— В чем дело, синьор? — опешил Асденте.
Наконец подеста нашел козла отпущения.
— Ты пьян, Асденте! Как тебе не стыдно! Посмотри, вот благородные синьоры, они работают словно простолюдины, а ты тем временем пьянствуешь да мародерствуешь со своими наемниками! Что ты за человек? Ты не имеешь права называться дворянином! Ты не имеешь права называться рыцарем! Из-за тебя и тебе подобных все наши беды! Виченца была бы уже нашей, если бы не грязные инстинкты твоих кондотьеров!.. Что ты можешь сказать в свое оправдание?
Асденте был пьян, но не настолько, чтобы стерпеть оскорбление. Граф понял: Асденте сейчас пустит в ход меч и одним махом избавится от выскочки-кремонца, которому честь и достоинство мешают вести армию. Разумеется, тогда его осудят за убийство. Здесь слишком много свидетелей, они подтвердят: произошедшее между Понцони и Асденте не являлось дуэлью. У историка Муссато нюх на такие дела, он наблюдает с явным интересом. У Понцони даже меча нет. Убийство мягкотелого подесты не сойдет Ванни с рук.
Взвесив все «за» и «против», граф счел, что казнь Асденте вполне искупит смерть Понцони. В этом случае кампанию возглавит здравомыслящий, опытный человек — не кто иной, как Джакомо да Каррара. Конечно, у Гранде тоже есть понятия о чести, однако они не мешают ему при принятии важных решений. Именно из этих соображений граф, увидев, что Асденте с налитыми кровью глазами двинулся на Понцони, и пальцем не шевельнул.
Вдруг откуда-то снизу послышался стук копыт. Судя по шуму, скакали двое всадников. На топот наложился еще один звук — грохот громовых раскатов. Граф поднял голову. Тучи как были на востоке, так там и остались. Громовые раскаты не смолкали — напротив, они приближались.
Граф слишком устал: прошло несколько тягучих мгновений, прежде чем ему удалось понять, в чем дело. Так громыхать мог только отряд всадников в полном боевом снаряжении, мчащийся по мощеным улицам.
Ванни быстрее графа распознал грохот. Даже во хмелю этот бесчестный человек оставался солдатом. Пьяный почти до бесчувствия, он тем не менее подбежал к ближайшему желобу и окунул голову в воду. Это его отрезвило. Асденте быстро отдал приказ своим фламандцам бросить награбленное и взяться за оружие. Облако густого дыма затягивало пригород, предвещая беду.
Через несколько секунд из дымовой завесы вынырнули Джакомо и Марцилио да Каррара. Лица у обоих были красные, под цвет плюмажа на фамильных шлемах.
— Они уже близко! — хором кричали дядя и племянник. На подробности не было времени, да в них никто и не нуждался.
Сан-Бонифачо бросился к своему коню, привязанному слева от арки. На бегу граф схватил нагрудник, обжег пальцы о раскалившийся на солнце металл. Все его чувства обострились, усталости как не бывало. Несмотря на отвратительное ощущение, характерное для захваченного врасплох, в душе графа волнами поднималась странная радость. Атакующих наверняка мало, от силы один гарнизон. Две, много три сотни человек. Они налетят как вихрь, порубят падуанцев — по одному на брата. Падуанцам же не повредит хорошая встряска. Злость и жажда мести — как раз то, что нужно для прорыва в основную часть города. Ворота не выдержат натиска, и Виченца еще до заката отойдет к Падуе.
Задача графа теперь была дожить до этого радостного события. Он как раз поворачивал коня, когда из облака дыма возникло нечто. Граф решил, что это лошадь. Каково же было его изумление, когда появился огромный черный поджарый борзой пес с оскаленной пастью. Дым разъел ему глаза, слезы текли по длинной морде: пес показался графу оборотнем.
Вслед за собакой взору Бонифачо предстал конь. Сначала видны были только передние ноги и голова — огромная лошадиная голова, защищенная железом и кожей. Во лбу коня, под металлическим шипом, граф заметил металлического же орла — эмблему рода Ногаролы.
Доля секунды отделяла графа от еще более внушительного зрелища. Из дыма появился круп коня, а на нем — всадник, настоящий великан в алом плаще, развевающемся на ветру. Голову всадника венчал серебряный шлем без плюмажа и оттого еще более устрашающий. Всадник не имел щита, однако поигрывал огромной, утыканной шипами булавой. О, это точно был не коренастый коротконогий Антонио да Ногарола! Всадник возвышался над крупом коня подобно горе. Откуда в семействе Ногарола взялся такой гигант? А если он не родня Ногароле, почему на нем и его коне снаряжение с орлом?
