Их беседа была прервана громким стуком в ворота монастыря, который громом прокатился по полусонным окрестностям.
Нападение киргизов
В келью архимандрита вошел монах и доложил, что у ворот собралась толпа киргизов и требует выдать им золото и серебро, хранящееся в монастыре. Архимандрит Иринарх и отец Иреней поспешили во двор монастыря.
За воротами стояла разъяренная толпа. Путая русские и киргизские слова, люди, наполненные лютой злобой, выкрикивали угрозы в адрес монахов, русского царя и русских людей. Киргизы были вооружены пиками, саблями, половина имела длинные фитильные ружья, часть вооружена была карабинами «Бердана» с приделанными к цевью деревянными ножками для прицельной стрельбы лежа. Увидев вышедшего за ворота архимандрита, от толпы отделилось несколько человек, вероятно, зачинщиков мятежа, и направилось к нему.
– Мы придем завтра в десять часов утра, – на чистом русском произнес один из них, довольно богато одетый киргиз. Расшитый халат и серебряный пояс выделяли его из общей толпы. – Вы должны приготовить для нас все ценные вещи, которые есть в монастыре. Иначе мы с вами сурово расправимся и возьмем сами.
– Мы – рабы Божьи, – дрожащим от волнения голосом проговорил архимандрит Иринарх, – мы не держим ничего ценного в домах и храмах. Мы – монахи, и нам должно вести скромный образ жизни. Все серебро – это церковное: кадила, оклады на иконах, утварь – более ничего. У нас нечего взять. Оставьте нас в покое.
– Я вас предупредил, – мрачно отозвался киргизский главарь и, кивнув толпе, увел ее прочь от стен монастыря.
Ночь прошла без сна. Монахи все время провели в молитвах, прося Господа отвести карающую руку, защитить их от нападок инородцев.
Утром решено было идти на лодках к недалеко расположенному от Светлого мыса Заячьему острову, на котором монахи выкопали большую подземную пещеру с центральным коридором и боковыми кельями. В ней монахи отгораживались от суетного мира и в тиши подземных камер предавались молитвам, словно древние праотцы. Монахи знали, что киргизы суеверны и боятся ходить по озеру на лодках. На острове обитатели монастыря будут в безопасности.
Но восемь монахов отказались сесть в лодки. В основном это были почтенные старцы, которые твердили: «Никуда мы не поедем. Мы старые, нас не тронут. Как Богу угодно, так и будет, а монастырь мы не покинем». Среди них оказался и схимонах Ираклий, которому было чуть более пятидесяти лет.
Островок был совершенно маленький, и все монахи, в числе которых был и отец Иреней, с трудом на нем разместились. Правда, сразу несколько человек могли спрятаться в подземных катакомбах. Все усиленно молились за оставшихся в монастыре братьях, просили Господа вступиться за них. Архимандрит Иринарх призывал всех мужаться и достойно принять смерть за веру, если Творец потребует их жизни.
До монастыря было около двух километров, но до монахов, сгрудившихся на острове, явственно долетел гул многочисленных голосов, резких криков и беспорядочных ударов, донесшихся со стороны Светлого мыса в назначенный час. Люди продолжали неистово молиться.
К вечеру на Светлом мысу стихло. Над монастырем закурился черный дымок. «Сжечь хотят», – мелькнуло в голове отца Иренея, и он закричал: «Братья, давайте быстрее на лодках к монастырю. Не дадим сгореть святой обители».
Когда монахи достигли Светлого мыса, оказалось, что на дым съехались люди из близлежащих деревень и потушили пожар. Оба храма, часовенка и колокольня остались целы. Но, Боже, какое ужасное зрелище предстало их взорам!
Весь церковный двор был залит кровью. На земле лежали обезображенные трупы монахов. У всех были отрезаны уши, носы, у некоторых были отрублены руки и ноги. Посередине двора на шесте пугала своим спокойным видом насаженная голова иеромонаха Рафаила. Иеромонах Исихий висел на дереве с наполовину содранной кожей, конец которой был зажат навеки стиснутыми зубами.
Соседские мужики, пришедшие на помощь, плакали от бессильной ярости.
