Однажды вечерком в кругу подруг
Она выслушивала свеженькую сплетню,
Как вдруг в дверях раздался громкий стук,
И в дом ввалился бравый парень с плетью,
С индийским удивительным платком
На бычьей шее, в шапке пирожком,
В матросской куртке с золотым шитьем,
На каждом башмаке большая пряжка
Начищенным сверкала серебром
— Ну что за парень! Обмерла бедняжка…
Микль. «Жена моряка» note 95
Несмотря на величие замысла, лежавшего в основе описанного нами путешествия, несмотря на то, что осуществление его требовало огромного упорства и самоотверженности, а успех сулил ни с чем не сравнимые выгоды, в свое время подвиг Колумба не привлек особого внимания, пока не стали известны его результаты. Всех гораздо больше волновали повседневные мелочи и заботы о собственном благополучии. Дело в том, что всего за месяц до соглашения с Колумбом Фердинанд и Изабелла подписали достопамятный эдикт об изгнании евреев note 96 , и это выселение огромной части испанских граждан было само по себе столь значительным событием, что оно заставило всех забыть о сомнительной экспедиции, опиравшейся на какие-то гадательные расчеты пусть даже и выдающегося мореплавателя.
Последний день июля был крайним сроком, когда преследуемые за свою веру евреи должны были отправиться в изгнание. Этот крайний срок почти день в день совпал с выходом эскадры Колумба из Палоса, и неудивительно, что всеобщее внимание сосредоточилось на более значительном событии, которое можно было назвать народным бедствием. Выселение евреев походило на их исход из Египта. Все дороги были переполнены толпами несчастных, многие брели, сами не зная куда.
Король и королева покинули Гранаду еще в мае, два месяца пробыли в Кастилии и к началу августа переехали в Арагон; они уже были там, когда эскадра Колумба вышла в море. В Арагонском королевстве супруги задержались до конца лета для завершения важных государственных дел.
В октябре королевская чета посетила мятежную Каталонию, и двор всю зиму провел в Барселоне. Здесь их задержали непредвиденные обстоятельства. 7 декабря на жизнь Фердинанда было совершено покушение: убийца нанес ему опасную, хотя и не смертельную рану в шею. В течение нескольких недель, когда жизнь короля находилась под угрозой, Изабелла не отходила от его постели, ухаживая за Фердинандом как любящая и преданная жена. В те дни она думала только о своем супруге, не помышляя ни об экспедиции, ни о возможном расширении своих владений. Затем началось длительное расследование дела о покушении. Как водится, был заподозрен заговор, хотя история доказывает, что по большей части в таких случаях не бывает ни заговоров, ни сообщников и что все эти посягательства на жизнь государей чаще всего объясняются фанатизмом отдельных лиц.
Изабелла терзалась угрызениями совести при мысли о страданиях, на которые она обрекла евреев в своем религиозном рвении, но затем ее отвлекли заботы о муже. Фердинанд поправлялся медленно. Его болезнь и постоянные государственные дела заставили даже королеву на время забыть об экспедиции Колумба. Что же касается недоверчивого Фердинанда, то он давно уже распростился с золотом, потраченным на эту затею, как с деньгами, выброшенными на ветер.
В положенный срок пришла благоуханная южная весна, и к концу марта плодородная Каталония зазеленела.
Вот уже несколько недель, как Фердинанд снова принялся за государственные дела. Избавившись от опасений за здоровье супруга, Изабелла тоже вернулась к своим привычным заботам и обязанностям милосердной государыни. Последние события отвратили ее от придворной пышности и суеты. Изабелла всегда стремилась к тихой семейной жизни, к которой имела природное расположение, однако теперь королеве приходилось проводить со своими детьми и приближенными даже больше времени, чем ей бы хотелось. Ближайшей ее подругой по-прежнему оставалась маркиза де Мойя, поэтому и Мерседес тоже часто видела королеву или играла с ее детьми.