Кем бы ни был великан в алом плаще, был он ужасен. Он перекрестил лоб, поднялся в стременах и испустил боевой клич. За его спиной, словно из самого пламени, появились всадники. Ветер сменился, подхватил и унес клубы дыма, и взору графа предстала целая армия.
Граф Винчигуерра да Сан-Бонифачо обратился в бегство. Впереди него сломя голову несся подеста. Сан-Бонифачо не жалел пяток на коня. Мост казался бесконечным. По левую руку от графа летел Каррара, Муссато успел догнать подесту. Вдруг скакун Муссато угодил копытом в щель между бревен и пал, сломав ногу. Человек и конь превратились в препятствие на пути графа. Винчигуерра ничего не мог поделать — он спасал свою жизнь. Из-под копыт его коня послышался сдавленный стон.
«Что ж, поэт, тебе просто не повезло».
Снова оказавшись у ворот, Ванни Асденте повел своих солдат на атакующих. По его приказу четверо всадников ринулись к правому флангу неприятельской колонны. Виченцианцы остановились, развернулись и принялись рубить еще не протрезвевших фламандцев. В отличие от Асденте, который, вопя, размахивал мечом, солдаты его дрогнули. Они отступали: сначала к каменной арке, затем по мосту, а там уже обращались в бегство, подставляя спины под мечи всадников. Скоро среди наемников затерялся и сам Асденте.
Основные силы противника сосредоточились под аркой и на мосту. Виченцианцы крушили армию, превосходившую их числом в пятьдесят раз. Граф, Понцони, а также дядя и племянник Каррара скакали за падуанцами, уже перемахнувшими ров и достигшими ближайших склонов.
Сан-Бонифачо объезжал солдат. Они пытались построиться — с трудом поднимались на ноги, подбирали оброненные мечи и копья. Как Бонифачо и предполагал, опасность отрезвила падуанцев. Довольный, он доехал до середины шеренги и натянул поводья. В руке он все еще держал металлический нагрудник, украшенный фамильным гербом, а вот дедов шлем обронил, видимо, на мосту. Не беда. Если все пойдет по плану, через несколько минут шлем снова окажется на голове графа.
Бонифачо окинул взглядом город. Виченцианцы контролировали только обращенную на графа часть стены. Солдаты смотрели на фламандцев, в количестве двадцати человек в страхе бегущих прочь. Великан раскачивался в седле. За спиной его был ров. А также конница Виченцы. С удовольствием граф наблюдал, как неизвестный родич Ногаролы мрачнеет, видимо мысленно подсчитывая оставшихся в живых падуанцев. И ведь их действительно осталось немало. Несмотря на то что падуанцы, как, впрочем, им свойственно, изначально были неорганизованны, а теперь и вовсе рассыпались по склонам холмов, их численное превосходство не вызывало сомнений. Пожалуй, великан сочтет за лучшее убраться. Граф дождется, когда великан отдаст приказ к отступлению, затем примет на себя командование, раздавит людей Ногаролы, захватит центральную часть Виченцы и отпразднует победу.
Однако Сан-Бонифачо не дождался такого приказа. Он видел, как у ног коня приплясывает пес. Он видел, как великан встает в стременах и срывает с головы шлем. Закатное солнце словно пожаром охватило голову великана, осветило прекрасное и страшное лицо. Даже те, кто никогда не бывал в Вероне, поняли: перед ними Кангранде делла Скала, легендарный Борзой Пес.
Винчигуерра да Сан-Бонифачо кожей почувствовал, что Пес, сверкающий своей пресловутой улыбкой, остановил взгляд на нем.
«Да он меня провоцирует! Он бросает мне вызов! Глупец! Неужели он не понимает, что мы в большинстве, да еще в каком!»
Будто прочитав мысли графа, Кангранде поднял булаву. Тысяча глоток разразилась возгласами одобрения. Тысяча? Но ведь виченцианцев было не более трех сотен! От их воплей у графа заложило уши. Солдаты, что выстроились за спиной Бонифачо, отступили, лошади испуганно заржали. Граф не понимал, кому принадлежат голоса.
— Боже! — взвыл Понцино. — Смотрите! Смотрите! Откуда они взялись?
Граф перевел взгляд на Виченцу, и сердце его упало. По всей длине стены, окружавшей Сан-Пьетро, по всей длине той самой стены, что он штурмовал еще утром, алым отливали сотни шлемов. Множество рук натягивали тетиву — но не арбалетов, а тисовых луков.
Значит, непонятно каким образом армия Скалигера все-таки пришла. Хуже того, Скалигер вооружил своих солдат, вопреки указу императоров, королей, рыцарей и церкви, большими луками. Это было нарушение рыцарского кодекса, это было политическое самоубийство. Это был конец.
