— Грунт нужен для того, чтобы лак не проник в дерево неравномерно. Не проник! — воскликнул он. — Теперь мы знаем, что Страдивари грунтовал скрипку снаружи и изнутри смесью пчелиного воска и клея, которые растворял в вареной олифе.
Я добрался до того вопроса, к какому стремился:
— Вы читали статью вашего сына о грунте?
Мастер широко раскрыл глаза, встал со стула, придерживая сползающие с носа очки.
— Так-с! — сказал он тихо, а мне почудилось, что старик закричал. — Другим статейку о грунте показал, а меня, отца, не удостоил. Секрет-с! — И он желчно засмеялся. — Ах, Антонио! — почти шепотом произнес он. — Ах, Страдивари! Мой Михайло еще почище твоего оболтуса Франческо!
Ох и лис! Да разве Михаил Золотницкий, мечтающий о современной идеальной скрипке, чем-нибудь похож на бездарного наследника великого итальянца! Нет, на этот раз я не упущу вас, Андрей Яковлевич!
— Мы, кажется, говорили о статье вашего сына?
— Да, да! — зачастил мастер. — Что ему отец? Наплевать на него с высокой горы! — Он погрозил пальцем. — Отец все видит, да не скоро скажет! Мелко плаваешь, Михайло Андреевич!
— Что плохого вам сделал сын? — спросил я, глядя ему в глаза.
— Что-с? — спросил мастер и увильнул от ответа. — А то-с! Подойдя к принесенному Любой обеду, он развязал салфетку. Потом взял судки, открыл верхний, и по комнате разнесся аппетитный запах.
— Расстаралась Любаша! — сказал Андрей Яковлевич. — Милости прошу к нашему шалашу, — предложил он и поставил на электрическую плитку судок с супом.
Я хотел отказаться, но потом передумал: сейчас мастер будет есть, говорить не сможет, — и я сумею рассказать ему о статье его сына. Он наверняка выскажет свое мнение, и я узнаю то, для чего, собственно, пришел!
Я позволил Андрею Яковлевичу усадить меня за стол…
Я сказал, что статья его сына прелюбопытная. Мастер, набив полный рот, что-то промычал в ответ, но я уже был хозяином положения. В чем суть дела? Он, Михаил, доказывает, что есть скрипки Страдивари, где от времени почти сошел весь лак, а они по-прежнему звучат восхитительно. Однако, если снять ножом немного грунта, звук ухудшится. Музыкант, как и он, Андрей Яковлевич, объясняет, что именно грунт — это предохранитель скрипки от всех напастей и состоит он из соединенного с разными смолами пчелиного воска. При этих словах мастер стал поспешно жевать пищу, чтоб ответить мне, но я спросил, знаком ли он с техникой восковой живописи, или энкаустикой? Видя, что он, отрицая, качает головой, я объяснил, что анализ краски древних египетских фасадов показал, что входящий в нее пчелиный, особым способом обработанный, как его называют, пунический воск за пять тысячелетий не растворился, не высох, не окислился и вообще никак не изменился от солнца, ветра и дождей. Естественно, что пропитанные этим воском деки скрипки никогда не потеряют в весе, а именно от этого зависят точно установленная высота звука и характер его тембра. Но, продолжал я, воск еще придает краске и лаку необычайную свежесть и жизненность. В местах погребения египтян были обнаружены портреты: словно века их не коснулись, — люди, как живые!
Наконец Андрей Яковлевич вытер губы салфеткой и сказал:
— Мой сын перво-наперво скрипач, а у скрипача мозги, вроде стрелки испорченного компаса, повернуты в одну сторону: на старинную итальянскую скрипку. Заметьте, на старую, обыгранную, где и лачок местами сошел и трещинки имеются, конечно, подклеенные и закрашенные. Вообще заметны следы нашей работки! — Тут Золотницкий поставил передо мной тарелку с телячьей котлетой с ровненьким, оранжевого оттенка соленым огурцом и продолжал: — Ведомо ли вам, уважаемый, что ради этого некоторые, прости господи, знатоки-скрипачи разбивали свой инструмент, а потом приходили в мастерскую и просили его починить? — Мой собеседник взметнул над головой правую руку с поднятым указательным пальцем. — И вот фортуна! Нашли скрипку Страдивари, которую он сделал в тысяча восемьсот шестнадцатом году. Ни царапинки, ни пятнышка! Знаменитые скрипачи опробовали ее, и она, новая, звучала лучше, чем его же старые! Кажется, все понятно? А какой толк, спрашивается? Ни-ка-ко-го! Подавай опять залатанных итальянцев, а советский мастер не делай новых, а потроши старые, чини, заклеивай! — Андрей Яковлевич устремился в угол, хватил кулаком по шкафу, и гул пошел по комнате. — Мой отец тридцать лет гнул хребет у хозяев на фабрике. Я — рабочий человек чуть ли не с двенадцати лет! — Он протянул руки с широкими оранжевыми от краски и лака пальцами, с загрубелыми, мозолистыми от стамесок, от напильников ладонями. — Я делаю хорошую, полезную вещь, — хвали меня, благодари! Я делаю дрянь, — ругай, гони в шею! А скрипачи? Не успел получить путевку на гастроли, особенно за границу, так сейчас же подай ему из Государственной коллекции итальянскую скрипку!
