Лишь тот, кому сражений пыл знаком,
Кому свирепый хаос — отчий дом,
Вперед стремится и идет с отвагой
Там, где другой не сделал бы и шага.
Абенсеррах
Слух о том, что Мартин Алонсо Пинсон решил отправиться вместе с Колумбом, мгновенно облетел весь Палое. Теперь желающих принять участие в плавании было более чем достаточно: пример одного известного и уважаемого в округе человека подействовал на местных моряков куда вернее всех приказов королевы и ученых объяснений Колумба. Мартина Алонсо они знали давно и привыкли считаться с его словами. За ним они шли слепо, целиком полагаясь на его опыт, в то время как сухие приказы пусть даже почитаемой, но незримой государыни вызывали у них мысль не о выгодном предприятии, а о суровых наказаниях. Что же касается Колумба, то, хотя его достойный вид и серьезность производили на матросов благоприятное впечатление, за спиной о нем судачили в Палосе точно так же, как раньше при королевском дворе в Санта-Фе.
Семья Пинсонов принялась за снаряжение экспедиции с усердием людей, привыкших скорее исполнять, чем рассуждать. Многие из них приняли в этом деле самое непосредственное участие; один из братьев Мартина Алонсо, Висенте Яньес, тоже бывалый моряк, принял на себя командование каравеллой, другой согласился плыть кормчим note 43 . Короче говоря, за месяц, истекший после встречи Колумба с Пинсоном, для экспедиции практически было сделано гораздо больше, чем сам мореплаватель сумел сделать за семнадцать долгих лет, хотя отдавал этому предприятию все свое время, силы и мысли.
И все же, несмотря на помощь Пинсонов, снаряжение судов экспедиции встречало упорное противодействие. У этой семьи были не только друзья, но и враги, и вскоре, как это часто бывает, население маленького городка разделилось на две партии, одна из которых трудилась ради осуществления планов великого мореплавателя, а другая всячески им препятствовала.
По приказу двора была конфискована для Колумба каравелла, и владельцы ее возглавили враждебную партию. Многие матросы, по обычаю тех времен, тоже были завербованы насильно для участия в необычайном и таинственном путешествии, и, разумеется, все их друзья тотчас примкнули к числу недовольных. С каждым днем на судах обнаруживалось все больше упущений и значительных недоделок, а когда вызывали рабочих, чтобы их устранить, те отказывались что-либо делать. Чем ближе подходил день отплытия, тем яростнее разгоралась эта скрытая борьба. Пинсоны с горечью убеждались, что даже те, кто добровольно изъявил желание испытать свое счастье, начали колебаться, а некоторые попросту сбежали.
Так шли дела до конца июля. В один из последних дней этого месяца Мартин Алонсо Пинсон снова приехал в монастырь Ла Рабида, где Колумб проводил все свое время, свободное от непосредственного наблюдения за снаряжением судов и подготовкой к плаванию, и где Луис де Бобадилья изнывал от безделья, не находя себе иного занятия, кроме размышлений о красоте, преданности и прочих добродетелях Мерседес де Вальверде. Даже настоятель Хуан Перес и тот старался всемерно помочь своим друзьям. Ему удалось почти полностью подавить ропот невежественной монастырской братии; во всяком случае, они больше не поносили Колумба на всех перекрестках, а если и высказывали свои сомнения, то много тише и осторожнее.
Когда Колумбу и настоятелю сообщили, что их хочет видеть сеньор Пинсон, оба тотчас поспешили его принять. Час отплытия приближался, и значение Пинсона все более возрастало; мореплаватель и монах прекрасно понимали, что в такой момент даже покровительство самой Изабеллы не могло заменить влияние и энергию бывалого моряка. Поэтому сеньору Пинсону не пришлось долго ждать: почти сразу же его провели в келью, где ревностный францисканец обычно принимал гостей.
— Добро пожаловать, достойный Мартин Алонсо! — воскликнул настоятель, едва его старый друг появился в дверях. — Что нового в Палосе? Когда наконец вы сможете приступить к исполнению ваших благих замыслов?
