У разведчиков точно гора с плеч свалилась. С трудом, морщась от ноющей боли в пояснице, они распрямили согнутые спины, с хрустом потянулись. Неуверенно и глухо заговорили, наслаждаясь звуками собственной речи и поглядывая на Покрамовича. Можно ли? Но он как будто ничего не слышит и знай себе покусывает хвою: горько-кислый сок освежает рот и заглушает голод.
— Это же витамин “С”, — усмехается капитан, — наваливайтесь. На всех хватит.
— И я на охоте так, — поддерживает Покрамовича Вокуев.
Яков Вокуев — коми по национальности. Он с детства охотник и пастух-оленевод. И хороший, видно, был пастух, ловко умел заарканить оленя. И “языка” однажды заарканил — еще на Севере, когда немцы обнаружили поисковую группу и встретили ее огнём, так что рывок в траншею стал невозможным. Вокуев точно уложил петлю на отстреливающегося егеря и, полу задушенного, вытащил из-за валунов.
— И я на охоте так, — передразнивает Вокуева Алексеев, нажимая на “о”. — У вас там и палки небось не сыскать!
— Есть, Петя, — проникновенно говорит Вокуев. Он очень хороший парень, всю душу готов отдать товарищам, но шуток не понимает и искренен донельзя. “Как можно сказать неправду?” — округлив чуть раскосые черные глазенки, четыре года не перестает удивляться он, когда разведчики примутся “разыгрывать” кого-нибудь из товарищей. — Есть, Петя. И деревья есть.
— Евкалипты, — вставляет Чистяков. Он — москвич. Красивый, статный, чернобровый и самоуверенный.
Раздается смешок. Громче становятся голоса.
— Прекратить разговоры! — приказывает Покрамович. — Разгулялись?! И вот что — к козам не приближаться. Еще привлекут внимание, когда удирают… Ты, Чистяков! Вылез прямо на коз?
— Так я ж не нарочно…
— Коз увидеть можно. Обходите!
— Еще и козы, — шепчет Чистяков и зло сплевывает: — Тьфу!
— По местам! — приказывает Покрамович. — В головной дозор — Кузьмин.
Разведчики недоуменно переглядываются. Радист Кузьмин никогда не ходил в голове группы, его постоянное место в центре. Но думать и гадать некогда. Рассыпается треугольник дозоров. А Покрамович знает, что делает. Выдвинув вперед неторопливого, обстоятельного радиста Кузьмина, для которого идти в дозоре непривычно, он тем самым замедлил движение группы, сделал его более осторожным. Разведчики по одному переползли просеку и углубились в лес. С наступлением сумерек Покрамович сменил Кузьмина, поставив вперед быстрых ребят, и за ночь прошли большое расстояние.
На рассвете разведчики услыхали отдаленный нарастающий грохот. Не сговариваясь, они остановились каждый на своем месте, повернулись к востоку. На холодном зеленоватом небе наливалось багряное зарево. Словно предвещая восход солнца, гудела земля — это советские войска рвались в Померанию. Наступал день 23 февраля 1945 года.
На минуту Покрамович собрал бойцов вокруг себя.
— Поздравляю с праздником, товарищи!
В таких случаях по Уставу полагается троекратное “ура”. Но на этот раз “ура” не было. Нельзя. Разведчики тихо произнесли другие слова: тоже уставные и самые что ни на есть свои:
— Служим Советскому Союзу.
Не сдержав натиска наших войск, немцы отступали, прикрываясь заслонами самоходок и вооруженных пулеметами бронетранспортеров. Основные же силы противника беспрерывно откатывались по дорогам. И чуть поодаль, за обочиной, неотступно следовали за немецкими частями разведчики Покрамовича.
Вопреки ожиданиям бойцов, привыкших к польской равнине, Европа дальше пошла иная: покрытая лесами и холмистая. Правда, в этих лесах и зайцу было трудно спрятаться. Выскочит он из-под ног и летит, прижав уши, мимо стройных корабельных сосен. Пересечет дороги, прорезающие этот насквозь прозрачный лес, но так и не найдет укромного места.
Менее опасно пробираться через островки густонасаженных молодых рощ, но они встречались не везде. Иногда лес кончался, и тогда волей-неволей приходилось дожидаться ночной темноты и выходить на дорогу. На разведчиках были немецкие маскировочные халаты, и, на всякий случай держась поодаль друг от друга, они несколько километров шли вместе с немецкими солдатами, лавируя среди транспортных повозок, фургонов, беженцев, санитарных автобусов, походных кухонь отступающей армии. Так было все же безопаснее, чем оставаться на полях или в жиденьком лесу, время от времени освещаемом ракетами полевых жандармов, ведущих облаву на дезертиров.
Вскоре, однако, там и здесь стали попадаться одинокие солдаты: кто-то отстал от части, кто-то просто сбежал. И брели они куда глаза глядят, скрываясь в покинутых домах.
Завидев дрожащие блики огня в окнах домов, разведчики со злорадством пожелали удачи этим возможным факельщикам. Так оно скоро и случилось. Ночной мрак озарили гигантские костры горящих деревень и хуторов. Снег покраснел, и только островки леса по-прежнему чернели в зареве пожаров.
