— С чего бы это нас разыскивала гражданка ГДР?
— …
— Некто фрау Элиса Ленц, художница между прочим, — он по-ковбойски хлёстко выхватил из заднего кармана брюк сложенный в четверо лист бумаги, развернул его и прочитал, — участница международных экспозиций. Её картина «Спящий солдат», выставлена на ВДНХ в павильоне СЭВ.
… — Захар недоуменно молчал.
— Значит не знаете… Или не помните… Или не хотите вспомнить… — он зачем-то стал говорить короткими фразами, — а вот мы помним… Например помним, как в сорок втором под Ташкентом при очень подозрительных обстоятельствах, исчез грузовик с медикаментами, — он прищурил и без того узкие глаза.
— Послушайте, — не выдержал Захар, — вы можете мне объяснить, что вы от меня хотите?
— Мы хотим вам помочь! Помочь всё вспомнить…
— А разве я просил о помощи?
— Ну ка немедленно прекратить балаган, — человек наконец-то встал со стола, он оказался на целую голову ниже Захара, — зря я сюда приехал, нужно было вас вызвать к нам. У нас многие вспоминаю, то чего раньше не знали. Доводилось бывать на Лубянке?
— Послушайте, как вас зовут?
— Называйте меня Валентин Валентинович, пока…
— Я и вправду не понимаю, что вы от меня хотите…
Тогда Валентин Валентинович, вытащил из того же кармана, уже другую бумажку, но тоже сложенную в четверо и швырнул на стол. Захар развернул её и хотя прошло уже больше двадцати лет, моментально узнал Элису.
Они встретились на ВДНХ. Элиса была в Москве с какой-то делегацией, ей едва удалось вырваться на несколько часов. В павильон СЭВ, она вошла раскрасневшаяся от мороза, в её светлых волосах медленно таяли снежинки. Они стояли под картиной, на которой был изображён пьяный спящий Захар и не могли оторвать взгляд друг от друга. Растаявшие снежинки превратились в маленькие капельки и изумительно сверкали, отражая свет хрустальной люстры. Вскоре динамик-полиглот напомнил на двенадцати языках, что павильон закрывается через четверть часа. Когда помещение совсем опустело, Захар снял пальто, расстелил его на полу и достал из кармана бутылку водки. Заведующий павильоном, узнав известную художницу оставил им свет, а потом даже принёс стаканы и несколько марокканских мандарин. Элиса давно уже опоздала на все запланированные мероприятия, она положила голову Захару на плечо и слушала, и слушала… Слушала про первую бомбёжку унесшую жизни всей семьи, слушала про неожиданную эвакуацию, про медальон Кёлера, про гибель Рощина. Захар пил и рассказывал, как после смерти Анны Кирилловны, по доносу соседей, его выселили «с незаконно занимаемой жилплощади», как он четыре месяца жил на Киевском Вокзале, пока не освободилось место в университетском общежитии, как днём он учился, а ночами работал на строительстве подземных переходов. В словах Захара было столько боли и одиночества, что на глазах Элисы, несколько раз появлялись слёзы.
Остатки водки, Захар отдал дежурившему на улице Валентину Валентиновичу. Он прятался за тумбой с облезшими афишами, пытаясь защититься от метели. Схватив бутылку окоченевшими пальцами, он лихо сорвал с неё зубами пробку и опрокинул в себя голубоватую, в свете фонаря, жидкость. Когда последняя капля медленно скатилась в его горло, он громко икнул, смущённо улыбнулся, двинув высокими скулами и благодарно посмотрел в глаза Захару. В это время резкий порыв ветра поднял в воздух фонтан снежинок, Захар прижал к себе Элису и они пошли к стоянке такси…
С того времени каждый раз, когда Элиса приезжала в Москву или Ленинград, Захар брал на работе отпуск и они проводили время вместе. В один из приездов Элиса предложила Захару поехать в его родной город, он было загорелся, а потом передумал, так и не объяснив причины.