— Клянусь святым Франциском, этого вам никто не сможет сказать! — угрюмо отозвался Мартин Алонсо. — Я уже раз десять готовился поставить паруса, и каждый раз возникали все новые препятствия. «Санта-Мария», на которой поплывут адмирал и сеньор Гутьерес, или де Муньос, — не знаю, что ему больше нравится, — уже снаряжена. Судно доброе, грузоподъемностью более ста тонн, и адмиралу со всеми его благородными спутниками будет на нем не хуже, чем святым отцам в монастыре Ла Рабида, тем более что на этой каравелле есть палуба!
— Славная весть! — воскликнул настоятель, радостно потирая руки. — Неужто судно палубное? Сеньор адмирал, может быть, эта каравелла и недостойна вашего высокого предназначения, но раз она с палубой, вам будет на ней удобно и безопасно.
— Стоит ли говорить о моих удобствах и безопасности, друг мой Хуан Перес, когда речь идет о гораздо более важных вещах! — заметил Колумб. — Я рад, что вы навестили нас сегодня, сеньор Мартин Алонсо, потому что как раз этим утром я собирался отправить ко двору гонца с письмами и хотел бы знать, как обстоят дела. Сможет ли «Санта-Мария» к концу месяца выйти в море?
— Да, сеньор. Судно хорошо подготовлено к плаванию и может спокойно принять на борт человек шестьдесят, если наберется столько охотников. Эти тупоголовые болваны из Палоса опять перетрусили и все разбегаются! Надеюсь, святые на небесах видят наши муки и не оставят нас своими милостями, когда мы завершим это беспримерное в истории мореплавания предприятие!
— Высшую милость, честный Мартин Алонсо, вы найдете в распространении веры и в прославлении имени божьего! — многозначительно произнес настоятель.
— Разумеется, святой отец, однако простым морякам, кроме целей возвышенных, не мешает позаботиться и о своих семьях! Вряд ли я ошибусь, если скажу, что сеньор Колумб тоже подумывал о золоте, когда замышлял свое путешествие в Катай.
— Вы не ошиблись, честный Мартин Алонсо, — невозмутимо ответил Колумб. — Я действительно надеюсь, что после этого путешествия сокровища Индии хлынут потоком в кастильскую казну. И вообще я считаю, святой отец, что от успеха нашего предприятия зависит прежде всего освобождение гроба господня, а уж потом — наше мирское благополучие.
— Все это превосходно, сеньор адмирал! — довольно резко прервал его Мартин Алонсо. — Такие намерения могут снискать нам расположение всех добрых христиан, особенно монахов Ла Рабиды. Но попробуйте сказать матросам, которые и без того неохотно выполняют приказ королевы и свои обязательства перед нами, что им предстоит истратить заработанные потом и кровью гроши на крестовый поход, — увидите, что тогда будет! Достойные кормчие Франсиско Мартин Пинсон, мой брат, Санчо Руис, Педро Алонсо Ниньо и Бартоломе Рол-дан связаны с нами узами договора и закона. Но, если они узнают, что в конце путешествия их еще ждет поход на Иерусалим, все святые не удержат их на судах!
— Я никого не неволю и говорю только за себя, — спокойно возразил Колумб. — Каждого из нас, друг мой Мартин Алонсо, будут судить по его деяниям и спрашивать с него только то, что он сам обещал. С того, кто не давал никаких обетов, ничто и не спросится, но и награды ему тоже не будет. Однако скажите лучше, как идут дела у вас на «Пинте». Пригодна она для океанского плавания?
— Сами знаете, сеньор, как бывает на судах, конфискованных для королевской службы! Все делается со скрипом, да и люди работают совсем не так, как бывает, когда они трудятся по доброй воле и ради хорошего заработка.
— Эти нерадивые моряки просто не понимают, что трудятся для собственного блага! — заметил Колумб. — Долг людей необразованных — подчиняться более просвещенным и благодарить их за те выгоды, которые они получают благодаря чужим знаниям, хотя бы и против собственной воли!
— Поистине это так! — подхватил настоятель. — Иначе нам, священникам, нечего было бы делать. Вера, вера в церковь — вот первая и последняя добродетель христианина!