В тот вечер в конце марта во дворце был устроен малый прием. Радуясь возможности избежать всей этой суеты, Изабелла удалилась в свои покои, где для дружеской беседы собралось ее маленькое общество. Было уже близко к полуночи; король, по обыкновению, работал рядом в своем кабинете. Кроме членов королевской семьи, доньи Беатрисы и ее прелестной воспитанницы, у королевы находились архиепископ Гранады, а также Луис де Сантанхель и дон Алонсо де Кинтанилья — последних двух пригласил архиепископ, чтобы в присутствии Изабеллы обсудить один вопрос, касающийся церковных финансов. Но с делами было уже покончено, и королева милостиво беседовала с членами своего маленького кружка.
— Есть ли какие-нибудь новые известия об этих несчастных заблудших евреях, сеньор архиепископ? — спросила Изабелла, чье доброе сердце все еще заставляло ее сожалеть о жестокости, на которую она решилась во славу церкви, уступив настояниям своего исповедника. — Пусть помогут им наши молитвы, если соображения политики и долга потребовали их изгнания! note 97
— Сеньора, — ответил Эрнандо де Талавера, — они наверняка служат сейчас маммоне где-нибудь среди турок или мавров, как делали это раньше в Испании. Ваше высочество не должно заботиться об этих потомках врагов господа нашего. Если они и страдают сейчас, то несомненно страдают справедливо — за смертные грехи своих отцов! Спросите лучше у сеньоров Сантанхель и Кинтанильи о судьбе их любимца генуэзца Колумба. Когда, наконец, он вернется и приведет к нам за бороду великого хана?
— Мы ничего не знаем о нем с тех пор, как он покинул Канарские острова, — коротко ответил Сантанхель.
— Канарские острова? — воскликнула королева, несколько удивленная. — Разве оттуда были получены какие-нибудь вести?
— Только устные, сеньора. Насколько я знаю, писем в Испанию еще не приходило. Однако в Португалии ходят слухи, что адмирал заходил на Гомеру и на Гран-Канарию, где у него, видимо, возникли какие-то затруднения, а оттуда вскоре направился прямо на запад. С тех пор ни об одной из его каравелл нет никаких известий.
— Но уже из этого видно, сеньор архиепископ, — прибавил Кинтанилья, — что мелкие затруднения не остановят мореплавателей и не заставят их вернуться.
— Еще бы! После того как генуэзский авантюрист получил от вашего высочества звание адмирала, он не будет спешить с ним расстаться! — рассмеялся прелат, которого не слишком смущало благосклонное отношение королевы к Колумбу. — Кто же станет отказываться от высокого звания, власти и почестей, когда есть возможность их сохранить? Ведь для этого достаточно держаться подальше от того, кто тебе их дал!
— Вы несправедливы к генуэзцу, святой отец, и судите о нем слишком строго, — заметила королева. — По правде говоря, я еще не слыхала о том, что Колумб заходил на Канарские острова, но я рада, что он благополучно до них добрался. Моряки говорят, что нынешняя зима была на редкость суровой, не правда ли, сеньор Сантанхель?
— Да, ваше высочество, очень! Я слышал, как здесь, в Барселоне, моряки клялись, что такой еще не бывало на их памяти. И, если Колумба постигнет неудача, я думаю, это послужит ему оправданием. Впрочем, он, наверно, уже далеко от всех здешних бурь и штормов.
— Только не он! — воскликнул архиепископ. — Вот увидите, он просто отсиживается в какой-нибудь безопасной африканской гавани. И нам еще придется из-за него объясняться с доном Жуаном Португальским!
— А вот и король, — прервала его Изабелла. — Спросим его мнения! Он уже давно не упоминал имени Колумба. Вы еще помните нашего генуэзского адмирала, дон Фердинанд?
— Прежде чем отвечать на вопрос о событиях, столь отдаленных, позвольте спросить, что происходит здесь сейчас? — с улыбкой проговорил король. — Давно ли ваше высочество собирает придворных и дает приемы после полуночи? — Какой же это прием, сеньор? Здесь только наши дети, Беатриса со своей воспитанницей, наш добрый архиепископ и эти двое ваших преданнейших слуг!
— Согласен, но вы забыли о своей приемной и о тех, кто там ждет вашего соизволения войти.
— Сейчас там никого не может быть! Вы, наверное, шутите, ваше высочество?