– За что, Господи, такой ужас? Мы же жили с ними как с братьями!
Со стороны колокольни раздался какой–то шум, и повернувшиеся люди увидели, как со ступеней кто–то скатился наземь. Это оказался отец Ираклий, чудом спасшийся от кровавой резни. Он все не мог встать на ноги и падал оземь. Весь день он пролежал, спрятавшись под жестяную крышу колокольни, боясь пошевелиться. Его руки и ноги затекли и теперь не слушались.
– На меня страх напал, – плакал отец Ираклий, – видимо, не пришло мне время умирать. Неготовый я к смерти был. Начал метаться, искать, где спрятаться. Влез на колоколенку, подлез под тес, схоронился под листом железа. Все видал: как грабили, иконы наши побили. А потом казнить наших начали. Сделают человека словно самовар, без рук и ног, и он кровью истекает. Всех порубили, один я остался! А как солнце пекло, прямо будто на сковородке в аду жарюсь. Так пить хотелось, чуть не сгорел! Но терпел. Господи, почему я не умер?!
Из окрестных сел прибывали новые люди. Они говорили, что киргизы восстали против царского указа и теперь перебьют всех русских. Решено было немедленно уходить к Пржевальску, где был небольшой отряд казаков.
Дорога к городу, до которого было около сорока километров, сплошь была усеяна трупами. Это были дети, старики и женщины. Кое–где лежали трупы киргизов. Русское население, вооружившись охотничьими ружьями, начинало палить при виде любого нерусского человека. Гибла масса ни в чем не повинных людей.
В течение пяти дней Пржевальск со страхом ждал нападения киргизских орд. В городе было всего пятьдесят солдат. Приходили тревожные новости. Восстал весь Иссык–Кульский уезд. Убито более полутора тысяч человек. Много женщин взято в плен, изнасиловано, заражено сифилисом. Разгромлены все храмы и государственные учреждения. Бунт, по слухам, поддержан и в Чуйской губернии, и во всем Семиречье.
Но вот, 15 августа в город прибыла дружина из 150 человек и 52 казаков из города Джаркента, через пять дней еще одна сотня казаков. 2 сентября – 500 казаков из Верного и еще через пару дней – отряд из Ташкента с пулеметами и пушками. Началось беспримерное истребление целого народа, который в страхе побежал в соседний Китай. Убивали запросто любого, кто хоть отдаленно напоминал киргиза. Убивали дунган, уйгур – тех, кто сам пострадал от киргизского бунта и был на стороне русского населения. Более ста тысяч человек унесла эта страшная братоубийственная война. К ней приложили свою руку и китайцы, грабя и убивая беззащитных киргизских беженцев, гонимых с родной земли. И только Февральская революция, а затем и Октябрьская дали шанс киргизскому народу остаться в истории и создать, в конце концов, свое независимое государство.
А что же наш знакомец отец Иреней? Выбравшись невредимым из пекла киргизского бунта и двух революций, он сам оказался выброшенным из родной страны и объявился в китайском городе Урумчи.
Город Пржевальск раскинулся у самых предгорий Терскей–Алатоо. Прямо за последними дворами поднимаются склоны, густо поросшие травой. Выше лугов темнеет широкая линия хвойных лесов, а над ними громоздятся скальные пики. Завершает это грандиозное зрелище зазубренная цепь снежных вершин, над которыми вьются облака, гигантские грифы и беркуты.
Ущелья вокруг городка часто посещаются людьми: во всех ущельях есть выходы термальных радоновых источников. Вот и тянутся сюда немощные и больные, страждущие выздоровления. Прямо в скалах выбиты ванны, в которые, с незапамятных времен, погружаются желающие избавиться от мучительных болячек люди. И многие получают в этих водах долгожданное облечение.
В десяти километрах от Пржевальска на севере начинается озеро Иссык–Куль. Оно тянется на двести с лишним километров с востока, где лежит город Пржевальск, на запад до села Рыбачьего.
Город, носящий имя великого русского путешественника, могила которого находится на берегу озера, был построен русскими военными в шестидесятых годах девятнадцатого столетия. Населяли его русские поселенцы, купцы и военные. Здесь же нашли приют дунгане, бежавшие из Китая, где им грозило полное уничтожение.