Проезжая маленький, живописный городок Шкёдиц, Элиса притормозила.
— Поедем пообедаем или сразу в клинику?
— Как тебе удобно.
— Я думаю перекусать…
— Перекусить, — поправил её Захар.
— О да, перекусить, быстрый мittagessen, потом купим конфет для Михаэля и поедем в клинику.
Захар согласно кивнул.
Они оставили автомобиль в переулке возле кирхи. Им приглянулась крохотная закусочная с пёстрой вывеской на противоположной стороне площади. В помещении густо пахло пивом и копчёнными сосисками, они выбрали столик на улице и к ним тут же подошёл официант. Элиса не спрашивая Захара (она прекрасно знала его вкус) сделала заказ и достала из сумочки перламутровый портсигар.
Четырнадцать лет назад, Элиса родила сына. Мальчик родился больным, муж уговорил её отдать ребёнка в приют. Она даже не успела дать ему имя, Михаэлем его назвала нянечка в отделении новорожденных. Элиса сопротивлялась, но всё же уговоры мужа и свекрови взяли верх. Два месяца она сходила с ума от тоски, умоляла мужа вернуть ребёнка, даже стала пить успокоительные капли. Муж не соглашался, выдвигая новые и веские доводы, тогда она сделала это сама. Однажды вернувшись с работы и услышав детский плач, он без слов собрал вещи и не сказав ни слова ушёл. Через пол года они развелись. Забота о ребёнке занимала всё время, Элиса забросила живопись, подрабатывала иллюстратором одновременно в нескольких журналах. Через восемь лет болезнь обострилась, Михаэля больше нельзя было держать дома, мальчик перестал её узнавать, у него начались частые обмороки и припадки. Одна из подруг посоветовала ей хорошую клинику, именно для детей с такой инвалидностью. Клиника находилась в Лейпциге, в двух часах электричкой от Дрездена и располагалась в старинном замке с острой черепичной крышей, окружённым фруктовым садом. Главврач и по совместительству директор клиники доктор Петер Вебер, был прекрасным специалистом и очень добрым человеком. Он обстоятельно объяснил Элисе, что мальчику будет лучше находиться, под присмотром квалифицированного медицинского персонала. Элиса уехала с тяжёлым сердцем, она навещала Михаэля каждые выходные и действительно, со временем убедилась в правоте доктора Вебера.
Теперь у Элисы появилась масса свободного времени и чтобы отвлечься от тяжёлых мыслей, она снова взялась за кисть. Она сняла небольшой дом на окраине города с крохотным двориком, выходившим на берег Эльбы и Мост Августуса. Одну из комнат она переоборудовала в мастерскую, установила огромные окна пропускающие в помещение больше света. Только сейчас, она поняла, как соскучилась по запаху свежей масляной краски, скрипу кисти о сырой холст, ощущению полёта художника, рисующего небо. Однажды копаясь в своих старых альбомах, она наткнулась на угольный эскиз спящего солдата. На оборотной стороне листа, нервным прыгающим почерком, на русском языке была сделана надпись: «Рядовой Захар Пандир. Май, 1945 год». И тут она вспомнила… Вспомнила молодого, пьяного солдата, спящего на шинели в Дрезденской Галерее Старых Мастеров. Вспомнила офицера с добрыми глазами, поющего «Катюшу». Вспомнила, что это именно он подписал эскиз, а потом ушёл не попрощавшись, взвалил на себя пьяного солдата, оставив ей мешок с галетами и американской тушёнкой. И тогда, натянув на раму чистый холст и смешав краски, она почти не глядя на эскиз, по памяти стала писать спящего солдата. Солнце давно утонуло в Эльбе, за окном неистово трещали цикады, от нехватки света у Элисы слезились глаза. За ночь, она несколько раз заваривала кофе, под утро, падая с ног от усталости, она так и уснула в измазанном краской комбинезоне, на коротком диванчике напротив мольберта.