— В таком случае, ваш собственный паж дон Диего де Бальестерос сказал мне неправду. Не желая вас беспокоить в столь поздний час, он явился ко мне и доложил, что какой-то человек странного вида и поведения проник во дворец и требует свидания с королевой, невзирая на неподходящее время. Человек этот ведет себя так необычно, что я приказал его впустить и сам пришел, чтобы присутствовать при вашем разговоре. Паж говорит, будто этот человек клянется, что все часы в сутках одинаковы и что ночь так же, как и день, создана на потребу людям!
— Дорогой дон Фердинанд, может быть, здесь кроется измена?
— Не бойтесь, Изабелла, убийцы не так уж смелы, а, кроме того, шпаги этих сеньоров послужат нам надежной защитой. Но чу! Я слышу шаги. Сохраняйте спокойствие, неизвестно, чем еще это кончится!
Дверь открылась, и перед королевской четой предстал, Санчо Мундо. Его причудливое одеяние рассмешило и удивило присутствующих. Придворные смотрели на него с изумлением, которое все возрастало, ибо бравый моряк нацепил на себя все украшения, привезенные им из так называемой Индии, в том числе и два золотых обруча. Одна Мерседес сразу догадалась, что это за человек. Она невольно вскочила, всплеснула руками и не удержалась от негромкого возгласа. Это не укрылось от внимания королевы, которая теперь тоже все поняла. Она встала и, уже ничего не опасаясь, проговорила:
— Я Изабелла, твоя королева! А ты посланец генуэзца Колумба, не так ли?
Санчо стоило больших трудов проникнуть во дворец и добиться приема, но теперь, когда все было в порядке, он взялся за дело с обычным своим хладнокровием. Прежде всего он упал на колени, как его научил Колумб. Мы уже говорили, что на Кубе и на Гаити Санчо настолько пристрастился к табаку, что мог считаться первым европейцем, который научился у туземцев жевать это ароматное растение. Привычка эта за ним так и осталась, поэтому даже сейчас, прежде чем ответить на вопрос королевы, он, не меняя положения, сунул кусочек табачного листа в рот. Затем, как следует отряхнувшись, потому что на нем был самый лучший его наряд, моряк приготовился отвечать.
— Сеньора, донья, ваше высочество, — с чувством заговорил он. — Любой узнал бы вас с первого взгляда! Я Санчо Мундо с корабельной верфи, один из самых верных слуг и моряков вашего светлейшего высочества, уроженец и житель Могера!
— Я спрашиваю, тебя послал Колумб?
— Да, сеньора. Премного благодарен вашей королевской милости, что вы сами это сказали. Дон Христофор послал меня из Лиссабона через всю страну, полагая, что подлые португальцы скорее пропустят простого моряка вроде меня, чем какого-нибудь вашего курьера в высоких сапогах. Дорога прескверная, и на всем пути от конюшен Лиссабона до Барселонского дворца не нашлось ни одного приличного мула, на котором мог бы спокойно ехать уважающий себя христианин.
— Значит, у тебя есть письмо? — спросила королева. — Впрочем, что же еще может быть у такого человека, как ты!
— А вот тут ваше светлейшее высочество донья королева ошибается! Было еще кое-что, да только от моих добл, которые я взял в дорогу, не осталось и половины. Ей-ей, должно быть, харчевники принимали меня за герцога, судя по тому, как они меня обдирали!
— Дайте ему золота, добрый Алонсо, — проговорила королева. — Видно, он из тех, кто любит получать вознаграждение заранее!
Санчо спокойно пересчитал монеты, высыпанные ему в руку, и, когда их оказалось много больше, чем он надеялся, пришел к заключению, что дальше тянуть нет смысла.
— Отвечай, парень! — прикрикнул на него король. — Да не вздумай хитрить!
Резкий тон Фердинанда сразу подействовал на Санчо, хотя по правде говоря, ласковые слова и красота Изабеллы произвели даже на его грубую душу гораздо большее впечатление.
— Если ваше высочество изволит сказать, что ему угодно услышать, я отвечу с полной охотой.
— Где сейчас Колумб? — спросила королева.
— Последний раз я видел его в Лиссабоне. Но сейчас он наверняка уже в Палосе или где-нибудь неподалеку.
— В каких странах он побывал?
