Сегодня над городом пролетела первая стая журавлей, и экономка Ефросинья приказала распахнуть окно в покоях его преосвященства. Свежий весенний воздух непривычно пьянил обитателей дома. С улицы доносился гомон обрадовавшихся солнцу птиц. Епископ Прокопий не замечал солнца. Ночью ему сделалось худо. Не помнил точно, что снилось, но на душе остался тяжелый осадок.
У самых дверей кабинета стояла длинношеяя черница, которая, даже когда крестилась, резко вскидывала руку, словно рапортовала по-воински. Отчеканивая каждое слово, она сообщила его преосвященству все, что видела и слышала. На лице епископа появлялась то жалкая гримаса раба, то гнев властелина.
— Приблизьтесь и повторите: что происходило в Екатерининском соборе?
Разведчица приложилась к руке епископа и зашептала:
— Отец Леонид в своей проповеди призывает жертвовать больным и раненым красноармейцам. Инокиня Марфа узрела, что он после богослужения из святого алтаря передавал матросу большой узел с проскурами и свечами.
После продолжительного тягостного молчания епископ жестом отпустил ее.
— Будьте смирны, яко голуби, и хитры, яко лисы... Обуздаю своеволие гордеца, а может быть — глупца, — произнес сквозь сжатые губы епископ. Он поспешно облачился в платье, положенное его высокому сану, и потряс колокольчиком. Вошел отец Николай. Под глазами — тяжелые мешки. Белки глаз в красных прожилках от бессонницы.
— Что знаете об отце Леониде?
— Я уже докладывал вашему преосвященству о его симпатиях к большевикам. Корни идут глубже. Отец Леонид считает, что отделение церкви от государства — явление закономерное. Лишение священнослужителей казенного жалованья одобряет, ибо священство должно быть, как он выражается, «бескорыстным».
Они оба помолчали. Потом отец Николай осведомил епископа:
— Поговаривают об изъятии церковных ценностей. В соборе отца Леонида яхонты, жемчуга, янтарь. Чего доброго, он и сам все это отнесет в большевистскую казну.
Голова епископа судорожно затряслась:
— Сегодня отец Леонид, завтра еще еретик появится. Смутное время! После вечерни соберите у меня священников всех приходов.
За большим столом, накрытым парчовым покрывалом, собрались отцы Херсонской епархии. Епископ Прокопий на этот раз не заставил себя ждать, нетерпеливо вышел из покоев раньше положенного времени.
Отец Николай относился к церковным обрядам как к забавным представлениям, любил понаблюдать, с каким подобострастием прикладываются к епископскому кресту духовные особы, как небрежно сует в лицо постылым «чадам» своим пропахшую ладаном жилистую руку владыка.
В глазах Прокопия нетрудно было увидеть надвигающуюся грозу. Наклонившись к уху епископа, отец Николай прошептал:
— Все в сборе, ваше преосвященство.
Одетый в черную мантию епископ державно кивнул головой и замедленным шагом прошел к столу. Опустился в кресло. Его неприветливый взгляд скользнул по лицам.
— Смиренный Тихон, божьей милостью патриарх Московский и всея Руси, в послании своем к возлюбленным в господе архипастырям, пастырям и всем верным чадам православной церкви Российской, нам пишет: «Тяжкое время переживает ныне святая православная церковь на русской земле. Гонение воздвигли на истину Христову явные и тайные враги божьего слова и тщатся погубить дело бога нашего и вместо любви христианской всюду сеют семена злобы, ненависти и братоубийственной брани... Декреты богопротивного правительства сыплются, как огненные листья с дерева, испепеляют устои христианского образа жизни. Но особенно пагубно они действуют на веру, церковь православную и ее устоявшийся вековой уклад. Без храмов, без молитвы, без бога хотят повести богомольный и покорный народ по пути в преисподнюю».
Епископ перекрестился и продолжал:
— «Для святой Руси начинается новый период ее истории, — период гонений и страданий за Христа, период мученичества за веру Христову! Помоги, господи, и благослови!»
— Помоги, господи! Помоги, господи! — загудело по просторному залу.
Прокопий закончил читать. Но говорил он, не выпуская патриаршего послания из рук, придавая своим словам значение предыдущих слов:
— Зовем всех вас стать на защиту оскорбляемой и угнетаемой святой матери нашей. Мы не одиноки. Перед лицом антихриста к единению зовет православную церковь папа Римский... Властью, данной нам от бога, запрещаем вам вступать с большевиками в какое-либо общение. Если же кто из вас дал ввести себя во искушение, покайтесь немедля, дабы на всех нас не снизошло проклятие господне, дабы всевышний и всеблагий не отвернулся от нас в эту тяжелую для веры минуту.
