— О, как вы добры! Я непременно пойду вместе с вами, хотя это немного и опасно.
Так как Полит знал, где находятся ключи, то они без всяких препятствий вошли во двор.
Шаппаро еще не приходил.
Погреб был отворен, они вошли в него, затем Полит вынул из досок ключ от второго подземелья и открыл его.
Ребенок все еще стонал.
Полит развязал его, и Паулина взяла его на руки.
— Бедняжка! — прошептала она.
При звуке нежного голоса ребенок как будто понял, что его освобождают, и крепко прижался к молодой прачке.
Четверть часа спустя Ральф был уже в объятиях своей матери.
Но силы Полита тут изменили ему, и он упал без чувств перед растерявшеюся матерью.
Вернемся теперь к Шаппаро.
Где он провел всю ночь — неизвестно.
Только на рассвете мы могли бы его встретить в Лионской улице.
Он, будучи уверен, что его разыскивает полиция, хотел уехать из Парижа, но опоздал на поезд.
Он вернулся обратно и начал бродить по кабакам с целью, не услышит ли чего-нибудь про убийство?
Пройдя таким образом порядочное количество кабаков, он везде выпивал и в конце концов совершенно напился.
Хмель придал ему храбрости, и он даже решился идти на то место, где было совершено преступление, посмотреть, нет ли следов.
Но так как в эту ночь шел дождь, то поэтому не осталось и следов крови.
Затем угольщик решился идти домой.
Проходя мимо прачечной, он посмотрел в окно.
Паулина стояла за работой, как будто ни в чем не бывало.
Он отворил калитку и подумал про себя:
— Уж не удалось ли им освободить ребенка? — подумал он. — А может быть, сэру Джеймсу понадобился ребенок и он проник в дом, не дождавшись меня, да, впрочем, может быть, ребенок еще и там.
Но каково же было его удивление, когда он спустился в подвал: дверь подземелья была отперта, а ребенок исчез.
Он зарычал от бешенства.
Шаппаро понял, что сэр Джеймс приходил за ребенком и увез его.
Но, кроме верной потери денег, его еще беспокоила другая мысль: умер ли Полит или он жив, потому что про него не было никаких слухов.
Но, наконец, и эта мысль перестала его беспокоить; он провел этот день так, как и всегда, и заснул спокойным сном.
Вдруг ночью, в три часа, к нему кто-то постучался.
— Ну, теперь я уже попался, — проговорил Шаппаро.
— Кто там? — спросил он взволнованным голосом.
— Жан-мясник.
Шаппаро вздохнул свободнее.
— Я пришел за Ирландкой с сыном, — проговорил он, когда угольщик отворил ему дверь.
— Какую… Ирландку… я… ничего не знаю. Жан был не один, за ним шел Мармузэ.
— Слушай, — проговорил последний, — если ты мне не покажешь, где мать с сыном, то я тебе одним выстрелом размозжу голову, а если отдашь, то все эти деньги, которые ты видишь, — твои, — и он высыпал на стол несколько тысяч франков.
Страсть к деньгам взяла верх, и Шаппаро сказал:
— Ребенка сэр Джеймс у меня украл, не заплатив денег, которые должен был мне дать за него… Мать же я убил.
— Куда же ты ее дел? — спросил Мармузэ хладнокровно.
— Я утопил ее здесь, в цистерне, — и он приподнял доску.
— Здесь никого и ничего нет, кроме лестницы, — сказал Мармузэ.
— Лестницы?
— Да.
Шаппаро подошел и вытащил лестницу, на ней был вырезан знак колесника.
— А! — проговорил он. — Теперь я понимаю все, это мой сосед Полит, которого я ранил в эту ночь, должно быть, освободил их.
И он начал рассказывать им все свои происшествия с того времени, как к нему сэр Джеймс принес ребенка, и до того, как он ранил Полита, и под конец сказал:
— Теперь я совершенно убежден, что это Полит спас их.
Только он успел закончить рассказ, как послышался стук в дверь.
— Именем закона, отворите, — проговорил чей-то голос.