— В Сипанго, царстве великого хана, в сорока днях плавания от Гомеры. Страна эта прекрасная, полная всяких чудес… — Ты не смеешь, не можешь меня обманывать! Неужели мы должны верить тебе на слово?
— Если бы вы, ваше высочество, получше знали Санчо Мундо, вы бы не стали сомневаться. Я говорю вам, сеньора, и всем этим благородным рыцарям и дамам только чистую правду. Дон Христофор Колумб открыл эту страну по ту сторону земли, которая, как мы теперь знаем, кругла, словно шар, и которую мы обогнули. Он также открыл, что Полярная звезда бродит по небу, как кумушка, разносящая сплетни, а кроме того, он овладел островами величиной с Испании, где полным-полно золота и где наша святая церковь может обращать туземцев в истинную веру до скончания времен.
— Довольно, Санчо, дай мне письмо! Колумб не мог тебя прислать только с устным донесением!
Моряк не спеша развернул несколько тряпиц и бумажек, затем, по-прежнему стоя на коленях, протянул королеве послание Колумба, так что ей пришлось сделать несколько шагов вперед и самой взять письмо из его рук. Все это было настолько необычно и странно, новости, принесенные Санчо, казались такими невероятными, что никто не произнес ни слова: королева была единственным действующим лицом в этой сцене. Что касается Санчо, которому это важное поручение было доверено в надежде, что он с его ловкостью не попадет в тюрьму и не привлечет внимания разбойников, то бравый моряк, успешно справившись со своей задачей, спокойно откинулся на пятки — Колумб настрого приказал ему не вставать с колен, пока не будет дозволено, — и, вытащив полученные им золотые, снова принялся их не торопясь пересчитывать. Внимание всех присутствующих было обращено на королеву, поэтому на Санчо никто не смотрел.
Изабелла развернула письмо и начала жадно пробегать глазами строку за строкой. Послание Колумба, как обычно, было подробным и длинным, и, чтобы его прочесть, понадобилось немало времени. Пока она читала, никто не шевельнулся; все глаза были устремлены на лицо королевы. Сначала оно вспыхнуло от удовольствия, затем на нем отразились недоверие, изумление, радость и, наконец, молитвенный экстаз. Когда письмо было дочитано, Изабелла возвела глаза к небу, воздела руки и воскликнула:
— Не нам, а тебе, о господи, принадлежит вся слава этого чудесного открытия, все плоды великого свидетельства твоего милосердия и всемогущества!
Изабелла упала в кресло и залилась слезами. При этих словах своей царственной супруги с уст Фердинанда сорвалось негромкое восклицание. Он осторожно взял письмо из ее ослабевшей руки и принялся читать его медленно и с большим вниманием. Мало кто наблюдал хладнокровного короля Арагонского в таком волнении, как в эти минуты! Удивление на его суровом лице скоро сменилось нетерпением, пожалуй, далее выражением алчности, а когда он кончил читать, оно озарилось огнем ликования и торжества.
— Добрый Луис де Сантанхель, и вы, мой честный Алонсо де Кинтанилья! — воскликнул он. — Для вас это приятные вести. И даже вы, святой отец, им обрадуетесь, ибо они сулят церкви славные приобретения. Хотя вы не благоволили к генуэзцу, Колумб превзошел все наши ожидания! Он действительно открыл Индию, увеличил наши владения и расширил нашу власть до необозримых пределов!
Такая вспышка радости никак не вязалась с обычным обликом дона Фердинанда, и он сам это сознавал. Поэтому, чтобы не привлекать к себе внимания, он подошел к Изабелле, взял ее под руку и повел в свой кабинет. Выходя из комнаты, король жестом пригласил трех сановников последовать за ними для совета.
После их ухода в комнате остались, не считая Санчо, только инфанты, маркиза де Мойя и Мерседес; впрочем, королевские дочери почти сразу же удалились в свои покои. Бравый моряк по-прежнему стоял на коленях, вернее, сидел на пятках, и был настолько поглощен размышлениями о своей судьбе и своих богатствах, что почти не замечал происходящего.
— Ты можешь встать, друг мой, — обратилась к нему донья Беатриса. — Их высочества уже удалились.