Одноэтажные домики с деревянными резными ставнями, резными крылечками и аккуратными палисадниками, тенистые улочки, обсаженные поселенцами тополями, создавали впечатление, что город этот стоит где–нибудь в центре России, а не в самом сердце Азии. Впечатление это усиливалось и из–за того, что очень редко можно было встретить на его улицах киргиза–кочевника, спешащего на рынок, чтобы продать овцу или купить необходимые товары.
В один из прохладных майских вечеров 1926 года по улочке, проходившей мимо городского православного храма, шел человек лет тридцати. По его осанке и манере прямо держать голову можно было догадаться, что это кадровый военный. Одет мужчина был в короткий полушубок, полы которого были не застегнуты, и при ходьбе открывалась деревянная кобура маузера, висевшая на ремне и которую человек инстинктивно прижимал к телу.
Идущий был погружен в свои мысли и не сразу заметил, что на некотором расстоянии за ним следует другой человек. Надвигающиеся сумерки не давали возможности рассмотреть лицо преследователя, но военный был уверен, что это «хвост». Сегодня не единожды он замечал этот силуэт в толпе. Ничем не выдавая свое открытие, мужчина завернул за угол первой попавшейся улочки и встал за широким стволом тополя.
Вскоре он услышал учащенное дыхание преследователя и медленно обогнул ствол дерева, так чтобы «хвост» не мог его заметить. Через секунду мужчина стоял за спиной преследователя, соображавшего, куда же делся «ведомый».
– Милейший государь, – произнес негромко военный, – уж не меня ли вы ищете?
От неожиданности преследователь едва не полетел наземь, споткнувшись о корни дерева. Но тут же, придя в себя, кинулся к мужчине со словами:
– Михаил Константинович, вы ли это? – тот резко зажал преследователю рот:
– Тише ты, дурак. Кто таков?
– Иван Ильич Кочергин, бывший унтер–офицер Семиреченской армии, мы же с вами Лепсинск брали вместе с Борисом Владимировичем…
– Я вас вспомнил, Иван Ильич, но ради бога, давайте уйдем отсюда – нас могут слышать! – при этих словах Михаил Константинович огляделся.
Кочергин провел военного к себе в дом.
– Я еще утром вас заметил, Михаил Константинович, – возбужденно говорил Иван Ильич, помогая гостю раздеться.
Тот опять нервно дернулся и поспешил внести ясность:
– Иван Ильич, прекратите меня величать Михаилом Константиновичем. Капитан М. К. Успенский погиб в тысяча девятьсот двадцать первом году в боях с Красной Армией в Джунгарии. На это есть письменные указания. Прошло уже пять лет, как я, Иван Андреевич Усенко, помогаю молодой Советской республике в разведке полезных ископаемых. По профессии я горный инженер. В этом качестве прошу меня жаловать впредь.
Только через час после обстоятельного разговора с Кочергиным Успенский согласился отужинать со старым боевым товарищем, окончательно поверив в его лояльность.
