Почти двое суток не было радио- и телевизионной связи с «Зарей». На всех контрольных экранах исчезло изображение корабля, и диктор, голос которого знал весь мир, скупо и суховато сообщил:
— По техническим причинам очередной сеанс телесвязи с космонавтом Гореловым откладывается на сутки.
Утренние газеты опубликовали короткое сообщение о том, что радиосвязь с кораблем «Заря» в настоящее время прекратилась и принимаются меры по установлению его местонахождения на селеноцентрической орбите.
В маленьком Степновске одинокая женщина сидела над раскрытым номером газеты и, подперев бледное лицо холодными ладонями, молчала. Короткое сообщение, набранное крупными жирными буквами, напоминало некролог. Маленькая светловолосая девочка лицом терлась о ее твердое неподвижное плечо и тревожным шепотом спрашивала:
- Почему ты молчишь, мамочка? Раньше плакала, а теперь молчишь?
- Раньше была надежда, — глухим ровным голосом отвечала мать...
У Тимофея Тимофеевича шли бесконечные заседания. Он выслушивал подчиненных, заслуженных академиков, и не отвечал им, расхаживая по огромному кабинету, с хрустом сжимая крепкие пальцы.
- Да, несомненно, ошибка произошла в коррекции корабля, и теперь есть лишь одна возможность оторвать «Зарю» от Луны — включить с Земли последний двигатель, неподвластный космонавту, послать с Земли новую вводную в счетно-решающее устройство в специальном контейнере, соединенном с пилотской кабиной «Зари».
Зазвонил белый телефон, связывающий космодром с Москвой. Вялым движением руки главный конструктор взял трубку.
- Да. Это я. Здравствуйте.
- Что будем делать, Тимофей Тимофеевич? — спрашивал знакомый голос. — Есть ли какие новости?
- Пока никаких, — ответил конструктор тихо. Трубка молчала, лишь доносилось легкое потрескивание. После большой томительной паузы конструктор услышал:
- Что будем делать? За границей печатают сенсационные статьи о катастрофе советского космического корабля. Там предлагают свои услуги в его розысках.
- Не надо, — жестко отрезал Тимофей Тимофеевич.— Мы это сделаем сами. Но пока нет никаких оснований считать гибель «Зари» фактом. Нарушение радиосвязи еще ни о чем не свидетельствует. Мы принимаем все меры. Хотя и трудно, но надо запасаться терпением.
- Хочется верить, что эти меры принесут результаты, — не очень уверенно сказали в Москве.
- Бесспорно, — подтвердил Тимофей Тимофеевич и положил трубку. — Станислав Леонидович! —- повелительно окликнул он своего первого заместителя. — Мы решимся на крайнюю меру. Запустим последний двигатель?
- Да! — жестко ответил главный конструктор «Зари». — Готовьте расчеты для схода с орбиты.
После двенадцатого витка усталый и обессиленный Алексей Горелов почувствовал, что его корабль, вышедший из повиновения, неожиданно стал послушным и берет курс к Земле. Он видел ее на расстоянии почти в четыреста тысяч километров. Окруженная зыбким пояском
атмосферы, она и отсюда казалась сказочно красивой. Радиосвязь по-прежнему не работала, но по всем показаниям приборов он уже точно знал, что летит теперь по невидимой траектории к дому, назад.
Когда «Заря» прошла более половины пути, произошла неожиданная встреча с неизвестным метеоритнымроем. Приборы тотчас зарегистрировали это, и Алексей с изумлением отметил, что энергия некоторых метеоритных частиц необыкновенна. «Этого только еще недоставало», — подумал Горелов. Внутри стало жарко, и он догадался, что терморегуляторное устройство выходит из строя. Он знал, как его исправить в аварийной обстановке, и, обливаясь потом, слабея от угнетающей жары, принялся за ремонт. Стрелка термометра то становилась на
свое место, показывая, что в кабине почти комнатная температура, то снова поднималась вверх. Но он ее укротил.
Космонавт еще не откликался, но телеметрические данные уже поступали с борта «Зари» на Землю, и в третьем часу утра Тимофей Тимофеевич, успокоенный, задремал в своем рабочем кресле. Нет, не колонки цифр и формул ему снились, не черная глыба Луны в своем
молчании вечного безмолвия. Виделась ему подмосковная речка, надувная резиновая лодка и спиннинговая удочка, от которой — вжик! — летит леска чуть ли не до самой середины. Он забросил спиннинг и сразу почувствовал, как стало дергать леску ровными тяжелыми толчками.
Тимофей Тимофеевич открыл глаза. Сквозь большие окна лез в кабинет острый свет восходящего солнца. Ответственный дежурный тряс его за плечо. На усталом бледном лице инженера сияла не оставляющая сомнений улыбка.
- Связь?! — выкрикнул главный конструктор.
- Так точно, Тимофей Тимофеевич, — доложил дежурный. — Горелов передал, что отказали системы запуска двигателя на селеноцентрической орбите, и он долго не мог с этой орбиты сойти. Каков парень! Он сделал двенадцать незапланированных витков.
- Бедный мальчик, — без улыбки заметил Тимофей Тимофеевич. — Любой слабопервный двенадцать бы раз лишился за это время рассудка. А дальше?
- На тринадцатом витке включение дополнительного двигателя вернуло его на траекторию полета к Земле. На пути он попал в полосу метеоритной бури и отрегулировал термоустановку.
.— Температура в кабине?