Я было хотел ответить, что немало наших скрипачей играет на советских скрипках, и вдобавок на новых. Но тут Андрей Яковлевич, тяжело дыша и вытирая клетчатым платком на лбу пот, снял очки и опустился на стул.
— Да что я надрываю сердце! — сокрушался он, сгорбившись и расстегивая воротник. — Вон мой Михайло, свет Андреевич, получил от меня добрую скрипку. Нет, разонравилась! У отца не спросил, как, мол, быть? А раздобыл себе итальянца Маджини! — Старик наклонился ко мне и доверительно прошептал: — А Маджини-то у Михаилы фальшивый, провались я на этом месте!
Этому я охотно поверил: скрипки Маджини долгое время не были в ходу, а потом, когда знаменитый скрипач Шарль Огюст Берио стал играть на инструменте итальянца, на них поднялся спрос. Предприимчивые комиссионеры усиленно вклеивали в любую подержанную скрипку с двойным усом этикет Маджини…
Однако допустим, что Михаил Золотницкий разочаровался в инструментах отца и завел себе Маджини. Зачем же он, как заявил мастер, стремился узнать секреты отца? В это время Андрей Яковлевич, прижав ладони к щекам и медленно покачиваясь, говорил:
— Ах, какую новую скрипку сделал я для Михаилы! Четыре года корпел, перед второй лакировкой около двух лет сушил. Ну, думаю, расцелует меня сынок! А он и не стал дожидаться моего подарка. Ну ладно! — воскликнул мастер и хлопнул рукой по столу. — Моего “Жаворонка” отдаю на конкурс! Быть ему в Государственной коллекции! Пусть Михайло любуется да облизывается! А к моим секретам не подпущу!
— Три минуты назад вы заявили, что у вас никаких секретов нет!
— У каждого мастера есть свой подход к работе, и нечего его без спроса выуживать у отца! Хватит! Пусть ищет других учителей! — прошипел он, как рассерженный гусак. — Маджини! Маджини!
Стенные часы стали рассыпать по комнате серебряные монеты. Старик поглядел на циферблат и ахнул: стрелки показывали три четверти одиннадцатого.
— В десять я должен спать как сурок! — сказал он. — Заходите в другой раз! — Он протянул мне руку. — Прощения просим!..
Я проявил снимки, отпечатал их и поехал в редакцию газеты. Там по распоряжению ответственного секретаря Алла напечатала на машинке заявление в Научно-исследовательский институт милиции с просьбой произвести экспертизу фотографии несгораемого шкафа и его замка. На следующий день я уже знал, что царапины сделаны стамеской со сломанным правым уголком.
Я подумал: стамески есть у шестнадцати учеников и у самого мастера. Среди них нетрудно обнаружить несколько штук со сломанным уголком и выяснить, кто из их владельцев поцарапал шкаф. Но если бы один из учеников мастера или его сын двигали тугую крышечку замка, то они, заранее зная об ее свойстве, действовали бы пальцем, ключом, деревянной ручкой стамески. Значит, я прав: крышку пытался сдвинуть чужой человек, которому было неизвестно, что она туго ходит. Он мог схватить с любого рабочего стола стамеску и пустить ее в ход. В спешке стамеска сорвалась, и он поцарапал несгораемый шкаф над замком. В подсобной комнате маленькое окно, десятиваттная электрическая лампочка, поэтому сперва никто не заметил царапины. Когда же старик увидел их, стал волноваться, пошел к коменданту, — царапины затерли красным лаком. Кстати, бутылочка стоит на подоконнике. Сделали это ученики, понимающие, как вредно Андрею Яковлевичу нервничать.
Но кто этот чужой человек? Им может быть любой переступивший порог мастерской заказчик, а таких только за один месяц бывает двести-триста человек! Разумеется, я могу изучить близких людей мастера, его родных. Но разве я в состоянии сделать то же самое с таким количеством чужих?