Услышав это, Санчо с охотой изменил свою смиренную позу, тщательно отряхнул пыль с колен и огляделся вокруг с таким видом, словно осматривал горизонт на море.
— Судя по твоим речам и по тому, что Колумб доверил тебе свое послание, ты из его экипажа, не так ли, друг мой? — спросила маркиза.
— Можете быть в этом уверены, светлейшая сеньора! Чуть ли не все время я стоял у руля, всего в десяти шагах от места, которое так полюбилось адмиралу и сеньору Педро де Муньосу, что они покидали его, только чтобы поспать, да И то не всегда.
— Значит, сеньор Муньос тоже был с вами? — продолжала маркиза, сделав своей воспитаннице знак, чтобы та потерпела.
— Да, сеньора, а кроме него, был еще сеньор Педро Гутьерес и еще некий дон… как, бишь, его там звали… и все они втроем занимали не больше места, чем один обыкновенный человек. Простите, милостивая и прекрасная сеньора, говорят, где-то здесь, при дворе нашей доброй королевы, должна быть донья Беатриса де Кабрера маркиза де Мойя. Вы о ней не слыхали?
— Это я и есть, — отозвалась маркиза. — И у тебя ко мне должно быть письмо от этого сеньора де Муньоса, о котором ты говорил.
— Господи, теперь я не удивлюсь, что у знатных господ красивые дамы, а у бедных моряков такие жены, что им никто не позавидует! Стоит мне открыть рот, как вы уже наперед знаете все, что я хочу сказать. Слишком я глуп по сравнению с вами! Ей ей, самому дону Христофору, если он все-таки доберется до Барселоны, понадобится здесь вся его премудрость, чтобы не попасть впросак!
— Расскажи нам о Педро де Муньосе, раз уж он направил тебя ко мне.
— В таком случае, сеньора, я лучше расскажу вам о вашем храбром племяннике графе де Льера, которого на каравелле называли также Педро де Муньос, а еще — Педро Гутьерес, полагая, что первое имя ложное, хотя и второе было ничем не лучше.
— Значит, ты знал, кто такой мой племянник! — удивилась маркиза. — И многие были посвящены в его тайну?
— Конечно, сеньора! Во-первых — он сам, во-вторых — доя Христофор, в-третьих — я, в-четвертых — Алонсо Пинсон, если только он еще жив, в чем я весьма сомневаюсь. Кроме того, об этом знаете вы, и эта прекрасная сеньорита тоже, видимо, кое о чем догадывается.
— Достаточно! Я вижу, об этом знают немногие, хотя и не понимаю, почему он доверился простому матросу вроде тебя. Расскажи мне о моем племяннике. Он тоже прислал письмо? Если так, давай его скорее сюда!
— Сеньора, мой отъезд застиг дона Луиса врасплох, и он не успел ничего написать. Адмирал поручил его заботам принцев и принцесс, которых мы привезли с Эспаньолы, так что граф был занят по горло и не смог нацарапать даже записки, хотя желал бы отправить столь уважаемой тетушке, как вы, послание на десяти листах!
— Принцы и принцессы? Кого же ты награждаешь столь громкими титулами, друг мой?
— Я говорю о тех высоких особах, которых мы доставили в Испанию, чтобы они засвидетельствовали свое уважение нашим государям. С мелкой рыбешкой мы не стали связываться, сеньора, и захватили только самых благородных принцев и самых прекрасных принцесс, какие нашлись там, на востоке.
— Ты действительно хочешь сказать, что с адмиралом прибыли особы столь высокого звания?
— Ну, конечно, сеньора! Одна из них такой редкостной красоты, что, пожалуй, затмит прекраснейших дам Кастилии. Это любимица и лучший друг дона Луиса
— О ком ты говоришь? — строго спросила донья Беатриса, пытаясь добиться прямого ответа. — Откуда она и как зовут эту принцессу?
— Зовут ее донья Озэма, а родом она с Гаити. Брат ее Маттинао — касик, или король, части той страны, сеньора Озэма — наследница трона, как его ближайшая родственница. Дон Луис и ваш скромный слуга были в гостях при дворе…
— Послушай, парень, что это за небылицы! Неужели граф де Льера не нашел себе другого товарища, чтобы отправиться ко двору?