С каждым часом шныряющих от дома к дому дезертиров становилось все больше. Это значительно облегчило работу разведчиков. На одинокие силуэты, маячащие на полях, никто уже не обращал внимания, и открытые места начали переходить не таясь. Разведчики спешили от развилки дорог к развилке, чтобы проследить передвижение вражеских войск. Развернув радиостанцию, Кузьмин связывался с дивизией — у Покрамовича это называлось “выдать путевой лист”, — и по заданному командованием маршруту группа снова увязывалась за отступающими немцами.
На четвертые сутки близ города Шлохау противник стал разворачиваться по обе стороны главной магистрали в оборону. Разведчики, передав об этом сводку, обогнули город и вышли к перекрестку с указателем “Nach Schlochau” и затаились в близлежащем леске.
Наступила глухая, пасмурная ночь. В ветках шуршал дождь, и крупные капли скатывались на землю. Но разведчики не чувствовали ни того, что лежат в лужах, ни этих капель, падающих на лицо. Они спали крепким сном, и только дневальный, меняющийся через полчаса, вслушивался в неясные звуки ночи да переворачивал сладко всхрапнувших товарищей. Среди шелеста дождя до Петрова донесся глухой навязчивый шум. Словно кто-то просеивал горох, и он шуршал, шуршал монотонно, нудно. Петров нагнулся к товарищам, еле слышно сказал:
— Пехота.
Чуток сон разведчиков в тылу врага. Как ни были они измучены, шепот товарища мигом поднял их на ноги. Полилась за ворот ледяная вода, холод судорогой пронзил все тело. Но было не до того. К фронту подходили немцы.
— На дорогу! — приказал Покрамович.
Разведчики выскользнули из леска и залегли близ дороги в бороздах пахоты.
Из темноты появились немцы и исчезли, растворившись в ночной мгле. Их согнутые под тяжестью ранцев фигуры в длиннополых шинелях казались призраками. Ни слова, ни огонька прикрытой папироски. Слышался только мерный, шаркающий по гудрону топот железных подошв.
До боли в глазах всматриваются в проходящие ряды разведчики и по небольшим интервалам между колонн считают:
— Рота… рота… рота… батальон… рота…
Около часа проходили немцы. Потом шум шагов стал стихать, потянулись обозы, а за ними плелись отставшие.
Покрамович толкнул Алексеева. Тот кивнул головой и переполз к Петрову.
— Пошли, — шепнул он ему в самое ухо.
Они вползли в кювет. Рядом с ними появился Вокуев и, указывая рукой в ту сторону, откуда шли войска, показал раздвоенные пальцы.
— Два!
И верно. Шаги приближались, и разведчики увидели двух немецких солдат. Их подпустили вплотную и рванулись из канавы. Короткая борьба, и снова тихо стало на дороге. Разведчики скрылись в лесу.
В укромном месте спрятали трупы “языков”. А пока прятали, закидывая валежником, Кузьмин стучал ключом. А по ту сторону фронта Китзев — да и другие радисты дивизии — принимали сообщение о том, что в район Шлохау выходит на подкрепление полностью сформированный полк фольксштурма.
Узнав следующий пункт назначения, разведчики быстро свернули радиоустановку и бросились из леса, где их присутствие могла выдать запеленгованная рация.
Удалившись на порядочное расстояние, Покрамович созвал бойцов. Они стали около него тесным кругом и закрыли складками маскхалатов. Мигнул огонек фонарика и тотчас погас. Но этого Покрамовичу было достаточно, чтобы найти следующий город, лежащий по пути дивизии. По взмаху руки командира дозорные рассыпались по своим местам, резко свернули вправо (“окружаем?!”) и двинулись дальше, часто останавливаясь, замирая, вслушиваясь в шепот дождя и снова перебегая от дерева к дереву широкими мягкими прыжками.
Минуло еще несколько дней. Лицо Покрамовича заросло бородой и стало черным. Да и другие выглядели не лучше: осунулись, глаза глубоко запали. Но приказа возвращаться все не было, и группа продолжала действовать. На седьмые сутки группа оказалась в квадрате лесного массива, который разрубали на мелкие делянки ровные, как стрелы, дороги. Выбраться из этой западни не удавалось. Повсюду в строгом порядке двигались немцы. Иногда в разрывах между колоннами разведчики успевали перескочить шоссе, но дальше они снова натыкались на войска. Сообщить в дивизию, что к фронту подходит много, очень много немцев, значило почти ничего не сообщить. Командованию нужно было знать не то, что приближаются крупные силы противника — эти сведения могли поступить и от авиаразведки, и из других источников, — нужно было знать, сколько их и куда именно они выйдут.
Бойцы Покрамовича понимали, что их товарищи по ту сторону фронта могут слишком поздно добыть необходимые данные. Это в лучшем случае. Но могло случиться иначе: враг нанесет удар с ходу, появившись там, где его не ждут.
Днем они предприняли несколько попыток хоть как-то выяснить количество идущих по разным дорогам войск, но ничего не добились.
— Пустая трата времени, — наконец зло сказал Покрамович, — всюду не поспеешь, — и увел группу отдыхать вглубь, на вырубку.
Здесь, на светлой поляне, среди пней и ковра елочек чуть повыше колена, разведчики могли спать спокойно. Открытое место всегда безопаснее чащобы: даже при плотной проческе его осматривают беглым взглядом и идут дальше.
Покрамович решил действовать наверняка и ждал, пока пройдут ударные части. За ними будут двигаться тылы и штабы, которые более разрозненны на марше, и к вечеру разведчики снова вышли к дороге.