Епископ умолк. Он сел, пристально вглядываясь в лица двенадцати сидевших вокруг стола священнослужителей.
Отец Николай торжественно произнес, поднимая глаза к потолку:
— Воля бога и воля нашего владыки едины.
Опускаясь в свое кресло, он, будто невзначай, задел локтем огромный, напоминающий сорокаведерную бочку, живот сидевшего рядом протоиерея Успенского собора Ширяева. Тот обидчиво покосился на отца Николая и, опершись обеими руками о стол, тяжело привстал, шепелявя пришедшие ему в голову слова:
— Мы со всею верностью посвятили себя на священную службу...
Оглядевшись, словно спрашивая — не ошибся ли? — протоиерей умолк, а сидевший рядом с ним вертлявый попик Сретенско-Сухарницкой церкви, отец Терентий, звонко затараторил:
— Слуги, со всяким страхом повинуйтесь господам, не только добрым и кротким, но и суровым.
Епископу не понравились эти слова, и он осадил Терентия гневным взглядом.
Затем выступил отец Дионисий из Греко-Софиевской церкви. Он блеснул знанием псалма царя Давида: «Ты окружаешь меня, и все пути мои известны тебе». Поп Дионисий водил в воздухе руками, словно рисовал круг, которым окружил его господь.
От Екатерининского собора, что на Военном, поднялся старый благообразный с кустистой холеной бородой протоиерей Кирилл. Прижав руки к груди, он, точно апостол Филипп из «Тайной вечери», посмотрел ввысь и трагическим голосом спросил епископа:
— Владыко, неужто теряем мы веру? — и тут же добавил клятвенно, глуповато: — Я верен тебе, яко пес хозяину.
За ним поднялся с места, крестясь и беззвучно шевеля губами, тщедушный попик с темным лицом, похожий на Иуду — отец Александр из Забалковского прихода. Он кивнул в сторону сидевшего с ним отца Порфирия из Преображенской церкви и как бы от имени обоих произнес:
— Нет пуще святотатства, како солгать на духу...
Тоненьким, гнусавым голоском сказал свое верноподданическое слово от всех святых кладбищенской церкви рыжебородый, с плешью во всю голову и жидкой, просвечивающейся бородкой, отец Варфоломей. А от прихода психиатрической больницы — отец Викентий, со свойственным ему от природы расстройством речи, добавил:
— Слова сии плаведны и велны.
Отец Николай, воспользовавшись паузой, еле сдерживая себя от надоевшего ему представления, именем владыки произнес:
— Не всякий глагол слуги господня суть глагол божий... Аминь!
Наступила тишина. Сначала отец Николай, а затем все остальные повернулись к отцу Леониду, который не спеша поднялся с места и со скорбным, но спокойным выражением лица разглядывал свои руки, чуть склонив голову набок. Когда он выпрямился и встретился глазами с чугунным взглядом епископа, почувствовал во рту горечь, точно язык коснулся желчи. Но вот морщинки на его высоком лбу разгладились, лицо посветлело, в глазах появился озорный блеск. Кашлянув, отец Леонид отчетливо, словно школьный учитель, заговорил:
— Когда господь взял поданную ему фарисеями монету с изображением кесаря, он посмотрел на нее и спросил: чье это изображение? Возвращая монету, сказал: «Воздайте кесарю кесарево, а богу божие». Мы с вами воздаем только кесарю, а богу — ничего. Я смиренно хочу коснуться истины. Его преосвященство запрещает нам вступать с нынешней властью в какое-либо сношение. Но ведь это противоречит заповеди: всякая власть от бога. Получая щедрое даяние от прихожан, мы не разделяем эти дары со страждущими и жаждущими. Освещая наши храмы электричеством, мы оставляем во мраке больницы и госпитали, где люди в последнем слове своем обращаются к богу с большей верой, чем мы здесь...