- Плюс двадцать шесть.
- Превосходно. А состояние?
- Пульс и дыхание в норме. — Дежурный пристально посмотрел на пергаментное лицо своего начальника и спросил: — Как посадим «Зарю»? По системе мягкой посадки?
- Корабль да, — твердо ответил Тимофей Тимофеевич, — космонавта — нет! Только катапультировать. Чтобы не было и тысячной доли риска.
Вертолет снижался над выжженной зноем степью. Черный четырехлопастный винт равномерно молотил синеватый струящийся воздух. Легкая тень скользила по кочковатой равнине, кое-где покрытой черными жесткими кустами саксаула и слегка желтоватой от наметенных ветром барханов.
Генерал Мочалов, согнувшись, стоял за спиной у летчика, напряженно всматривался в набегающую степь. Был он в полевой гимнастерке и в сапогах с высокими голенищами, удобных для ходьбы по песку. Вертолет то с правым, то с левым креном кружился над безводной степью, и тень на земле выписывала затейливые кривые. Мочалов издали увидел кишлак, дорогу от него, стиравшуюся на желтом покрове равнины. Солнце било в глаза, но сквозь защитные очки обозревать местность было бы еще сложнее, и он только держал их за дужку в твердых пальцах. Острые прищуренные его глаза под мохнатыми бровями были сосредоточенными. Наконец он простер руку и, показывая в правую форточку кабины, волнуясь, воскликнул:
—Смотри, Платонов! Это же «Заря»!
Высокий сутуловатый военврач увидел на ровном покрове степи серебрящийся круглый предмет, отсвечивающий в солнечных лучах.
—Кабина, товарищ генерал. Она самая. И парашюты рядом лежат.
Мочалов скомандовал летчику:
—Левый крен. Скорее левый крен! Вот же он! Вот! Неужели не видите?
Нет, редко кто смог бы сравниться с этим моложавым, но уже начинающим полнеть генералом в поисках малоразмерных целей. Не зря он пролетал всю войну на штурмовике Ил-2, с которого хорошие летчики наверняка поражали не только населенные пункты, мосты, переправы, но и отдельные автомашины, танки и артиллерийские орудия на поле боя.
—Лестницу! — властно потребовал генерал.
Окрашенный в синий цвет вертолет повис в воздухе
и стал снижаться над степью. Винт работал на замедленных оборотах. Он уже не толкал кабину вперед, а только удерживал ее на одном месте на высоте трех метров от кочковатой земли. Медленно, медленно опустился вертолет на сухую знойную землю. В широком проеме распахнутой двери Мочалов видел желтую полосу иссушенной ветрами степи, черные комочки перекати-поля и струйки песка, взмывающие над ней. Этот песок ручейками переливался на белом шелке смятого и еще не собранного парашюта. Человек в оранжевой, демаскирующей его накидке, наброшенной поверх скафандра, стоял рядом с распластанным парашютом, широко расставив ноги в тех мягких коричневых ботинках с высокой шнуровкой, которыми пользуются только космонавты. Голубая, занесенная пылью «Волга» и девушка, робко топтавшаяся рядом, не привлекли его внимания. Генерал спустился по лестнице и бросился бегом к человеку. Генерал бежал, не разбирая дороги. Тяжело дыша, скорее от волнения, чем от бега, он остановился в трех шагах от Алексея и, растопырив для объятия руки, сказал:
—Иди сюда!
Увидев, что Горелов поднял ладонь к нагретому солнцем гермошлему и собирается рапортовать, Мочалов сделал еще один шаг к нему и требовательно, совсем уже, что называется, генеральским баском повторил:
—Ну, иди, что ли, Алешка! Кому говорю!
Горелов бросился к генералу, ткнулся ему в грудь жестким гермошлемом.
Генерал помог ему отвинтить гермошлем.
—Спасибо, Сергей Степанович! — сдавленно воскликнул он. — Всем спасибо.
Мочалов сильными руками отстранил его от себя.
- Нет, постой. Это мы должны сказать тебе спасибо за то, что ты с честью прошел по звездной дороге. Да еще по какой!
- Если понадобится, я еще раз могу эту прогулочку повторить! — азартно проговорил космонавт. С загорелого лица Мочалова сбежала улыбка. Прищуренные глаза испытующе разглядывали заросшее жесткой щетиной, усталое и радостное лицо Алексея.
- Эт-то хорошо, — медленно произнес генерал. — Эт-то даже очень хорошо! Скоро мы будем готовить новый сложный полет. И будет очень важно, чтобы трехместный корабль повел человек, уже побывавший в окололунном пространстве... Ты — Алексей!
- Я готов! — не задумываясь, ответил Горелов.
Они шли по твердой, испеченной солнцем Земле. Алексей с наслаждением вдыхал раскаленный воздух карагандинской степи, слушал клекот парившего над их головами орла, далекий гул вертолетов, все еще круживших над районом его приземления.
«Отчего так прекрасно на Земле? — думал он. — Это, наверное, оттого, что на ней властвуют силы земного притяжения. И вовсе не одна, открытая стариком Ньютоном, Силы земного притяжения — их много, ребята! Это и любовь к седенькой старенькой матери, и улыбки друзей, и горячие ласки Лидии».
Что такое человеческое счастье?
Кому и какой мерой оно отпускается?
Вероятно, каждому, кто любит родную Землю, отцов и дедов своих, и жизнь, подаренную ему на этой Земле,
1964—1967