– Иван Ильич, можете быть уверены: мои документы в полном порядке. Более того, у меня есть бумага, предписывающая местным властям всячески содействовать мне. Да, Иван Ильич, мы воевали с вами против большевиков. Любая революция сметает власть созидающую и приводит к власти разрушителей, которые потакают толпе в ее низменных инстинктах. Я бы запретил всякие революции. Это всегда откат назад от цивилизованного пути развития. Но наше с вами прошлое лучше не ворошить. Хотя мне есть что вспомнить. После вашего ранения, Иван Ильич, прошла целая жизнь. Я пережил разгром Семиреченской армии в конце девятнадцатого года. В начале двадцатого я с Борисом Владимировичем Анненковым ушел в Китай. Но и там мы не смогли скрыться от красногвардейцев. В мае 1921–го части Красной Армии по соглашению с китайскими властями перешли границу и вступили в Синьдзян, где собирались остатки белого воинства. До этого события атаман Дутов Александр Ильич был застрелен в феврале в Сайдуне в собственном кабинете красными агентами. Атаман Анненков был посажен в тюрьму китайцами в Урумчи. Руководство белой армией взял на себя генерал Бакич Андрей Степанович. Но что это была за армия?! Разрозненные отряды, не имеющие четкого руководства, подчиняющиеся только своим командирам. А те действовали словно удельные князья. Хотят, выполняют приказы командующего, не хотят – игнорируют. Наступления Красной Армии в Китае никто не ждал. Бакичу удалось вырваться из окружения с пятью тысячами солдат и офицеров. Мы двинулись в сторону Алтая. Это был ужасный переход. Люди голодали, не выдерживали тягот перехода, треть отряда погибла в пути. В начале июля мы захватили китайскую крепость Шара–Суму. Нам удалось захватить большое количество оружия, десяток пулеметов и столько же орудий, боеприпасы и, самое главное, более тысячи пудов риса и пшеницы. Мы были спасены от голодной смерти. Но она шла за нами по пятам. В сентябре Красная Армия вновь перешла границу и практически полностью уничтожила отряд генерала Бакича. Андрею Степановичу вновь удалось бежать с небольшим отрядом в Монголию. К тому времени захлебнулся поход против большевиков в Забайкалье барона Унгерна и атамана Семенова. Барон был вероломно предан в Монголии своими же солдатами и передан красным. Та же участь ожидала и генерала Бакича. Они оба расстреляны большевиками: барон Унгерн в сентябре двадцать первого года, Бакич в мае двадцать второго. Я слышал, что недавно в Монголии агенты НКВД захватили и атамана Анненкова. Я не заблуждаюсь по поводу его дальнейшей судьбы. Лишь атаман Семенов продолжает борьбу с Советами.
Кочергин слушал Успенского молча, вперив неподвижный взгляд в дощатый пол. Наконец он поднял глаза на своего бывшего боевого командира:
– Иван Андреевич, я так теперь должен вас величать, зачем вы здесь? Вы можете на меня рассчитывать. Многие наши братья отдали свои жизни за правое дело, теперь наша очередь.
Успенский долго смотрел на Кочергина, потом, решившись, проговорил:
– Дорогой Иван Ильич, мне не нужна ваша жизнь. Но от помощи не откажусь. Буду с вами откровенен – ваша искренняя готовность принести себя в жертву ради Отечества заслуживает откровенности. Я прибыл сюда с вполне определенной целью. Только не говорите мне, что я начитался романов Буссенара и Майн Рида, каким бы фантастическим не показался вам мой рассказ. Так вот, в Синьдзяне я познакомился с одним священником, отцом Иренеем. После злодейского убийства епископа Верненского и Семиреченского Пимена большевиками в 1918 году, который был наставником отца Иренея, сей священник, после длительных и опасных блужданий, оказался в Урумчи вместе с остатками Белого воинства. Я помогал ему выжить в этой неприветливой для нас стране, не дал умереть от голода. Но когда мы отходили к Алтаю, отец Иреней сильно ослаб. Было ужасно холодно, и мы все мучились от страшного истощения. Редкая убитая дичь была единственным нашим спасением. В отряде было более пяти тысяч человек, из них полторы тысячи погибли в пути от недоедания. Среди них оказался и отец Иреней. Он умирал у меня на руках посреди заснеженной Джунгарской степи. Перед смертью священник поведал мне об одном секрете, который хранил по завету владыки Пимена. Епископ, будучи в Урмийской миссии, открыл тайну древнего захоронения сокровищ христиан–несториан, которые во времена нашествия Чингисхана закопали в пещере золотые и серебряные вещи. В сущности речь идет о двух кладах, которые с трудом увезли на себе двести верблюдов. Епископ Пимен с помощью отца Иренея пытался обнаружить этот клад в 1916 году, но восстание туземцев помешало довести дело до конца. Уже будучи епископом Семиречья Пимен вновь пытался добраться до сокровищ, но его убийство красноармейцами отряда Мамонтова поставило точку в этих исканиях. Он хотел найденные богатства отдать на дело Белого движения, на спасение нашей гибнувшей Родины.
– И эта пещера находится где–то недалеко отсюда? – предположил Кочергин.