7. Тот, кто добровольно едет в Антарктику, не вынуждаемый к этому ни профессией, ни образованием, тот человек слегка рехнувшийся (будь маршрут в десять раз короче, и то многие наши писатели пришли бы к такому же выводу), а тот, кто добровольно там остаётся, несмотря на возможность уехать, просто набитый дурак.
8. Ещё сто с лишним самых убедительных аргументов.
Что говорит за то, чтобы задержаться в Антарктике?
1. Надо повидать, что же там такое делается, и понять это.
2. В Александрию не обязательно ехать через Мирный, есть более короткие и простые пути.
3. У меня девяносто шансов из ста, что мне удастся полетать на самолёте над антарктическим материком (в том случае, если я там останусь), и десять шансов из ста, что меня возьмут на тракторный поезд, который направляется в глубь Антарктического материка.
4. Что бы там ни произошло, это не обойдётся без участия тех людей, с которыми я нахожусь вместе уже полтора месяца, но которых ещё не видел в деле.
5. Десятки более достойных и хороших людей, чем я, пускались в более тяжёлые, маршруты, не раздумывая перед этим по нескольку часов над тем, легко это или трудно. Надо остаться.
Все. Это дело решённое.
Уже который день пытаюсь начать второе действие пьесы. И все никак не удаётся. В голову лезут другие идеи, связанные с кораблями и с морем, мысли меняют направление и окраску. Сегодня ценой отчаянного напряжения удалось написать одну сцену.
Над океаном низкий молочный туман. В нескольких десятках метров уже никакой видимости. Долго следил на капитанском мостике за экраном радиолокатора: океан впереди чистый — ни одного айсберга. Идёт мелкий снег.
В полдень сирена «Кооперации» вдруг начала подавать короткие гудки. Учебная пожарная тревога. Через палубу, затянутую туманом, побежали на корму, к месту «пожара», члены команды в пробковых поясах. Настроение же было подлинно тревожным — наверно, из-за тумана.
Пытался писать пьесу. Ничего не выходит. За полдня — две реплики, и те не удовлетворяют. Вечером упрячу рукопись на самое дно чемодана. Может быть, как-нибудь в Антарктике, когда забушует пурга, я снова её достану, а может быть, и нет. Жаль, что не сумел кончить второго действия ещё в океане. Но ещё не факт, что и Таллине я смог бы кончить за это время пьесу. У меня остаётся два действия на обратный путь, на океан. Надеюсь, что к тому времени я освобожусь от этого внутреннего возбуждения, вызванного сейчас океаном, близостью льдов и Антарктического материка, вызванного холодным дыханием, обдающим нас с юга, с правого борта. И наконец, насколько мне известно, никто ещё не писал пьес между 60-м и 70-м градусами южной широты.
Сегодня в полдень нашими координатами были 61°36' южной широты и 57°33' восточной долготы. День у нас начинается на час раньше, чем в Москве. Ночи уже очень светлые, но какие-то не такие, как в Северной Атлантике. Температура воздуха около нуля, воды 0, 6 градуса выше нуля.
В книге Бэрда впервые встретил выражение «приплод барьера». Сегодня в океане уже много льда.
Горизонт покрыт зубчатыми конусами, кубами и полушариями маленьких айсбергов. Эти холмы всевозможной формы, мимо которых мы все время проплываем и которые делают линию курса «Кооперации» ломаной, кажутся детьми больших айсбергов, а большие айсберги — детьми ледников и ледяных барьеров. «Приплод» — в самом деле верное и точное слово. С каждым часом все больше и больше льда, не обычного льда, а одиноких айсбергов или их осколков. Многие из них низкие — всего в метр-другой высоты, они доживают последние дни. Вода на несколько метров вокруг них прозрачно-синяя и на вид тёплая. Видели небольшой, диаметром в три-четыре метра, ледяной островок, источенный снизу водой. Он был похож на рыжик, выросший в синей траве.
Возможно, что «Обь» выйдет к нам навстречу, если «Кооперация» не сможет своими силами пробиться сквозь лёд вблизи Мирного, в море Дейвиса. Волнующие дни — вокруг нас уже мир льдов, а впереди материк льдов.
Должен написать несколько писем в Эстонию. «Кооперация» отвезёт их вместо меня в Александрию, а оттуда их доставят в Советский Союз участники второй экспедиции.
Но больше всего меня сейчас интересует лёд, лёд любой формы и величины.
Сегодня в полдень нашими координатами были 62°10' южной широты и 65°31' восточной долготы. Свежо, облачно.