Сперва картина была выставлена в Берлинской Художественной Галерее, потом её приобрело Министерство Иностранных Дел для посольства ГДР в Москве. Затем «Спящий Солдат» несколько лет украшал стену конференц-зала посольства, и только после этого, картину передали в дар ВДНХ. Год спустя Элиса разыскала Захара…
Дорога в Лейпциг заняла немногим больше часа, на шоссе случилась авария и им пришлось дожидаться в пробке, пока полиция разберётся с инцидентом и восстановит движение. Элиса остановилась возле небольшого магазинчика и вышла купить конфет, когда она вернулась Захар ждал её у двери.
— Далеко отсюда?
— Пять минут.
— А пешком?
— Может пятнадцать-двадцать…
— Давай пройдёмся?
— Конечно… Только я возьму свою сумочку и закрою авто…
Нежные лучи августовского солнца лёгкими касаниями ласкали землю. На улицах, сонного города, было тихо, как в лесу. Они неторопливо шли по теневой стороне узкого мощённого переулка. Мимо них изредка проезжали велосипедисты, один раз тихо урча мотором, тишину нарушил мотороллер. Внезапно Захар остановился и замер, потом лихорадочно стал рыться в карманах, не отрывая взгляда от старого каменного здания, возвышавшегося над коттеджами современной постройки.
— Захар, что с тобой? — взволнованно спросила Элиса.
— Всё в порядке. Это и есть клиника? — Захар держал в руках медальон Кёлера. Не дожидаясь ответа он открыл крышку медальона и протянул его Элисе, — смотри, Эля…
— Мeinen Gott… — Элиса накрыла губы ладонью.
Ошибиться было не возможно… На снимке чётко вырисовывался силуэт крыши и круглого окна на фасаде — клиника находилась в доме принадлежавшему до войны семье Кёлеров.
Здание, похожее на маленький средневековый замок, было окружено высоким, тщательно подстриженным зелёным кустарником. Во дворе играли дети, все они были похожи друг на друга — плоские лица, большие головы, влажные любопытные глаза, приоткрытые рты с характерной улыбкой. Болезнь стёрла с их лиц почти все черты индивидуальности. Элиса сразу увидела Михаэля, он стоял в группе детей и монотонно размахивал руками, как лопастями мельницы. Элиса подошла к санитару, он со стороны наблюдал за своими подопечными. Они немного поговорили и санитар позвал Михаэля, тот подошёл продолжая размахивать руками. На мать он вообще не обращал внимания. Санитар ему что-то сказал и ребёнок неуклюже побежал назад.
— У него уже несколько дней приступ, в такие дни он неуправляем… — перевела Элиса. Было видно, что она расстроена. Оставив кулёк с конфетами санитару, они отправились в клинику. У самого входа Захар сказал, что подождёт её на улице и присел на скамейку в тени грушевого дерева. Рядом со скамейкой находился маленький фонтан в виде рыбы, изо рта которой лилась вода. Над рыбой лениво кружили стрекозы.
Там его уже ждал дедушка.
— Дед, Эля нашла жену того майора.
— Это замечательно! На сколько я понимаю, ты собираешься передать ей медальон?
— Именно так…
— Знаешь что Захарка, мне бы хотелось ещё раз на него взглянуть.
Захар достал медальон из кармана и протянул его старику. Бриллиант тускло парировал, лёгкий лучик солнца, случайно пробившийся через густую листву.
— Я полюбуюсь им на твоей ладони, только ты открой его… — Захар послушно открыл обе крышки. — Ты видел, вот здесь под фотографией должно быть моё клеймо?! У меня тогда ещё не было отпечатка и я выгравировал имя и фамилию.
— Я видел дедушка… И честно говоря из-за этого, мне немного тяжело с ним расставаться…