— Все, что вы тут говорите, разумно, однако невеждам трудно согласиться с тем, чего они не могут понять, — возразил Мартин Алонсо. — Когда человек воображает, что его приговорили к страшной смерти, он не думает о благах загробной жизни. Но как бы там ни было, «Пинта» будет готова к плаванию раньше других судов. Вся моя команда набрана до последнего человека и на таких жестких условиях, что с нотариусами больше не придется иметь дело.
— Значит, остается только «Нинья», — заметил Колумб. — Когда ее снарядят, можно будет наконец приступить к осуществлению наших планов?
— Да, сеньор. Мой брат Висенте Яньес все-таки согласился взять это маленькое суденышко под свою команду, а если Пинсон за что-нибудь берется, он свое дело сделает! «Нинья» будет готова к отплытию одновременно с «Пинтой» и «Санта-Марией», и поистине Катай должен находиться на краю света, если мы не доберемся до него на одном из наших судов!
— Это звучит обнадеживающе, сосед мой Мартин Алонсо, — проговорил настоятель, весело потирая руки. — Надеюсь, вы обогнете землю и вернетесь в Палое с другой стороны! Кстати, что сейчас говорят могерские сплетницы и досужие болтуны относительно формы земли и возможности доплыть до Индии?
— Болтают разное, отец мой Хуан Перес, бездельников и невежд по-прежнему хоть отбавляй! О том, что над горизонтом сначала появляются самые верхние, хотя и самые маленькие паруса, знают все моряки в любой гавани, но только они говорят, что это происходит не из-за формы земли, а из-за движения вод!
— Неужели никто из них не видел тень, которую земля отбрасывает на луну в конце месяца и в новолуние? — спокойно спросил Колумб с легкой улыбкой человека, который глубоко проник в суть явлений и шутя излагает очевидные для него истины тем, кто способен усвоить лишь самые поверхностные понятия. — Разве они не замечали, что эта тень круглая, и разве им не ясно, что круглую тень может отбрасывать только круглое тело?
— Да что говорить, это ясно каждому! — подхватил настоятель. — Теперь даже самые заядлые сплетники побережья должны будут умолкнуть! Скажите людям, добрый Мартин Алонсо, пусть попробуют обойти свой собственный дом — они сами увидят, что когда идешь вдоль стены направо, то к тому же месту возвращаешься слева.
— Преподобный отец, — отозвался моряк, — если бы можно было все свести к таким простым и знакомым примерам, любая старуха в Могере и любой придворный в Севилье проникли бы в эту тайну! Да, видно, не так все просто. Недавно стал я говорить об этом с нашим альгвасилом note 44 в Палосе, и вдруг сей почтенный сеньор спрашивает, не намереваюсь ли я вернуться из путешествия через недавно отвоеванный город Гранаду! Нет, мне кажется, самый простой и надежный способ убедить добрых людей, что до Катая можно доплыть западным путем, — это доплыть туда и вернуться!
— Так мы и сделаем в самое ближайшее время! — уверенно проговорил Колумб. — Но до отплытия уже недалеко, и надо, чтобы каждый исполнил свой религиозный долг. Прежде чем взойти на суда, в порту отслужат торжественную мессу и отец настоятель благословит нас в путь!
Упомянув об этом обряде, которым редко пренебрегали в те дни, Колумб задал еще несколько вопросов относительно снаряжения судов, а затем Мартин Алонсо откланялся. Последующие дни прошли в лихорадочной спешке приготовлений к отплытию.
2 августа 1492 года в монастырской церкви отслужили торжественную мессу, на которой присутствовали почти все участники экспедиции. После службы Колумб и Луис вместе вышли из церкви.
— Что-то наши матросы приуныли! — заметил Луис. — По правде говоря, в таком плавании хотелось бы видеть вокруг себя веселые лица людей с храбрым сердцем!
— Уж не думаете ли вы, юный граф, что только улыбки свидетельствуют о твердости духа и что суровые люди не могут быть храбрецами? — насмешливо спросил Колумб. — Эти честные моряки размышляют о своих грехах, опасаясь, что окажутся недостойными столь возвышенного и святого дела, а потому стремятся очистить свои души и укрепить сердца. Надеюсь, Луис, вы тоже подумали об этом?