Утром обменивались с Васюковым соображениями о том, что мы скажем, когда вернёмся домой, то есть что мы скажем такого, чтобы представить себя великими героями, мореплавателями и завоевателями Антарктики. Мы выдумывали всевозможные опасности, поединки с китами косатками и жуткие штормы, во время которых вели себя героически. Мы вспомнили, на сколько градусов накренялась порой «Кооперация» при качке, и увеличили эту цифру в полтора раза.
В тесной каюте человек кажется очень большим и могучим. Отсюда возникает ощущение силы. Наверно, от этого ощущения и оттого, что здоровье у меня сейчас лучше, чем было когда-либо после войны, возникает желание подраться. Каждое утро у нас с Васюковым происходит боксёрский матч. Их зачинщик — Васюков. Когда мне никак не удаётся его одолеть, я хватаю нож, выставляю серо-стальное лезвие и кричу:
— Я человек с финским характером!
Это всегда помогает. А сегодня, в самый разгар наших разговоров, наших необыкновенных историй, нашего полёта фантазии и всех тех чудес, о которых мы намереваемся петь дома, произошла небольшая размолвка: мы оба начали хвастаться своей силой.
Васюков. Тут я ей (то есть жене) расскажу, как вместо зарядки лупцевал по утрам председателя эстонского Союза писателей. До тех пор лупцевал, покамест тот не залезал под койку — одни пятки торчали.
Я. И не стыдно тебе так врать, Костя!
Васюков. Подумаешь! Чуть прибавить — оно красивей получится. Маша (то есть его жена) всему поверит. Да и кто ты в самом деле есть — таллинская килька. У меня силы больше.
Я. Ладно, Костя, ладно! Я ничего не спущу, за все с тобой рассчитаюсь. Уж я расскажу, как ты трясся в углу от страха, когда я кулак заносил.
Васюков. Наивный человек! Думаешь, кто поверит?
Я. Поверят! К тому же это правда. Если хочешь знать, я даже напишу об этом в книге, и её напечатают. Пусть твои сыновья прочтут, как их отцу доставалось в Южном Ледовитом океане от таллинской кильки. Даже кричал, бедный.
Переходя ко все более страшным угрозам, мы провели в том же духе ещё немало времени. Окончательный итог был таков: все в каюте перевёрнуто вверх дном, а Васюков отдувается на своей койке.
Васюков. Мирное сосуществование! Человек должен быть солидным!
Я. Солидным! Посмотри, как ты выглядишь!
Васюков. А что, в Эстонии так принято: носить галстук на спине?
Я. (поправляя галстук.). Завтра в пять утра получишь взбучку.
Самым худшим во всем этом оказалось то, что опрокинулась чернильница. Залит весь стол. Чернила просочились под стекло. Мы целый час оттирали это стекло и стол, а потом свои руки и носы. Эта чернильная работа скрашивалась хвастливыми речами об Антарктике, о той Антарктике, которой никто ещё из нас не видел и которую мы оба выдумывали для других.
Сегодня двадцатипятилетний юбилей Главсевморпути. К обеду выдали по стакану разведённого спирта. Настроение хорошее. В подходящем месте отмечаем мы эту дату — среди айсбергов.
Представление, будто южная, ледовитая часть Индийского океана безжизненна, ошибочно. Тут жизни и разнообразия даже больше, чем в тропиках, и зрелищ тоже больше.
Льда сегодня очень много. «Кооперация» в поисках свободной воды лавирует между льдин. Линия её пути совсем кривая. Много бугристых айсбергов высотой метров в десять и больше, а в ширину и в длину в несколько сот метров — настоящие плавучие острова. В более старых из них вода выгрызла пещеры. Они вроде ворот крепости из восточной сказки, вроде дверей к ледяному сердцу. Большие айсберги вызывают противоречивые чувства: понимаешь мощь и красоту природы, широту и ледяную глубину океана, свою крохотность и свою мощь, испытываешь ощущение одиночества и невозможность выразить в словах то, что видишь. Когда смотришь на этих зубчатых гигантов, которые сливаются вдали в гористый морской пейзаж, то чудится, что вот-вот где-то за ними возникнет видение белого города с огнями, улицами, людьми.
Много тюленей, и нередко крупных. Они лежат на льдинах и лишь после того, как мы поднимаем крик, поворачивают к судну свои круглые головы. Разевают пасти, смотрят вверх, но не находят в нас ничего нового и занимательного. И когда корабль проплывает, продолжают спокойно спать.
Попадаются косатки. Много птиц. Льды и океан.