Что же получилось? Вера Ивановна попросила меня узнать, есть ли царапины на дверце несгораемого шкафа, и не причастен ли к ним Михаил Золотницкий? А на самом деле она поставила передо мной трудную задачу: установить, затевается ли здесь преступление, какое, кем, когда, — и предохранить от него скрипичного мастера. Не случайно в Программе КПСС говорится: “…главное внимание должно быть направлено на предотвращение преступления”. Но тут для этого нужен отряд опытных сыщиков, а не один я, новичок!
Я поехал в редакцию. Алла сказала, что Вера Ивановна уехала в командировку и вряд ли вернется раньше чем через декаду. В эту минуту вошел посетитель, услышал наш разговор, назвал меня по фамилии и представился:
— Архитектор Савватеев! — и с улыбкой добавил: — Он же коллекционер скрипок Георгий Георгиевич.
Слегка наклонив голову набок, он пожал мне руку. Это был высокий худой человек, с острым, умным лицом, тронутыми сединой волосами и большими карими глазами, в зрачках которых кувыркались веселые чертенята. Он был одет в превосходно сшитый стального цвета костюм, из кармашка пиджака, словно ярко-зеленые листочки, выглядывали концы сложенного платочка, а складки брюк были так заутюжены, что напоминали ножи.
Мы вместе вышли из редакции.
— Я слышал, что вы изволили нанести визит Андрею Яковлевичу и остались недовольны, — заявил Савватеев. — У мастера была тяжелая жизнь, от этого у него жесткий характер и он нелюдим. У меня есть приятель кинорежиссер Роман Осипович Разумов. Он уже сделал несколько кинопортретов мастеров искусства, а недавно начал новую работу об Андрее Яковлевиче. Уговаривает его больше времени, чем снимает!
— Наверное, старик стесняется! — взял я под защиту Золотницкого.
— Нет! — воскликнул Георгий Георгиевич. — Ведь Разумов снимает его за работой. — Тут он сделал рукой знак, как бы прося не перебивать его. — Скрипичный мастер совмещает в своем лице архитектора и столяра, скульптора и акустика, конструктора и художника. Но из этого не следует, что он должен быть таким неприступным по отношению к людям, которые не хотят сделать ему ничего плохого!
— По-моему, у старика неуживчивый характер, — сказал я и объяснил, что хочу еще раз потолковать с ним и с его учениками.
Коллекционер сообщил, что мастер завтра, то есть в понедельник, отпускает их на экскурсию. Они должны побывать в музеях, усадьбах, домах, связанных с жизнью крупных композиторов и музыкантов.
Я понял: под благовидным предлогом Андрей Яковлевич удаляет своих учеников. Разве ему есть что скрывать? Архитектор объяснил, что каждый скрипичный мастер имеет немало производственных секретов. Я вспомнил, как Золотницкий сначала пытался уверить меня, что у него нет никаких секретов!
— Если так, попросите у него пузыречек с протравой или с лаком. Даст он вам — держите карман шире!
Тут Савватеев стал рассказывать о достоинствах скрипок Золотницкого: “Анны”, “Жаворонка” и особенно “Родины”.
— Этому инструменту суждено прозвучать на весь мир! — сказал он уверенно.
Я удивился, как можно судить о достоинствах “Родины”, когда она еще не готова. Архитектор усмехнулся:
— Я слышал “Анну”, конечно белую, в двух вариантах; “Жаворонка”, уже отделанного, в полном объеме. Белая “Родина” звучала передо мной в первом варианте. Второй вариант этой скрипки демонстрировал сын мастера Михаил. Были: я, Разумов, представитель журнала “Советская музыка”, который и заказал мне статью. Честно скажу: все считали, что скрипка закончена. Но Андрей Яковлевич не согласился с нами: в третий раз разобрал “Родину” и решил еще поработать над нижней декой.
— Почему только над нижней?
— Дом во многом зависит от фундамента. Скрипка от ее основы — нижней деки. Она делается из особого, так называемого фигурного клена, и таблички для нее можно сравнить по сложности с таблицей логарифмов!
— Что же это за таблички? — воскликнул я.
— Нижняя дека не имеет ни одного местечка, равного по толщине другому. Размер в миллиметрах этих толщинок играет огромную роль в добротности скрипки. Представьте себе, — Георгий Георгиевич вдруг остановился, — мастер составил новые таблички толщинок и, смотря на них, в третий раз снимает рубаночком стружку, может быть равную какой-нибудь доле миллиметра! Это сверхювелирная работа! — В голосе Савватеева прозвучало благоговение перед стариком мастером. — Короче говоря, Андрей Яковлевич вместе со своим сыном создадут скрипку, лучшую, чем Страдивари в расцвете своих творческих сил!..
Я было хотел спросить, почему над скрипкой нужна совместная работа отца и сына Золотницких, но Георгий Георгиевич начал прощаться. Я спросил его адрес и номер телефона.