватив с собой металлоискатель и саперную лопатку Шестопалова, мы перешли на другую сторону реки. Мы оказались в месте слияния двух рек. Одна, вдоль которой мы двигались на автомашине, уходила на запад, другая, более мощная, втекала в первую с юга. Между ними была поляна, усеянная заросшими травой фундаментами так и не построенных зданий дома отдыха. На юге возвышался крутой горный склон, поросший елями и арчой. Над противоположным берегом южного притока, который оказался самой рекой Шамси, возвышалась наша терраса. До нее было рукой подать. Но река Шамси оказалась слишком бурной, чтобы мы могли перейти ее вброд. Пришлось нам вернуться на километр вниз, к домикам лесника и, оставив там машину, перейти реку по бревенчатому мосту. От домиков шла хорошая тропа вверх на небольшое плато–террасу. Вскоре мы с Шестопаловым обозревали открывшуюся нашему взору панораму. Перед нами лежало небольшое довольно ровное плато. Ближе к южной его оконечности возвышался невысокий холмик. Рядом с холмом было видно углубление – наверное, когда–то здесь велись раскопки. Дальше за плато тропа уходила вверх по склону, поросшему елями. Да, лучшее место для постройки крепости вряд ли можно было отыскать. Плато возвышается над рекой Шамси, в этом месте зажатой скальными воротами, проход возможен только через эту терраску. Отсюда же хорошо просматривается и ущелье, уходящее на запад.
Осмотрев плато, мы обнаружили лишь несколько обломков древних кирпичей. Они был грубо сделаны. Лепили, видимо, их прямо на траве и формовали руками, так как на одной стороне были видны отпечатки стеблей, на другой следы рук древних каменщиков. Очевидно, и обжигали их где–то здесь, неподалеку. Кроме этих обломков ничего не говорило о некогда существовавшей здесь крепости.
Мы собрали свой прибор, и уже вскоре с энтузиазмом копали в месте, указанном металлоискателем. Металлическим предметом оказалась гильза от мелкокалиберной винтовки. Воодушевленные результатом, мы копали уже новую яму. Через некоторое время на свет божий был извлечен большой болт. Судя по его размерам, он был частью трактора. Через час напряженной работы северная часть плато напоминало поле сражения, по которому лупили из минометов. Нашей добычей были: несколько болтов и гаек разного калибра, пара дробинок, обломок алюминиевой ложки советского образца, какие–то неопознанные металлические кусочки, консервная банка – и ничего похожего на артефакты из далекого прошлого. Сверху нещадно палило полуденное солнце, мы с Володей были с ног до головы покрыты пылью, которую поднимали сами, выкапывая бесчисленные ямы. Оказалось, что обнаружить искомый предмет не так то просто. Он имел такой же серый цвет, как и пересохшая почва, и зачастую был таких размеров, что только писк металлоискателя говорил нам о том, что там «что–то есть». Мы устали и отчаялись.
И тут мы нашли наконечник стрелы. Почему–то он был медный, небольшого размера и с тупым углом заточки. По всей вероятности, такой стрелой охотились на мелкую птицу и дичь. Энтузиазм вновь проснулся в наших утомленных душах, и мы продолжили наши поиски. К вечеру мы нашли пару караханидских монет одиннадцатого века и несколько бронзовых нашивок на одежду. Мы возвращались к машине гордые и счастливые. Вместе с нами возвращались и пасшиеся на лугу домашние птицы лесника – несколько индюков и стая кур.