Однако граф не стал на чем свет стоит проклинать Скалигера, чтобы выпустить пар. Граф занялся расчетами. Стрела, пущенная из лука, пролетает втрое большее расстояние, чем стрела, пущенная из арбалета. Пес привел не армию, о нет. Он привел саму смерть, готовую воплотиться в граде стрел.
Скалигер испустил леденящий душу бессловесный крик. Понцино вздрогнул. Он принял крик за собачий вой — не мог человек издавать такие звуки. Бахвалясь, Кангранде отбросил свой шлем. Все так же стоя в стременах, он потянул поводья вверх и пришпорил коня. Конь пустился галопом. Булава в шипах готова была крушить врага. За Кангранде, будто влекомые не его приказом, а неведомой силой, мчались всадники. Бонифачо слышал их рев — рев хищников, жаждущих крови.
И тут Сан-Бонифачо все понял. Нет, не отвага, не доводы рассудка и уж тем более не знание тактики ведения боя помогали Кангранде. И кодекс рыцарской чести был здесь ни при чем. Вспышка безумия, бросающего вызов разуму, мысли, жизни, — вот что это такое. Это бессмертие, как его понимают люди, единственное доступное человеческому пониманию бессмертие. Кангранде казался своим солдатам сверхчеловеком, ангелом смерти, спустившимся на землю за кровавой жатвой.
— Они этого не сделают… — промямлил Понцино.
Уже понимая, что худшее свершилось, граф отвечал:
— Еще как сделают. Уже сделали. Вперед!
Вокруг них отступали. Отступали трезвые, пьяные, храбрые, трусоватые. Никто не мог вынести бегающих глаз командиров, спешащих укрыться среди своих солдат. Армия дрогнула. Солдаты видели, что фламандцы, обласканные жестоким Асденте, бегут так, словно за пятки их хватает сам дьявол. Солдаты видели лучников на стенах Сан-Пьетро. А теперь они видели еще и этого великана, ужасного, кровожадного Кангранде — не человека, а самого Марса, бога войны.
И падуанцы не выдержали. Огромная армия рассыпалась на кучки перепуганных людишек. На бегу они бросали награбленное, теряли оружие, припасы и снаряжение. Все это добро попадало в канавы и в реку Баччилионе; солдаты спасались.
Граф Сан-Бонифачо не стал медлить. Также отбросив нагрудник с фамильным гербом, он поворотил коня и заколотил пятками ему в бока. Схватив поводья лошади опешившего подесты, граф потащил ее за собой. Понцино быстро пришел в чувство и, не теряя времени, стал срывать с одежды знаки отличия, по которым в нем можно было распознать врага Кангранде. Впервые за целый день подеста не думал о собственной чести. Он думал исключительно о собственной жизни.
Пьетро никак не мог приноровиться к шагу лошади в полном боевом снаряжении. Прежде ему не доводилось ездить на боевых конях; к тяжелым конским доспехам нужно было привыкнуть. Даже стук копыт по булыжникам казался ему странным. Пьетро взглянул на копыта ближайшей к нему лошади и увидел, что они подкованы островерхими гвоздями. Юноше стало не по себе; он плотнее устроился в седле.
Пьетро понятия не имел, откуда взялись лучники, зато знал, что они спасли ему жизнь. Кангранде бросился в наступление, Пьетро инстинктивно последовал за ним. Теперь Пьетро ехал по полю, окруженный друзьями, и себя не помнил от ужаса и гордости.
Кангранде был впереди. Горстка пылких падуанцев, надеясь, вероятно, снискать себе славу в веках, убив вражеского предводителя, оторвалась от убегавших товарищей. Завидев пятерых всадников, скачущих ему навстречу, Кангранде испустил радостный крик и пришпорил коня.
— За ним! Скорее! — воскликнул Монтекки.
Пьетро старался пустить лошадь галопом, однако без шпор у него ничего не получалось. Он молотил пятками в мягких туфлях по бронированным бокам, но ему самому было гораздо больнее, чем лошади.
Падуанец, наименее помятый недавним бегством, схватил копье наперевес и скакал на несколько шагов позади командира крохотного отряда. Кангранде, пожалуй, увернулся бы от удара командира — но только чтобы напороться на это копье.
Кангранде слегка забрал вправо, шлема на нем не было. Он улыбнулся, на мгновение показав свои великолепные зубы, затем свистнул.
Падуанцы восприняли свист как оскорбление и заскрежетали зубами.
Кангранде наклонился в седле, освободился от стремян и сбросил туфлю с правой ноги прямо в грязь. Затем рывком поставил ногу на седло, вывернув колено, и сел на собственную правую пятку.
«Точно канатный плясун или акробат на ярмарке», — подумал Пьетро.
Кангранде слегка наклонил голову, будто слушал музыку. Еще три скачка — и его пронзит меч. Два скачка. Один…
«Боже!»