— Думайте, что хотите, сеньора, но только это так же истинно, как то, что я сейчас нахожусь при дворе дона Фердинанда и доньи Изабеллы. Должно быть, вы знаете, светлейшая маркиза, что юный граф в свое время любил рыскать по свету с нами, моряками, и в одно из таких плаваний он повстречал некого Санчо Мундо из Могера. Я узнал его, но свято хранил тайну, и мы стали друзьями. Когда дон Луис отправился ко двору дона Маттинао, местного касика, что означает на восточном языке «его высочество», адмирал позвал Санчо, и Санчо отправился вместе с доном Луисом. И когда король Каонабо из горной страны напал на наших хозяев, чтобы похитить принцессу, донью Озэму, потому что принцесса отказывалась стать его женой, то графу де Льера и его другу Санчо, Мундо с корабельной верфи ничего не осталось делать, как сразиться с целой армией и обратить ее в бегство, одержав тем самым такую победу, какой далее наш король и государь дон Фердинанд не одерживал над маврами!
— А затем вы сами похитили принцессу! — насмешливо подхватила маркиза. — Друг мой Санчо с корабельной верфи, как ты сам себя называешь, басня твоя занимательна, но малоправдоподобна. И будь на то моя воля, честнейший Санчо, я бы приказала тебя хорошенько выпороть за такие шутки! Ты этого вполне заслужил!
— Он говорит то, что ему приказано, — робко заметила Мерседес тихим голосом. — Боюсь, сеньора, что в его словах больше правды, чем это кажется!
— Вам нечего бояться, прекрасная сеньорита! — воскликнул Санчо, на которого угроза маркизы не произвела никакого впечатления. — Потому что сражение это было на самом Деле, и победа тоже была одержана, и оба героя вышли из боя невредимыми. Светлейшая сеньора, от вас, как от тетки моего самого лучшего друга, я готов снести все, что угодно, — я хочу сказать: любые слова! Но подумайте о том, что гаитяне ничего не знали об аркебузе, с помощью которого мы разгромили Каонабо, и о том, что дон Луис одним своим добрым копьем рассеивал толпы мавров!
— Ну да, конечно, когда он сидел на коне в стальных доспехах, — по-прежнему насмешливо отозвалась маркиза, — тогда он мог сразить даже Алонсо де Охеду! А там?
— Вы действительно привезли с собой эту принцессу? — спросила Мерседес.
— Клянусь святой мессой и всеми святыми, какие значатся в календаре, светлейшая сеньора и сеньорита! И принцесса эта куда пригожее дочерей нашей доброй королевы, если это те самые девицы, что сейчас вышли отсюда.
— Прочь с глаз моих, плут! — воскликнула возмущенная донья Беатриса. — Ничего не хочу больше слышать! Удивляюсь, как мог мой племянник доверить такому пустомеле хоть какое-то поручение. Ступай и постарайся до утра научиться скромности, иначе даже сам адмирал не спасет твою спину от палок! Пойдем, Мерседес, время позднее, нам пора на покой.
Санчо остался один. Через минуту за ним пришел паж и отвел в комнату, предназначенную ему для ночлега. Старый моряк поворчал про себя, вспоминая обещания тетки дона Луиса, еще раз пересчитал свои доблы и уже совсем собрался лечь спать, когда тот же паж пригласил его для новой Сеседы.
В сущности, для Санчо было все равно, что день, что ночь, и он не стал возражать, особенно когда узнал, что его хочет видеть прелестная сеньорита, чье благородное лицо поразило даже его.
Мерседес ждала своего неотесанного гостя в маленькой приемной, куда удалилась, попрощавшись перед сном с маркизой. Когда моряк вошел, лицо ее пылало, глаза сверкали, и, будь Санчо хоть немного проницательнее, он бы понял, что прекрасная сеньорита до крайности встревожена и взволнована.
— Санчо! — обратилась к нему Мерседес, когда они остались одни. — Ты проделал долгий и трудный путь, и я прошу тебя принять это золото как слабое доказательство того, с каким вниманием я выслушала принесенные тобой вести.