Сегодня, как и вчера, океан ровен и холоден. Мы плывём на восток между 61-й и 62-й широтой, разрезая носом меридианы, как масло ножом. За сутки, со вчерашнего полдня до сегодняшнего, прошли расстояние от 72°49' до 80°19' восточной долготы. Льда меньше, попадаются лишь одинокие айсберги.
Сильный ветер в шесть-семь баллов, волна в четыре балла. Температура воздуха все время держится около нуля, температура воды 0, 4-0, 6 градуса выше нуля. На палубе не очень-то весело. На горизонте мгла, грань между небом и морем исчезла, холодный ветер забирается в рукава и за ворот. Вдали видны одинокие белые айсберги, кажущиеся во мгле призрачными. Подплывая к иным поближе, видим, что об них разбиваются волны. Высоко взлетает белая пена, айсберг слегка качается и напоминает безмачтовое судно с огромным корпусом, Вдали же айсберги похожи на невест в белой развевающейся фате, очень красивых и очень холодных невест очень старых женихов. Долго рассматривал один айсберг. Он был метров сто в длину, с крутыми боками и сверху гладкий, как стол. Видно, не так давно оторвался от какого-то ледяного барьера — волны ещё не выгрызли в нём пещер. От разбивающихся волн взлетала вверх белая пена, которая окутывала его ледяными кружевами и скрадывала его резкие и величественные очертания. Вспомнилось название сборника стихов Вальмара Адамса «Поцелуй в снег» — белая пустота обложки с красным ртом посередине, — и мне стало холодно. Тот, кто так рвётся целовать снег, пусть приезжает сюда. Всем хватит. Даже двум с половиной миллиардам человек не растопить поцелуями айсберга средней величины. И вообще… Есть красивая старинная песня:
Ну, да к дьяволу!..
Вечером было открытое партсобрание. Обсуждали вопрос о разгрузке. «Кооперация» будет разгружаться в форсированном порядке — изо всех четырех люков сразу. Кроме трактористов, экипажей «Пингвинов», отдельных научных работников и некоторых членов экспедиции, в разгрузке примут участие все. Может быть, управимся за четыре дня. Чем раньше «Кооперация» отбудет в Александрию, тем лучше, — тем она скорее вернётся за остающимися.
Меня прикрепили к бригаде метеорологов. Бригадиром у нас Виктор Антонович Бугаев. Мы будем разгружать трюм из первого носового люка. Там бензин и прочее жидкое топливо. Поэтому наше разгрузочное место самое ответственное. Спички и папиросы придётся оставлять в каюте. Будем работать в две смены, по двенадцать часов в день.
Координаты в полдень 63°17' южной широты и 90°43' восточной долготы. До Мирного осталось меньше четырехсот километров. За последние шесть часов прошли всего-навсего девятнадцать миль. Впереди, сзади и с боков плавают большие ледяные острова, изборождённые водомоинами и разводьями. «Кооперация» работает как ледокол, и работает хорошо. Любо смотреть на сражение корабля со льдом. Он не налетает на льдины или ледяные острова с разгону, а подходит к ним осторожно и, навалившись носом на кромку, вламывается в лёд. Ледяной остров подаётся вперёд, медленно кружится, вслед за ним начинают кружиться льдины поменьше, а сам он отодвигается в сторону или раскалывается пополам. Порой мы едва ползём. Форштевень, разрезая льдины, оставляет на их краях следы краски. В этой борьбе у льда то преимущество, что он старый и крепкий, а преимущество корабля в его силе да ещё в терпении, хитрости, осторожности, решительности и смётке его капитана. Анатолий Савельевич Янцелевич не в первый раз попадает в эти воды, не в первый раз проходит сквозь льды. Он знает, что может и чего не может «Кооперация». Порой мы тащимся самым медленным ходом, а порой судно, дрожа всем корпусом, даёт полный вперёд, — чувствуешь, как оно всей грудью теснит льдину и та поддаётся. Каждый раз, как начинается такая схватка, все мои мускулы напрягаются, словно этим можно помочь кораблю.
А когда судно задевает боком большую льдину, то его так встряхивает, словно невидимые ледяные лапы какой-то антарктической твари вцепились в его борта и киль.
Вчера получили по радио сообщение из Мирного о том, что «Обь» не выйдет нам навстречу. Считают, что «Кооперация» сумеет пройти и сама. «Обь» находится сейчас в пяти с половиной километрах от Мирного, но если добираться до неё по льду на тракторах, то надо проехать семнадцать километров, а это слишком далёкий путь. «Обь» пробивается к Мирному и делает по километру в день. А чем ближе подойдёт к Мирному «Кооперация», тем скорей мы её разгрузим. По фарватеру «Оби» мы, несомненно, сможем подойти к берегу довольно близко.