Лицо епископа побагровело. Глаза его сузились и исчезли в зарослях седых бровей. Епископ выставил в сторону отца Леонида неровный лоб с шишковатыми надбровьями, словно готовясь боднуть нечестивца. А отец Леонид, одухотворенный истиной, словно открывшейся в эти минуты для него самого, бросал резкие слова:
— В наших храмах есть драгоценности, а бедствующие не могут купить детям своим ни одежды, ни хлеба. За свое служение мы требуем мзды и ждем милости от мирян и от государства, а истинное служение богу лишь тогда угодно, когда мы уподобимся примеру Александра Угольщика, который зарабатывал трудом рук своих на пропитание и безвозмездно исполнял церковные обряды.
— Его преосвященство изрек нам: папа Римский протягивает нам свою руку помощи... Но... протянутая папой рука — рука дьявола!
Отец Леонид сел, бесстрашно оглядев своих присмиревших собратьев.
Епископ вскочил и, точно ветряная мельница, замахал руками:
— Властью, данной мне, призываю: опомнись, безумец! Тебя ждет тяжкая кара!
Отец Леонид протестующе поднялся.
— Как бы ни были тяжки и мучительны мои страданья за веру, я буду переносить их с терпением слуги божьего, с упованием на милость божию.
— Хорошо, сын мой, что хоть в эти тяжелые минуты заблуждения ты остаешься с богом в душе, — примирительно сказал епископ. — Подвергнем тебя испытаниям.
Отец Леонид наклонил голову, садясь.
— Я готов, ваше преосвященство.
«Страдания и скорбь суть неизбежный удел честного человека. Их испытывают по воле божией не только грешники, но чаще праведники...» — так думал отец Леонид глядя на высокое окно у самого потолка. Двухаршинные толщи стен, черные занавески, скрывающие и без того скудный свет, тусклая коптилка, которая бросает тревожные тени на своды потолка, да зловеще качается продетая через потолочные кольца смоляная веревка, — вот узилище, в которое бросил отца Леонида епископ.
Отец Леонид, тяжело дыша, лежал распластанный на полу каземата. Его изможденное лицо не выражало муки. Превозмогая жажду и боль, он силился забыться сном. Перед ним проплывали видения юных лет, вспоминались недавние беседы с епископом. Отцу Леониду сделалось приятно от мысли, что всю свою жизнь он был верен идеалам человеколюбия и добра.
А наверху, в покоях епископа, решалась судьба этого упрямого человека. Отец Николай стоял перед епископом в крайнем возбуждении.
— Он не сказал ни слова, не попросил прощения. Ведет себя, как мученик за веру! Тьфу!
— Отлучением от церкви грозили?
— Передавал ваши слова и об этом. Ответствует: бог был, есть и останется в душе моей вместе с любовью к ближнему.
— Глупец! — вспылил епископ.
— Представьте себе, ваше преосвященство, когда мы его раздели догола, привязали к скамье и стали требовать признаний, он молчал. Я облил веревку водой, она сократилась и впилась в тело. Ни звука! Мы вздернули на дыбы. Результат тот же. Я привязал по гире к каждой ноге — безмолвствует. Наконец, велел резко опустить, но так, чтобы тело, падая вниз, не коснулось пола.
— Испробуем еще одно средство. — В глазах епископа загорелись злые огоньки.
Епископ взмахнул колокольчиком. Вошла долговязая монахиня-соглядатай. Все трое спустились в подвал, по боковой лестнице.
У небольшой дубовой двери аршинной толщины отец Николай заглянул в маленький «глазок», а затем приложил к нему ухо. Когда вошли в подземную камеру и епископ занял свое место в черном кресле, отец Николай небрежно прикрыл наготу лежавшего без движения человека.
— Поднимите голову, перед вами владыка.
Отец Леонид открыл глаза, прерывисто задышал. Епископ сделал знак рукой:
— Помогите ему.
Отец Николай вынужден был встать на колени и поднять голову своей жертвы.
Монахиня окунула в ведро с водой тряпицу и покрыла ею лицо отца Леонида. Струйки воды медленно поползли по лицу, заливая глаза.
Отец Леонид конвульсивно задергался от нестерпимой боли, застонал.
Монахиня сняла тряпицу и бросила на отца Николая тупой взгляд.
— Теперь ваше слово. Последний раз спрашивает владыка, сознаетесь ли во грехах своих? — спросила монахиня.
На палачей глянули светло-голубые бесстрашные глаза.
— Не грешен я ни перед богом, ни перед святой церковью, — отчетливо прошептал он. — Терплю, яка Христос терпел.
Наступило молчание. Отец Леонид, точно выброшенная на горячий песок рыба, тяжело дышал. Яростный гнев душил епископа. Он чувствовал себя точно обессилевший зверь, не справившийся с добычей.