— Сеньорита! — воскликнул Санчо, стараясь не смотреть на доблы, опущенные в его руку. — Надеюсь, вы не считаете меня корыстолюбцем! Доверие адмирала и возможность говорить с такими благородными дамами уже вознаградили меня сверх всякой меры!
— И все же деньги могут тебе понадобиться. От подарка дамы отказываться нельзя.
— В таком случае, я его приму, донья сеньорита, даже если бы этих добл было вдвое больше!
С этими словами Санчо решительно сунул монеты в тот же карман, где уже лежали золотые, выданные ему по приказу королевы. Мерседес очутилась в положении человека, который может узнать слишком много и боится воспользоваться своей властью; иными словами — сейчас она могла разрешить все свои сомнения, но именно это ее и пугало.
— Санчо, — заговорила наконец Мерседес, — ты совершил с сеньором Колумбом славное и необычайное путешествие и видел много такого, о чем мы, никогда не покидавшие Испании, и не догадываемся. Неужели все, что ты рассказывал об этих принцах и принцессах, правда?
— Чистейшая правда, сеньорита, какой не напишут историки. Когда сам побываешь в сражении или в каком-нибудь славном плавании, а потом услышишь, что об этом написано, только тогда и поймешь разницу между истиной и историей. Вот, скажем, отправился я…
— Оставь все прочие путешествия, добрый Санчо, расскажи мне только об этом! Действительно есть такие принц Маттинао и его сестра принцесса Озэма? Они в самом деле прибыли вместе с доном Христофором и доном Луисом в Испанию?
— Я этого не говорил, прекрасная сеньорита. Дон Маттинао остался управлять своим народом. Только его красавица сестра последовала за доном Христофором и доном Луисом в Палое.
— Последовала? Откуда же у адмирала и у графа де Льера такое влияние на царственных дам, что те вдруг сами бросили свою родину и «последовали» за ними в чужую страну?
— Конечно, сеньорита, для Кастилии, Португалии или даже для Франции все это может показаться удивительным. Но Гаити еще не христианское королевство, и принцесса там не выше знатной кастильской дамы, а если судить по нарядам, то, пожалуй, и ниже. Однако принцесса везде остается принцессой, а красавица — красавицей. Донья Озэма чудо как хороша! Она уже начала болтать на чистейшем кастильском наречии, словно воспитывалась где-нибудь в Бургосе или в Толедо. Да и не диво с таким учителем, как дон Луис! Она от него переняла немало: ведь он жил у нее во дворце, и никто им, можно сказать, не мешал, пока этот чертов дон Каонабо не явился за принцессой со своими приспешниками!
— Скажи, Санчо, эта принцесса христианка? — Господи, прости вашу невинную душу, донья сеньорита откуда ей быть христианкой? Она лишь вступила на пу спасения, да и то я думаю так потому, что видел у нее крест, правда совсем маленький, зато золотой, как и полагается: ведь его подарил ей такой богатый и благородный человек, как граф де Льера!
— Крест? — переспросила Мерседес, сдерживая дыхание и делая нечеловеческие усилия, чтобы Санчо не заметил ее волнения. — Значит, дону Луису удалось уговорить ее принять крест?
— Еще бы не удалось, сеньорита: крестик-то с драгоценными камнями! До этого дон Луис сам носил его на шее.
— А ты знаешь, что это за камни? Может быть, бирюза в золотой оправе?
— За золото я ручаюсь, а в драгоценных камнях я никогда толком не разбирался. Знаю только, что они голубее, чем небо Гаити. Донья Озэма называет его крест «мерседес». Должно быть, она полагает, что он спасет ее некрещеную душу.
— Неужели об этом крестике знают все до последнего матроса, раз даже такие люди, как ты, могут о нем судить и рядить?
— Простите, сеньорита, но на борту каравеллы, да еще в бурю, мне совсем иная цена, чем на суше, здесь, в Барселоне! Мы отправились в Сипанго, чтобы водрузить там святой крест и обратить туземцев в христианство, так что кому же судить о крестах, как не нам? А если говорить о донье Озэме, то она относилась ко мне с особым уважением, потому что я сражался за нее и спас ее от Каонабо. Вот она и показала мне этот крест, когда мы стали на якорь в устье Тахо, вернее, когда адмирал приказал мне доставить его письмо королеве. Донья Озэма целовала свой крестик, прижимала его к груди и говорила, что он «мерседес».