Этот вопрос он задал с чисто отцовским беспокойством, не считаясь с неравенством их положения.
— Клянусь святым Педро, моим новым покровителем, я больше думал о Мерседес де Вальверде, сеньор адмирал, чем обо всех этих высоких материях. Она — моя путеводная звезда, моя вера и мой Катай. Вы можете с богом отправляться куда угодно, хоть в Индию, хоть в Сипанго, — я покорно последую за вами, не вынимая меча из ножен и опустив копье, однако повторяя всем и каждому, что никто не сравнится с прекрасной кастильянкой. Мне и восток-то хочется повидать лишь для того, чтобы доказать всему свету, что Мерседес прекраснее всех прочих девушек, из какой бы страны они не явились!
Суровые черты Колумба смягчились, однако он счел необходимым остановить юношу и умерить его легкомысленные восторги.
— Мне жаль, юный мой друг, — сказал он, — что ваши чувства не соответствуют величию поставленной перед нами цели. Неужто вы не видите, какие славные события и дела последуют за нашим путешествием: распространение истинной веры через посредство церкви, подчинение Кастилии отдаленных империй, решение целого ряда научных и философских вопросов, неистощимый поток сокровищ и, как самое важное и конечное следствие всего, — освобождение гроба господня от власти неверных!
— Разумеется, сеньор Колумб, разумеется, я все это вижу, но прежде всего я вижу Мерседес. Что мне до золота, которого у меня скоро будет более чем достаточно? Что мне до новых завоеваний — королем Кастилии мне все равно не быть! А что касается гроба господня, то дайте мне Мерседес, и я готов, подобно нашим предкам, при первой же возможности вступить в единоборство с самым доблестным из неверных! Одним словом, сеньор адмирал, указывайте дорогу, и, хотя мы отправляемся в путь с разными помыслами и надеждами, он несомненно приведет нас к одной цели. Ваш благородный и возвышенный замысел мне по душе, а какая причина заставила меня последовать за вами, это уже неважно!
— Вы слишком взбалмошный, Луис! Вам надо исправить свой характер хотя бы ради той нежной и чистой девушки, которой заняты все ваши мысли.
— Вы ее сами видели, сеньор! Разве она не достойна занимать мысли всех юношей Испании?
— Она, конечно, прелестна, добродетельна и благородна, а главное — она ревностная защитница нашего путешествия. Это редкое сочетание, поэтому ваши восторги можно понять и извинить. Но не забывайте: чтобы завоевать Мерседес, вам надо сначала увидеть Катай!
— Вы, должно быть, хотели сказать: «увидеть наяву», сеньор адмирал, потому что во сне и в мечтах я только его и вижу да еще Мерседес, которая с улыбкой ждет меня на том далеком берегу… О господи, эта ее улыбка! Иной раз она мне душу опаляет, словно огнем, а иной раз смиряет страсть своей кротостью… Святая Мария! Пошли нам попутного ветра, чтобы мы могли покинуть эту до смерти надоевшую бухту и этот унылый монастырь!
Колумб промолчал; при всем сочувствии Луису у него было много дел, гораздо более важных, чем раздумья о причудах влюбленного юноши.
Дон Луис перечисляет здесь различные типы парусных судов времен Колумба.
На кораблях флотилии Колумба, помимо капитанов, командные обязанности выполняли «маэстро» и кормчие, которые определяли курс корабля и прокладывали его на карте. Колумб, Мартин Алонсо Пинсон и его брат Висенте Яньес Пинсон были соответственно капитанами «Санта-Марии», «Пинты» и «Ниньи». Кормчими были: на «Санта-Марии» — Пералонсо (или Педро Алонсо) Ниньо, на «Пинте» — галисийский моряк Гарсиа Сармьенто, на «Нинье» — Санчо Руис де Гама. Франсиско (а не Бартоломе) Ролдан был, очевидно, помощником кормчего на «Санта-Марии». Впоследствии Ролдан стал злейшим врагом Колумба и причинил адмиралу немало неприятностей.