— Все это очень странно, Санчо! Что же, у этой принцессы есть свита, приличная ее званию и положению?
— Что вы, сеньорита! Вы забываете, что «Нинья» совсем маленькое суденышко, о чем говорит и ее название note 98 . Куда бы мы поместили всех придворных сеньоров и дам? Да в них и не было нужды. Дон Христофор и дон Луис достаточно благородны, чтобы на время пути заменить свиту любой принцессе. А когда Озэма прибудет сюда, наша милостивая королева, наверно, сама позаботится обо всем, что ей необходимо. К тому же гаитянские дамы куда проще наших знатных испанок. Половина из них считает, что в жарком климате одежда вообще ни к чему!
Мерседес не верила своим ушам. Оскорбленная, она уже хотела отослать моряка прочь, однако любопытство и желание все выяснить до конца оказались сильнее.
— Итак, дон Луис де Бобадилья всегда находился рядом с адмиралом? — продолжала она расспрашивать. — Всегда был готов поддержать его и всегда был первым в минуты опасности?
— Сеньорита, вы расписываете графа так, словно сами были с ним с первого до последнего дня! Если бы вы только видели, как он расправлялся с воинами Каонабо, как не давал никому подступиться, защищая донью Озэму своим мечом, вы бы заплакали от восхищения, не пожалев ваших прекрасных глаз!
— Защищая донью Озэму своим мечом… Никого не подпускал… Значит, она была за его спиной?
— Да, сеньорита, за его спиной в расщелине скалы. Вы повторяете все слово в слово, точно в книгу глядите! Так оно и было, только донья Озэма не стала прятаться за скалой. Когда стрелы посыпались дождем, она бросилась вперед и заслонила графа, и враги опустили своп луки, боясь поразить ту, из-за которой сражались. Она спасла жизнь своему защитнику!
— Спасла его жизнь! Жизнь Луиса! Индейская принцесса спасла дона Луиса де Бобадилья!
— Вот именно. Благороднейшая девушка, да простится мне, что я запросто говорю о знатной особе. С тех пор граф не раз вспоминал об этом дне. Стрелы взвились, словно туча, и он уже боялся, что ему придется либо расстаться с жизнью, либо махнуть рукой на рыцарскую честь и удрать, если бы не мужество и решительность доньи Озэмы. Она добрая душа, поверьте мне, сеньорита! Вы сами полюбите ее, как сестру, когда увидите ее и узнаете.
— Санчо, ты говорил, что граф де Льера поручил тебе рассказать о нем своей тетке, — прервала его Мерседес, заливаясь румянцем, как утренняя заря. — А больше ни к кому он не давал тебе поручения?
— Нет, сеньорита!
— Ты уверен, Санчо? Подумай хорошенько! Может быть, он упоминал какое-нибудь женское имя?
— Кажется, нет, но клясться я бы не стал. Помнится, то ли он, то ли старый Диего, наш рулевой, говорили о некой Кларе, которая держит остерию здесь, в Барселоне: у нее, мол, всегда отменное вино! Только, пожалуй, это был скорее старый Диего, а не граф, потому что Диего только о вине и думает, а граф вряд ли знаком с этой Кларой.
— Можешь идти, Санчо, — проговорила Медседес слабым голосом. — Мы еще потолкуем завтра.
Санчо охотно откланялся и с удовольствием улегся спать, даже не подозревая, какое зло он причинил своей болтовней, в которой правда перемешалась с выдумками и преувеличениями.
Микль Уильям (1735 — 1788) — шотландский поэт.
Этот изуверский указ привел к пагубным последствиям. В августе 1492 года все евреи были изгнаны из Испании, причем у них было отнято все имущество. Не менее 165 тысяч евреев бежало из Испании, более 20 тысяч погибло.
Изабелла порой проливала крокодиловы слезы, вспоминая о жертвах ее преследований — евреях и маврах. Однако, изгоняя евреев из Испании и притесняя гранадских мавров, она никому не оказывала ни малейшего снисхождения, по ее приказам инквизиторы посылали еретиков на костер.
«Нинья» — по-испански «малютка».